Роберт Крайтон - Камероны
– Ловатт.
– Вот-вот – на Ловатт-стрит.
– У нас тут одна эта улица и есть. А как звать вашу тетушку?
– Видите ли, я не помню ее фамилии, так как тетушка вышла замуж, но я узнаю дом, когда его увижу.
Она протянула вознице шиллинг, и он, хоть и развозил пассажиров только по отелям, помог ей взобраться по ступенькам, что было для нее внове, ибо она никогда еще не ездила в таком экипаже, и они двинулись по серпантину вниз, в город.
Гортанный говор возницы расстроил ее. Такого она не ожидала. Это был даже не акцент, а самый настоящий диалект.
– У вас тут все так говорят?
Он оглянулся, красный от возмущения.
– А что плохого в том, как я говорю?
– Плохого ничего нет. Вы говорите даже очень приятно. Как называется ваш язык?
Это уже было оскорблением.
– Английский! – рявкнул он. – Я говорю на языке английских королей – вот на каком. – И, размахнувшись, он огрел лошадь ударом хлыста.
Мэгги видела, как на застекленных террасах гостиниц одна за другой, будто следуя некоему ритуалу, зажигались лампы. Курортный городок – это хорошо, это просто идеальное место для того, что она замышляла, подумала Мэгги, хоть еще и ни разу в таком не была. Уж конечно, что-то от шика и изысканности приезжих, от их манер откладывается и на тех, кто тут работает. Ну, кто в Питманго знает, как вести себя в ресторане? Лорд Файф, да леди Джейн, да мистер Брозкок, управляющий шахтами, да еще несколько человек, что живут на Брамби-Хилле. А больше никто. Никто, кроме них, скорей всего, и в ресторане-то ни разу не был и не сидел за столом, накрытым скатертью. А вот в Стратнейрне наверняка сотни людей, даже будь они бедны, точно полевая мышь, знают, как себя вести в таких случаях. Конечно же, люди, которые услужают богачам, на голову выше тех, кто живет там, где надо добывать себе на пропитание тяжким трудом и терпеть одни лишения.
– Ну, может, и не на английском, а на шотландско-английском, что не хуже любого другого. – Злость в нем явно начала утихать. – А вообще-то, просто на шотландском. – Он еще подумал немного. – Конечно же, на шотландском. А что, спрашивается, плохого, если люди говорят на своем родном языке?
– Ничего. К тому же язык этот вам очень подходит. Я ведь только спросила, все ли тут у вас так говорят.
– Ни-и-и, – возмущенно запротестовал он, – только те, кто живет в Рыбачьем городе. А остальные обезьянничают всё с южан, ну, знаете, с сассенахов.[1] В гостиницах даже работы не получить, если говоришь по-шотландски, можете себе представить? А мы не хотим быть другими, понимаете? Мы – честные шотландцы.
Его слова были ей как мед по сердцу.
– Ну, есть у нас еще горцы. Они спускаются вниз, как наголодаются, или промерзнут, или друг с дружкой перегрызутся. Зачем они сюда приходят, понять не могу. Почти все – до того ленивые сволочи, уж вы извините меня, мисс.
– А они как говорят?
– Есть которые говорят на гэльском, но таких немного. Только на шотландском они уж точно не говорят. Взгляните вон туда – отсюда как раз горы видно.
Он указал на запад поверх зеленых вод Мори-Фёрта. И она увидела горы, темной стеной вздымавшиеся из моря. Черные клубящиеся тучи закрывали самые высокие вершины.
– Наверху, видно, снег идет, – сказал возница. – Понимаете, два разных мира: у них там зима, а тут весна. Не люблю я горцев. Они считают, что лучше них на свете и людей нет.
Спуск кончился, и они выехали на Ловатт-стрит; даже здесь, в экипаже, Мэгги чувствовала холодное дыхание ветра, налетавшего с воды. Ветер был резкий, но он чем-то напоминал тот, что дует на Горной пустоши, и от этого у Мэгги сразу возникло ощущение, что все у нее будет в порядке, что в Стратнейрне она со всем справится.
– Вы скажете, когда остановиться, мисс.
– Я еще не знаю, но я смотрю.
Она знала, что ей требовалось. Она видела такие дома в Данфермлине: какой-нибудь торговец, захирев в тяжкие времена, выставляет в окне билетик о том, что сдаются комнаты, – выставляет где-нибудь в уголке, незаметно, точно хозяева вовсе и не стремятся найти жильцов; она снимет себе маленькую комнатку по сходной цене – сейчас ведь не сезон, в конце-то концов, еще зима. Две-три булочки на завтрак и две-три лепешки на обед, да приготовленный дома чай – на таком рационе она может продержаться сколько угодно. Они понятия не имеют – в этом Мэгги была совершенно уверена, – как мало нужно девчонке из шахтерского поселка. А если бы удалось на два-три часа в день наняться горничной, чтобы частично отработать за постой, так и совсем было бы хорошо.
– Это у нас называется Город, – сказал возница. – Вон там – Рыбачий город, где живут рыбаки. Я оттуда родом. В Рыбачьем всех приблудышей – уж вы извините меня, мисс, – зовут МакАдамсами. А в той стороне, на западе, где у нас гостиницы и поля для гольфа, – Шиковый город.
По мере того как они приближались к торговой части города, в старых больших домах все больше и больше появлялось билетиков, оповещавших о сдаче комнат, – иные были выставлены в окне, а иные чуть ли не стыдливо торчали среди нарциссов с белыми, как соль, сердцевинками на крошечных лужайках перед домом.
– Вот тут, – сказала Мэгги.
– Значит, тетушку вашу зовут Бел Геддес.
– Да, конечно.
– Миссис Александр Бел Геддес.
– Совершенно верно.
– И к тому же она преставилась… м-м… восемь или девять лет назад. – Он улыбнулся ей, показав зубы, сверкнувшие белой полоской между красных губ на обветренном красном лице. «У-у, глазастый ублюдок, – подумала она. – А все из-за саквояжа.»
Он свернул с Ловатт-стрит в узкий проулок и подкатил к дому Бел Геддеса. Дом этот был здесь самый большой – серый камень, парапеты, темное дерево, – мрачноватый, но обнадеживающе респектабельный.
Возница стоял у экипажа с ее саквояжем в руке, так чтобы из дома не было видно ни его, ни саквояжа.
– Вы такое выражение «poor boire»,[2] мисс, разумеете?
– Конечно.
– Так вот, если немного этих самых… скажем, шиллинг, мисс, дадите, я внесу вам сумку с черного хода, так что мистер Бел Геддес и не увидит ее. Отчего это она у вас такая?
– Из поезда выпала.
– Ну, конечно, а потом тащилась за ним всю дорогу от самого Абердина.
Что ж, если ему захотелось поиграть в такую игру, – она готова.
– Ага, – сказала она, – всю дорогу. – И протянула вознице шиллинг.
– Ему вы скажете, что багаж пришлют вам со станции. А когда войдете к себе в комнату, откройте окошко, и я буду знать, куда нести. И вот еще что, мисс…
– Слушаю вас, мистер Макадаме.
– Если вам когда что понадобится – не знаю уж там что, – можете на меня положиться: мистер Черри Макадаме выручит вас.
– Джерри?
– Черри – Вишенка. А почему меня так прозвали, не могу сказать, а то покраснею.
– Да уж, не сомневаюсь.
Оба с самого начала понимали, что они одного поля ягода.
Оглядываясь назад, когда уже прошло достаточно времени, чтобы можно было оглянуться, Мэгги всякий раз с удовольствием вспоминала, как обвела вокруг пальца юного Роднея Бел Геддеса, сидевшего тогда за стойкой «на ключах».
– Вы сказали: «Мисс Драм»? Именно «Драм»? Пишется так же, как большой барабан?[3]
– Нет, как малый.
«Молодой воображала», – подумала она. Черные гладкие волосы до того напомажены, что голова как лакированная, и так старается правильно выговаривать слова, что они застревают у него где-то в носу.
– А что, разрешите поинтересоваться…
– Разрешаю.
– …привело вас сюда? Рыбная ловля, море, гольф?
– Охота.
Он так и не понял, что в эту минуту она положила его на лопатки.
– Ваш домашний адрес?
– Карнеги-террейс. Данфермлин. Графство Файф.
– О-о-о. – В глазах его вспыхнул интерес. – И вы знакомы с самим?
– Очень была бы рада, да наша семья с их семейством не раскланивается. Они ведь из ткачей, как вам известно.
– Нет, я этого не знал.
– Ткацкий станок у них прямо в доме стоял. Они на нем и обедали. – Мистер Бел Геддес изумленно воззрился на нее. – На станке.
– Вот как!
– Кстати, раз мы заговорили об обеде, в какое время здесь у вас едят?
– У нас тут не едят. Кушают.
– Вот как! – И Мэгги поняла, что теперь он положил ее на лопатки.
* * *В тот первый вечер она не дождалась возможности поесть и тем более покушать, а прошла по Ловатт-стрит до лавочки, которую ранее приметила, и, купив два куска пухлого горячего пирога с бараниной по два пенса за кусок, вернулась с ними к себе в комнату. Ей понравилось, как выглядели люди, которых она видела на улице. Да, то, чего ей хотелось, она здесь найдет.
Она столковалась о сходной цене за постой, какую платят обычно до наступления сезона; комната у нее, несмотря на серый мрак этого каменного дома, оказалась светлой, просторной, на кровати лежал матрац из утиного пуха – она еще в жизни на таком не спала. Комната находилась под крышей – настоящая голубятня с собственной винтовой лесенкой, будто и не на земле живешь, подумала Мэгги. После Питманго ей это даже понравилось.
