Эдгар Вулгаков - Течение времени
– Эй, москвич, – обратился он к Алеше – держи два гривенника. На все деньги купи в буфете подушечек, а то нас не пропускают. Скажи, мол, я не для себя, я для ребят с пристани. Буфетчик даст, он нас знает, он хороший, – и протянул ему монеты.
– Ладно, – с готовностью откликнулся Алеша, но тут же отдернул руку. – А вдруг я не успею к отходу парохода?
– Успеешь, успеешь, скажи, что ты для ребят с берега, валяй.
Уже через минуту Алеша был у буфетной стойки.
– Дядя, это для ребят на берегу, подушечки на все деньги, пожалуйста. Они очень просили и вас знают.
– Хо-хо, меня все пристани знают. Ого, большой капитал. Это что, на всю деревню, что ли?
– Наверное, не знаю.
Похохатывая, буфетчик наклонился куда-то под прилавок, повозился там и протянул Алеше в замасленной газете что-то липкое:
– Держи, на все гривенники, с походом.
На берегу Алешу радостно приветствовали ожидавшие ребята:
– Молодец, паренек, будешь в наших краях – заходи, примем как друга, лады? А сейчас костерок разведем, водицу вскипятим, морковным чаем заварим и пить будем всласть с подушечками, красота.
– Хорошо, спасибо, – ответил Алеша и побежал на пароход.
– Где ты бегал, сынуля?
– Ребятам покупал подушечки. Но не это главное. Я слышал, как один дядя говорил, что наша красавица Цесарочка ослепла, что ее не отдадут в армию Буденного и что во всем виноват ветеринар. Па, ты это знал?
– Да, знал. Она давно болела, ее лечили. Она теперь будет на легких работах, в бричке по городу ездить, когда привыкнет к своему состоянию. Жалко ее – такая красавица.
– А почему ты раньше не сказал мне, что любимая Цесарочка ослепла?
– Не хотел тебя огорчать раньше времени. А ты ее почаще навещай, разговаривай с ней. Интересно, помнит ли она тебя?
– Я горбушку пеклеванного с солью буду приносить ей каждый день, буду помогать ее купать, и гриву буду расчесывать – она это любит.
– Как это произошло? – спросила мама.
– Трудно сказать. Сейчас вызывают в НКВД ветеринара. Теперь за каждым нестандартным случаем видят вредительство. Хватит об этом. Скоро приплывем.
Папа пересел на диван, поближе к ним. Алеша обнял их обоих, и так, молча, каждый погруженный в свои мысли, они сидели долго, до сумерек, до пароходного гудка. Они подплывали к пристани.
По утрам Алешу будила мама. Ура, впереди целый день, наполненный событиями и делами и жарким солнцем. Каждый день будет приносить что-нибудь новое и прекрасное: в это верил Алеша, и так оно и было.
Сунув босые ноги в сандалии, завершив туалет, он влетал в комнату, где его ждала мама. Он целовал ее в щеку, в шею, в голову, а она смеялась и тоже целовала его в ответ. И это был не формальный ритуал, а утренняя встреча любящего сына с мамой. Папа к этому часу давно находился на фабрике, и дома они оставались вдвоем.
Дом был большой, из четырех комнат, расположенных анфиладой, завершающейся верандой. В конце жилых комнат находилась кухня, ванная, куда из крана подавалась холодная вода, а горячая – из бака, встроенного в плиту, которую топили дровами. Самым любимым местом в доме у мамы и Алеши была веранда, окруженная садом. В мае в саду у самой террасы бушевала сирень, а за ней – в белых цветах вишневые кусты и несколько молоденьких яблонек. Сад отделялся от дома посаженными в ряд анютиными глазками, ноготками, львиным зевом, пионами, душистым табаком. Все это в разное время цвело, и ароматы, разносимые по всем комнатам легким сквознячком, наполняли сад и дом. Деловитое гудение пчел дополняло полное благополучие сада. Сад размещался над обрывом, у реки, и с трех сторон по периметру охранялся елочками. Над обрывом почти всегда возникало движение воздуха, и качались ветви елочек, как бы не пуская ветер в сад. Алеше сад всегда представлялся купающимся в солнечных лучах, без малейшего ветерка, тем более холодного. Сад был небольшой. В нем негде было побегать, поиграть в мяч или совершить «подвиг».
Но рядом, отгороженный от их сада зеленым забором, находился Парк культуры и отдыха. Стоило только шагнуть за калитку, как открывались все современные достижения в области культуры и отдыха: и волейбольная и городошная площадки, и турник, и площадка для прыжков в длину, и «конь» с поручнями посередине, и маленькая карусель, и бильярд, и многое другое. Но главное – летний театр, где довольно регулярно выступали цирковые артисты или гастролирующие по области драматические театры. По выходным дням в «ракушке» играл сводный духовой оркестр пожарной части и фабрики.
А внизу под горой река – пристань, пароходы, паром и лодки (конечно, на лодке можно было кататься только вместе с родителями). А рыбная ловля! И для чтения книг просто не хватало времени. Попробуйте найти мальчишку десяти с половиной лет от роду, который не мечтал бы провести лето в таком славном городе под названием Городок.
Наскоро позавтракав, Алеша, несмотря на мамины предложения обсудить его планы («Мамочка, после обеда, ладно?»), Алеша побежал осматривать места своих интересов. Прежде всего надо было забежать в сторожку и поздороваться с дедушкой «Митрий мой». «Митрий мой» – его присказка, которую он повторял в своей трудно понимаемой, и не только Алешей, речи. «Митрий мой» был старым николаевским солдатом, и по его рассказам можно было понять, что он воевал под Севастополем. Значит, ему было под сто или чуть больше. Награжден «Егорием», то есть Георгиевским крестом. У него имелась объемистая Библия с золотым обрезом на церковно-славянском и огромная табакерка для нюхательного табака. А волосами старик оброс до такой степени, что даже черты лица трудно разглядеть: все лицо было закрыто окладистой бородой, усами, широкими бровями, кустами из ноздрей и ушей. По утрам он всю эту волосатость расчесывал разными гребешками и не позволял дотрагиваться до нее ножницами. «Если меня постригут, как барана, помру в одночасье», – говаривал он. По субботам с утра уходил на полдня париться в баню с чистым бельем, завязанным в узелок и веником под мышкой. Вернувшись в благостном расположении духа, молился, выпивал полкрынки простокваши и укладывался спать в чистую постель до утра.
– А, Алеша, пришел, молодец, Митрий мой. Матушка твоя, красавица, утром зашла ко мне поздороваться и гостинцев принесла, душевная она, и все-то при ней есть. Вот только в Бога не верует, а почему?
– А Бога давно нет, это все легенды-выдумки.
– А мир божий вокруг нас, кто создал, а? Вот и не знаешь, и никто не знает. Библию читать будешь со мной?
– Нет, дедушка, не буду, мне некогда, я побегу.
– Ну ладно, Бог с тобой, иди, Митрий мой, старика не забывай.
И Алеша побежал дальше. Надо было заскочить в булочную, она рядом, чтобы купить пеклеванного для Цесарки и для дома. В руке он держал сумку для хлеба, внутри которой в отдельном пакетике была соль для Цесарки.
– Алеша приехал, здравствуй, здравствуй. Тебе, небось, пеклеванного? Свеженький, только что привезли. Ну, давай, что там у тебя завернуто в бумаге? В пакетике соль, да, Алеша, для Цесарки? Беги дальше, она уж тебя заждалась, ей уж доложили о твоем приезде. А ты здорово вытянулся за зиму, скоро будешь в брюках ходить, а? Большой уже, взрослый.
– Не знаю, спасибо, тетя Наташа, я к Цесарке.
Тетя Наташа любила пошутить, и Алеша это знал.
Гужевой цех фабрики, или конюшня, находился за углом, и Алеша спустя несколько минут стучал в его ворота. Ворота открыл незнакомый парень и, скептически осмотрев Алешу, сквозь зубы процедил:
– Дядя Петя, директорский пришел, пускать?
– Да ты что, Василий, – послышалось из глубины двора, – пускать, пускать. Это небось Алеша, мой приятель и друг Цесарки.
Затем появился дядя Петя, начальник гужевого цеха, коренастый, улыбчивый и, сразу видно, хороший человек.
– Здравствуйте, дядя Петя, я к вам и к Цесарке. Ох, как хочу ее видеть, бедную Цесарочку, и вас тоже. Я хотел бы приходить к ней каждый день, можно? – скороговоркой выпалил Алеша.
– Хорошо, Алеша, можно. Но давай хотя бы поздороваемся, год не виделись. Вытянулся ты и все такой же худой. Есть надо больше, Алеша.
– Знаю, дядя Петя, а у меня аппетита нет. Были бы кости, мясо нарастет. Мне пока десять с половиной лет.
– Нарастет, не сомневаюсь. Сейчас пойдем к Цесарке, она умная – узнает тебя. А ты, Василий, если меня нет на месте или я занят, содействуй Алеше, дай поводить по двору Цесарку и вообще внимание прояви, понял?
Когда они подходили к стойлу в глубине конюшни, Алеша шепотом позвал:
– Цесарочка, бедненькая, любимая.
– Алеша, не надо ее называть бедная да бедная. От этого ей не легче станет, а обиднее – вот, мол, какая я несчастная. Напоминать ей об этом не надо – она и так все знает. Надо ей привыкнуть к нынешнему состоянию, помочь, не охать вокруг нее, понял? Она-то умная, и мы должны себя вести с ней по-умному: бодро, весело и ласково. И тогда ей будет хорошо. Я понятно сказал, как с ней обращаться?
– Да, я все понял, спасибо, дядя Петя. И папа тоже говорил, чтобы я с ней не сюсюкался.
