Зэди Смит - Собиратель автографов

Адам, который считал себя правым, начал шепотом оправдываться, так что слышал его один Господь:

— Боже, я только хотел сказать…

— Проклятье, да угомонитесь вы!.. — прикрикнул на них Ли Джин.

Рубинфайн, старший из детей, потянулся вперед, схватил бутылку с минералкой, кряхтя открыл ее и поставил на место.

Они сидели в припаркованной машине, а Ли Джин шарил где-то внизу в поисках термоса с чаем. Шел спор по поводу шкалы популярности — десятка у Майкла Джексона, а единица у некоей чернокожей артистки с выкрашенными в зеленый цвет волосами, которая играла инопланетянку Колиг в фильме «Битва за Марс». О’кей, но какую оценку по этой шкале получал Амбал?

— Трояк, — сказал Рубинфайн.

— Шесть, — заявил Ли Джин.

Мальчишки презрительно хохотнули.

— Три с половиной, — выдал Адам.

— Два и одна десятая, — изрек Алекс Ли.

— Всю жизнь будешь изображать Главного Королевского Умника, Алекс.

— Нет, вы послушайте, на самом деле. Каждую субботу почти десять миллионов человек смотрят передачу «Мир спорта». Полагаю, именно столько. Население Великобритании составляет примерно сорок девять миллионов. Значит, двадцать один процент. То есть два и одна десятая. Точный расчет. А вам дай волю, так вы скажете, что и Америки на свете не существует.

— Алекс Ли Тандем, ты только что выиграл звание Самого Полного Идиота Года. Тебе полагается премия. Пожалуйста, получи свой приз. А после этого молчи в тряпочку.

— А ты хоть имеешь представление, сколько он весит? — спросил Ли Джин и отвел в сторону руку Рубинфайна, готового нанести «призовой» удар. — Сам ведь прекрасно знаешь, на какой реальный поединок мы едем. Ведь понимаешь, какой он великан?

Адам подался вперед с тем выражением недовольства и удивления, какое Ли Джин видел на лицах пациентов, когда приближался к ним со шприцем. Наморщенный лоб, лицо слегка перекошено, в нем есть нечто магическое.

— Амбал.

— Па! Ну не будь таким наивным. Там все заранее расписано. Будут мять друг друга как по-настоящему или совсем по-настоящему, но исход предрешен. Всем это прекрасно известно. Так что без разницы, сколько он весит. Все равно не выиграет. Не может выиграть.

— Сорок пять стоунов[6] он весит. Сорок пять. А теперь: видите эти деньги? — Ли Джин, усмехаясь про себя, вынул из кармана три фунтовые купюры и ручку и положил их на приборную доску. — Сейчас я напишу на них ваши имена. И если Амбал проиграет, каждый из вас получит по фунту.

— А что мы должны будем сделать, если он выиграет? — спросил Рубинфайн.

— Всегда быть хорошими мальчиками.

— Да? Отлично. Дром-дром.

— Сейчас улечу!

— Потрясно.

Ли Джин аккуратно написал имена на купюрах, а потом церемонно разложил их на приборной доске, словно человек, у которого в этом проклятом мире еще куча времени.

— Я свою возьму сейчас, — заявил его сын, потянувшись к купюре. — Папаша — да! Победа — всегда!

Мальчишки часто говорили слоганами. Сам Ли Джин вырос среди простеньких избитых выражений. Они сильно проигрывали современным слоганам.

— Возьмете их, если и когда выиграете. — Ли Джин сделал серьезное лицо и накрыл купюры ладонью. — Вот и Альберт-Холл.

Это слово звучало магически, и были тому причины.

Дело вот в чем. Когда королева — будущая — Виктория впервые встретила принца Альберта, она совсем не была им очарована. Ей едва исполнилось шестнадцать. Он был ее кузеном. Они мило общались, но говорить о «вспыхнувшем чувстве» или «любви с первого взгляда» не приходилось. Однако тремя годами позже он пленил ее сердце. Это была «любовь со второго взгляда». К тому времени она уже стала королевой. Сыграло ли это какую-то роль? В истории про то, как Виктория влюбилась в Альберта при второй встрече, а не при первой, хотя большинство девушек, которые намереваются влюбиться, непременно сделали бы это при первом же знакомстве с избранником?

Трудно сказать. Но точно известно, что после этой второй встречи Виктория описывала Альберта в дневнике как «необыкновенно симпатичного», «с такими красивыми глазами» — «мое сердце забилось сильнее». И ему было сделано предложение, что наверняка кажется необычайным нам, привыкшим считать людей викторианской эпохи чопорными и старомодными.

Виктория и Альберт поженились, и у них было девять детей, что никак нельзя отнести на счет чопорности. Невольно задумаешься, какова была королева в постели — наверняка с какой-то своей, женской изюминкой. От фактов никуда не денешься. Вот еще один: когда Альберт умер, Виктория хранила его бритвенные принадлежности, наполняла до краев чашечку с водой, приносила ее каждое утро в спальню, словно он собирался бриться. Сорок лет она носила траур. Сейчас бы такое обозвали невесть как. Например, депрессивный синдром, психопатология. Но в конце девятнадцатого века большинство людей, за небольшим исключением, называли это любовью. «Ах, как она его любила!» — говорили они, качая головами, и покупали за два пенса букетик цветов на рынке Ковент-Гарден или еще где. Большинство нынешних синдромов именовались в ту пору гораздо проще. И все тогда было проще. Вот почему многие любят называть викторианскую эпоху «старыми добрыми временами».

Еще кое-какие факты.

На обширной мозаике, которая покрывает весь фасад Альберт-Холла, сделана надпись:

Ко времени открытия дворца, в 1871 году, принца уже не было в живых, так что можно лишь догадываться, насколько претворены в жизнь его замыслы. Виктория, очевидно, считала, что с этим все в порядке, потому что открыла дворец сама и дала высокую оценку большому красному эллиптическому сооружению с неожиданно обнаружившимся недостатком — сильным эхо. Но королева часто здесь бывала до конца своей жизни. Вообразите: она ходит по Альберт-Холлу одна или в сопровождении единственной фрейлины, гладит потертый красный бархат кресел, с тоской думает об ушедшем супруге и претворении в жизнь его замыслов. Виктория абсолютно уверена, что точно знает и знала, чего хотел Альберт и каково было бы его мнение по тому или иному вопросу — именно к такому типу женщин она принадлежала. Усилиями королевы ее скорбь и печаль по поводу кончины супруга стали скорбью и печалью всей нации. Виктория ставила ему памятники, называла его именами улицы, музеи и картинные галереи. Замыслам Альберта и ему самому надлежало стать для Англии чем-то знаковым. Чем-то выдающимся. Не только статуей усача, по-немецки полноватого, приучившего нас наряжать на Рождество елки, но общим любимцем, всеми ценимым. Виктория сама за всем следила. И всякий раз, как появлялся новый памятник, новое здание, все, до последней белошвейки и трубочиста где-нибудь в нищем Уйатчепеле, восклицали: «Ах, как она его любила!» Виктория скорбела на людях, и люди скорбели вместе с нею. Еще одна причина, почему ту эпоху называют «старыми добрыми временами». Переживания были общими, и голоса звучали в унисон, как в сельской церкви, когда местный хор затянет гимн.

И факты напоследок.

Всем ясно, что обтекаемое выражение «науки и искусства» хорошо звучало только при открытии Альберт-Холла. «Науки и искусства» означают живопись, скульптуру и химию-физику, склянки-пробирки одновременно. Общие красивые слова, и ничего особенного за ними не стоит. Но Альберт-Холл — можете поспорить, если хотите, — наполнил это выражение совсем другим смыслом. Акустика в этом эллиптическом гигантском строении была отвратительная — легкий шепот, прозвучавший в партере, слышался повсюду, — но там демонстрировались интереснейшие вещи. В 1872 году, например, показывали, как используют азбуку Морзе. И некая Глэдис, расположившаяся в кресле номер семьдесят два блока рядов «Д», шептала сидящей рядом Мэри:

— Чем он там занимается, Мэри, милая?

— Не иначе, как что-то выстукивает, дорогая.

В 1879 году в Альберт-Холле публика впервые любовалась электрическим освещением. И некий мистер Сандерс (кресло сто одиннадцать, блок «Т») заметил на ухо своему племяннику Тому:

— Чудеса да и только! Непостижимо, будь я проклят!

В 1883-м проходила выставка велосипедов. И Клэр Ройстон (двадцать первое кресло, блок «Г») восклицала:

— Глазам своим не могу поверить, Элси. А ты?

В 1891 году дворец был зарегистрирован как храм. Молиться здесь можно и поныне, если есть желание. В 1909-м же Альберт-Холл отдали марафонцам. И среди его стен разносилось:

— Ну давай!

— С ним покончено! На ногах не держится!

— Ну, вперед, сынок, вперед!

— Давай-давай, Джорджи, еще немножко! Ради нас!