Иэн Бурума - Ёсико
То было хорошее время жизни для многих японцев, мечтавших о величии Азии и Маньчжоу-го. И лично для меня оно было лучшим. После многолетних мытарств на самых разных работах: репетитор в Даляне, испытатель в Маньчжурской железнодорожной компании (именно тогда я учил китайский), независимый консультант по внутренним вопросам в военной полиции Мукдена — я наконец-то нашел для себя занятие по душе. В Японии, скажу честно, я был неудачником. В качестве студента-экономиста не состоялся — вылетел из вуза, поскольку почти не видел дневного света. Моя жизнь проходила в кинозалах Уэно и Асакусы. Туда же уходили и все мои деньги. Стены моей комнаты были обклеены портретами кинозвезд, которые я ночами крал из кинотеатров. Я страстно мечтал работать в кино — хотя бы простым ассистентом режиссера. Но в Японии нужны связи, а их у меня не было. Ну, и кто я был? Неизвестный мечтатель из деревни в префектуре Аомори.
Однако в Мукдене — под покровительством Квантунской армии — я, Дайскэ Сато, смог открыть свою собственную фирму: «Бюро Сато: специальные услуги для новой азиатской культуры». Услуги, которые я оказывал, были несколько своеобразны и требовали соблюдения определенной осторожности. Можно сказать, что моим бизнесом была информация, поиск сведений, иногда деликатного политического свойства. Для этого нужно было обладать определенным актерским талантом. Дабы слиться с местным окружением, я должен был говорить и вести себя как местный. К счастью, Бог наградил меня хорошим слухом. Друзья иногда шутили, что я не человек, а попугай. Когда я рядом с заикой — я заикаюсь; если у меня прорезается сильный кансайский акцент — я говорю, как торговец из Осаки. Поэтому китайский дался мне относительно легко, к удивлению других японцев. Для моих соотечественников я оставался просто Дайскэ Сато, который иногда ходит в европейском костюме, иногда в японском кимоно, а иногда в форме Квантунской армии. С маньчжурами и китайцами я назывался Ван Тай и носил самую лучшую китайскую одежду, сшитую из тончайшего шелка самым уважаемым портным в Шанхае. Политика была частью моей работы, но настоящим моим полем деятельности была культура, а самой приятной задачей — поиск молодых талантов для маньчжурских радио- и кинокомпаний. На этом-то поприще здесь мои скромные способности и нашли свое применение.
Проблема с развлечениями в Маньчжоу-го была не в отсутствии денег или доброй воли. И киностудии, и радиостанции финансировались японским правительством, которое не жалело средств на закупку лучшего оборудования, какое только можно найти, из Японии, Германии и даже Соединенных Штатов. Киностудии у Маньчжурской киноассоциации были великолепные. И хотя солидная часть этих денег (как и большинство местных актрис) прилипала к рукам офицеров Квантунской армии, их все равно хватало, чтобы снимать высококлассные фильмы. Мукденская радиовещательная корпорация также была абсолютно современной, с новейшими звуконепроницаемыми студиями, а в некоторых легко поместился бы целый симфонический оркестр. Артисты, приезжавшие из Японии, не могли поверить своим глазам — они никогда не видели ничего подобного. Люди иногда забывают об этом, когда критикуют нас за то, что случилось впоследствии. Но факт остается фактом: через Маньчжоу-го мы, японцы, вытащили Азию в современный мир. Именно этим предприятием, которое часто трактуют превратно, мы можем гордиться и сегодня.
Чтобы поднять боевой дух местного населения и заставить его понять, за что мы боремся, привычных лозунгов о японо-маньчжурской дружбе было недостаточно. Не привлекали аборигенов и местные фильмы о том, как японские первопроходцы строят школы и проектируют мосты — глядя на это кино, они скучали до зевоты. Стоит признать, в том нет их вины. Мне тоже от него было скучно. Ум маньчжуров — стоит признать, слишком развитый для нашей обычной пропаганды — был в то же время почти детским с его страстной тягой к развлечениям. Этих людей нужно было просвещать и учить, что вполне естественно, но также и развлекать. Мы хотели снимать хорошие фильмы; нет, даже не хорошие, а самые лучшие, даже лучше тех, что снимали в Токио, — фильмы, в которых воплотился бы дух Новой Азии. А это невозможно сделать без лучших местных актеров, которые пели бы и играли на китайском языке, понимали нашу идею — и при этом достаточно хорошо говорили по-японски, чтобы общаться с режиссерами и операторами, которые обычно приезжали к нам с родины. Именно я должен был искать и находить этих людей, именно это было моей головной болью, которую, правда, частенько облегчала компания очаровательных маньчжурских актрис, чей талант был достоин уважения, хотя и не всегда соответствовал требованиям Мукденской радиовещательной корпорации.
За пропаганду в Маньчжоу-го отвечал странный малый, из тех, которые в каждой бочке затычка, по имени Амакасу Масахико, капитан Квантунской армии. Прирожденный посредник, знавший всех влиятельных людей в Токио, Шанхае и Маньчжоу-го, как уважаемых, так и не очень, Амакасу походил на паука в гигантской паутине. Ничто в Маньчжоу-го не избегало его пристального внимания: торговля опиумом производилась через его офис, как и все остальные операции деликатного толка, необходимые для четкого и эффективного функционирования государства. Помимо всего остального, Амакасу объединял в себе функции контроля за безопасностью императора Пу И, а также председательствовал во всех возможных и крайне важных культурных и политических институциях — таких, как Симфонический оркестр Синьцзина или Общество Согласия,[10] — для популяризации идей расовой гармонии и общественного порядка в Маньчжоу-го.
Человек культурный и утонченный, репутацию Амакасу имел ужасную. Его номер 202 в отеле «Ямато» круглосуточно охранялся вооруженными до зубов солдатами Квантунской армии. Но Амакасу никогда не надеялся на случай. Он спал с пистолетом под подушкой. С черным немецким «Маузером С-96». Слишком многие были бы счастливы увидеть его мертвым. Даже те, кто в принципе его не боялся. Внешне, как ни странно, он не производил особого впечатления. Элегантный человечек с обритой наголо головой, по форме похожей на арахис, на носу очки в круглой черепаховой оправе, он редко улыбался, никогда не повышал голоса и говорил каким-то мурлыкающим полушепотом. Ни дать ни взять какой-нибудь бухгалтер или продавец в магазине. Но внешность обманчива. Амакасу боялись не без оснований. Все знали, что он отсидел в тюрьме в Японии за то, что убил коммуниста, а также его жену и молодого племянника. В то время Амакасу был лейтенантом японской военной полиции, и всю эту семью он передушил голыми руками.
Тот еще фрукт, я бы сказал; но мне он нравился. Нас объединяла любовь к искусству. Амакасу обожал классическую музыку и мог часами просиживать в своих апартаментах, слушая граммофон. Как и я, он был большим поклонником «Речных заводей», эта книга всегда лежала у изголовья его кровати, на пару с «Маузером С-96». Иногда мы обсуждали с ним достоинства разных героев. Его любимым персонажем был Ли Куй по кличке Черный Вихрь — воин-пьяница, пользовавшийся в бою двумя топорами; после того как банда его братьев потерпела поражение, он предпочел совершить самоубийство, дабы не жить опозоренным. Подобно любимому герою, Амакасу был верен своим друзьям и оставался истинным патриотом. Но больше всего он располагал к себе даже не своим патриотизмом, в котором я никогда не сомневался, а неизменной учтивостью по отношению к местным жителям. Очень часто, говоря о «гармонии пяти народов», японские чинуши просто повторяли слово в слово официальные лозунги. Одна из величайших трагедий заключалась в том, что очень мало кто из рассуждавших о наших идеалах жил в соответствии с ними. Иное дело — капитан Амакасу. Он действительно верил в наши идеи. Могу сказать, что знаю это из собственного опыта. Приведу лишь один пример.
Большая часть активной деловой жизни Амакасу проходила в его гостиничном номере, но иногда он посещал расположенный неподалеку японский ресторан «Павильон Южного озера» — уютное заведение, куда частенько заглядывали офицеры Квантунской армии. Я присутствовал там на одной вечеринке зимой 1939-го. Ночь была ужасно холодная. Улицы промерзли насквозь. Даже легкий туман, повисший над городом, казалось, затвердел и превратился в облако из спиц и иголок. Полная луна светила сквозь дымку, как флуоресцентный фонарь. Амакасу восседал на татами во главе стола из розового дерева так, будто ему в позвоночник вставили стальной стержень. Одетый в офицерскую форму оливкового цвета, он молча смотрел вперед сквозь круглые очки и потягивал свое любимое виски «Белая лошадь». К еде он почти не прикасался, в то время как его гости, старший офицер военной полиции и тучный полковник Квантунской армии, здорово развеселились от еды и выпитого саке, которое им разливали красавицы актрисы из Маньчжурской киноассоциации, чье плохое знание японского с лихвой восполнялось их безусловным и пленительным очарованием. Амакасу, однако, был не в настроении общаться. Что-то явно беспокоило его. Кто бы ни обратился к нему с вопросом, в ответ он лишь коротко что-то ворчал. В какой-то момент военный хирург Одзаки, крупная шишка в Японско-маньчжурском обществе дружбы, поднял свою чашечку саке и предложил выпить за гармоничные отношения между пятью народами. Жирный, вечно ухмыляющийся, красномордый, этот Одзаки считал себя душой любой компании, хотя на самом деле являлся вопиющим примером лицемера, рассуждающего о гармонии безо всякой искренности. Тем не менее Амакасу тоже поднял свое саке, и Одзаки, чей голос оказался на удивление приятным для такого грубияна, затянул военную песню, размахивая взад-вперед короткими ручками, точно перевернутая на спину черепаха. Все остальные последовали его примеру. Актрисы, не зная слов песни, подзадоривали мужчин улыбками и ритмично хлопали в ладоши.
