Маргарет Лоренс - Каменный ангел
— Бедняга, — сказал он. — Жизнь у нее была не сахар.
Затем, словно взяв себя в руки и вспомнив, с кем он говорит:
— Ну, умерла и умерла — невелика потеря для города.
Вдруг он как будто встревожился.
— Чахотка? Постой-ка, она ведь заразная, да? Хм, чудны дела Твои, Господи.
К чему он все это говорил, я тогда не понимала, но слова запомнила надолго. Не раз думала я с тех пор: в котором из трех случаев он говорил от души?
После школы братья работали в магазине. Денег они, конечно, не получали. Но и вреда от этого не было. Тогда считалось, что молодежь должна помогать по хозяйству, и потому дети не болтались без дела, как сейчас. Мэтт, худой парень в очках, работал много и упорно, никогда не улыбаясь, но и не жалуясь. Однако руки у него росли не оттуда — то споткнется о мешок со стеклами для ламп, то смахнет с полки бутылку ванильной эссенции, и тогда ему здорово влетало от отца, который не терпел неуклюжести. Когда Мэтту стукнуло шестнадцать, он попросил у отца ружье, чтобы поехать с Жюлем Тоннэром ставить зимние капканы на Скачущей горе. Отец, естественно, ничего ему не дал: сказал, что Мэтт прострелит себе ногу, а протез ему не по карману, да и вообще, он не позволит сыну шататься по округе с полукровкой. Интересно, что чувствовал тогда Мэтт? Этого я не знала. Я вообще мало что знала о Мэтте.
Мы частенько вытаскивали из-под дощатых дорожек медные монетки — их в изрядном подпитии роняли беспечные субботние гуляки, возвращавшиеся домой из отеля «Королева Виктория», и Мэтт всегда опускал свою веревку с еловой смолой на конце, хорошенько до этого пожеванной, с серьезным и сосредоточенным видом. Пойманные монетки он никогда ни на что не тратил и никогда ими не делился, даже если смолу для этих целей мы давали ему прямо изо рта. Он складывал их в черную жестяную копилку вместе с мелкими бумажными деньгами — двадцатипятицентовыми купюрами, которые присылали тетушки из Торонто, и пятидесятицентовыми, которые отец торжественно вручал нам на Рождество. Ключ от копилки он носил на шее, словно медаль Святого Христофора или распятие. Мы с Дэном обычно поддразнивали его с безопасного расстояния:
Жадный Мэтт, жадный Мэтт,Не поймаешь, нет, нет, нет.
Я никогда не видела, чтобы он доставал деньги из своей копилки. Нет, он копил не на складной ножик или еще какую-нибудь безделушку. Я слишком плохо о нем думала. Правду я узнала только много лет спустя, слишком много лет спустя, когда уже вышла замуж и переехала в дом Шипли. Тетушка Долли рассказала.
— Ты разве не знала, Агарь, на что он хотел потратить свои деньги? Я смеялась над ним, а он и в ус не дул — такой уж он был. Мэтт, видишь ли, решил отделиться от отца, или выучиться на адвоката на Востоке, или купить судно и торговать чаем, такие вот чудные мечты, как у любого мальчишки. И вот, на семнадцатом, что ли, году до него наконец дошло, что на горстке монет далеко не уедешь. Знаешь, что он тогда сделал? Пошел к старику Доэрти и купил боевого петуха — так вот глупо все сразу потратил, да еще и переплатил, поди. Он свел его с петухом Жюля Тоннэра, ну и Мэттова птица проиграла, конечно, — что он в них понимал-то? Он принес его домой — вы с Дэном, наверно, гуляли, потому что я на кухне была одна, — уселся и долго-долго на него смотрел. Ох и мерзкий был вид у того петуха — перья в крови, сам еле дышит. В общем, Мэтт свернул ему шею и похоронил. Сказать по правде, даже и не жалко было петуха. Из него и бульона не вышло бы. И для еды плох, и для боя негоден.
Дэниел был совсем другой. Палец о палец не ударит, пока его не заставишь. Он всегда отличался слабым здоровьем и очень хорошо знал, какие это дает преимущества. За завтраком он мог отодвинуть от себя тарелку с кашей, тихонько вздохнув, и тетушка Долли сразу трогала его лоб и отправляла в кровать — «сегодня никакой школы, молодой человек». Она как заведенная бегала вверх-вниз по лестнице, таская то тарелки с бульоном, то горчичники, и в результате, получив свою дозу заботы, он решал, что ему хотя совсем немного, но легче, и соглашался есть малиновое варенье и выздоравливать на диване в гостиной. С отцом такие трюки не проходили — тот говорил, что Дэну нужен только свежий воздух и физические нагрузки. Иногда он выгонял Дэна из постели и отправлял убираться на складе при магазине. Но если уж это случалось, то на следующий день, к гадалке не ходи, Дэна подкосит ветрянка или еще какая-нибудь хворь, не менее очевидная и неоспоримая. Наверное, он мог заболевать усилием воли, потому что болезни разводил в себе, как иные люди разводят редкие растения. По крайней мере, так я тогда думала.
Когда мы стали подростками, отец иногда разрешал нам устраивать вечеринки для друзей. Он просматривал списки гостей и вычеркивал неподходящих. Из моих сверстников среди приглашенных всегда была Шарлотта Тэппен — это даже не обсуждалось. Телфорду Симмонсу позволяли приходить, пусть и с натяжкой. С Генри Перлом получалось неудобно — его родители были хоть и приличные люди, но фермеры, потому у них, как решил отец, не было подходящей одежды, и наше приглашение только поставило бы их в неловкое положение. Лотти Дризер не получала приглашений на наши вечеринки, но, когда она превратилась в очаровательную куколку с солидным бюстом, Дэн однажды провел ее тайком, и отец устроил скандал. Дэн любил хорошо одеваться и на вечеринки каждый раз надевал что-то новое, предварительно вытянув деньги из тетушки Долли. Когда он не болел, это был редкостный весельчак, легко скользивший по жизни, как жучок-водомерка по воде.
В те времена террасы украшали деревянной резьбой, которую красили в белый цвет, — она очень изящно смотрелась на фоне светло-бежевых кирпичных стен, как у нас. Одно время появилась мода на японские фонарики в форме луковицы, которые вешали на окрашенную резьбу, — ярко-красные, из тонкой бумаги на бамбуковом каркасе, они были усеяны золотыми драконами и хризантемами. В каждом фонарике была свеча, которая то и дело гасла: как ни посмотришь, всегда какой-нибудь долговязый парень взбирается со спичкой в руке по опоре крыльца, чтобы вновь озарить светом площадку, где мы кружились в шотландском танце. Боже, как я любила эти танцы, я и сейчас слышу топот ног и звуки скрипки, похожие на треск сверчка. Волосы я закалывала на макушке, но они все равно распускались и спадали по плечам черным шелком, который мальчишки так и норовили потрогать. Не так уж и давно это было.
Зимой река Вачаква покрывалась твердым, как мрамор, льдом, и мы катались там на коньках — поворачивали на излучинах, спотыкались о замерзшие волны и объезжали опасные полыньи. Старик Доэрти владел не только извозчичьим двором, но и манавакским ледохранилищем, и его сыновья приезжали на Вачакву с лошадьми и телегами, чтобы вырезать ледяные блоки. Иной раз скользишь по реке и вдруг видишь за поворотом темное пятно, зияющее как глубокая рана на белой коже льда, — значит, здесь побывала телега Доэрти и поработала ледовая пила. Однажды в сумерках, когда все формы и цвета сливаются в одно серое пятно, мой брат Дэниел ехал задом, рисуясь перед девочками, и провалился.
Там, где вырезали блоки, слой льда был очень толстым, и края дыры не обламывались. Услыхав наши крики, Мэтт подъехал к самому краю и вытащил Дэна. Мороз был в тот день градусов тридцать, не меньше, а дом наш был на другом конце города. Странно, что нам с Мэттом не пришло в голову привести Дэна в первый попавшийся дом, — мы только и думали, как бы побыстрее доставить его домой, пока не пришел отец, чтобы никто, кроме тетушки Долли, об этом не узнал. Когда мы добрались, одежда на Дэне замерзла, хотя Мэтт снял свое пальто и завернул в него брата. Отец оказался дома — к несчастью для Дэна, которому здорово влетело за то, что он не смотрел, куда едет. Тетушка Долли напоила его виски с лимоном и уложила в кровать, и на следующий день все вроде было в порядке. Я не сомневаюсь, что все и правда бы обошлось, охрипни он хотя бы. Но никакой хрипоты и в помине не было. Когда же он слег с воспалением легких, я только и думала о том, сколько раз мне приходилось подозревать брата в притворстве.
В тот вечер, когда у Дэна началась лихорадка, тетушка Долли пошла к портнихе Флосс Дризер, тете нашей Лотти. Она заказала себе новый костюм и теперь часами пропадала на примерках, так как Флосс была в курсе всего, что происходит в Манаваке, и щедро делилась своими знаниями. Отец задерживался на работе, и дома оставались только мы с Мэттом.
Мэтт вышел из комнаты Дэна, чуть подавшись вперед, будто куда-то спешил.
— Что случилось? — Может быть, я и не хотела этого знать, но спросить было нужно.
— Он бредит, — сказал Мэтт. — Иди за доктором Тэппеном, Агарь.
Я пошла — вернее, полетела по белым улицам, не замечая ни сугробов, в которые наступала, ни мокрых ног. Когда я добежала до дома Тэппенов, доктора там не оказалось. Шарлота сказала, что он уехал в Южную Вачакву и при таких дорогах вернется только к утру, а то и позже. Да, снегоуборочных машин тогда еще не было.
