Андрей Брыжинский - У любви краски свои
— Академия — позади. И диплом уже вручили, — Петя вытащил из внутреннего кармана диплом и протянул матери. — Спасибо за все, мама. Земной поклон тебе.
Надежда Владимировна некоторое время слова даже не могла вымолвить, только кончиком платка нет-нет да и вытирала краешки намокших глаз.
— Это разве не счастье?! Ума-разума набрался, сынок, теперь трудись, где можешь руки приложить, где будешь чувствовать, что ты там нужен. Не ленись. Сей на земле побольше добрых дел.
Глубоко запали в душу Пети эти напутствия матери. «Буду помнить их, мама, — дал он себе зарок. — Этому ведь вы с отцом всегда учили».
Вначале Петя хотел сразу сообщить, что намеревается продолжить учебу, хочет жениться на москвичке-красавице. Потом прикинул про себя, решил пока не открывать этого. «Как-нибудь после, завтра, послезавтра…»
Надежда Владимировна собрала на стол, накормила сына. Поговорили о том о сем и легли.
* * *Рано утром Петя приехал в районную больницу Сурска. В регистратуре дали ему белый халат, сказали, где находится отец.
Робко открыл дверь палаты. Там была только одна койка, рядом небольшой столик, тумбочка. Около стены — три стула.
Иван Егорович лежал на спине, не спал. Петя напугался даже, увидев кисейного цвета лицо отца. Прежде такого загорелого старшего Паксяськина было не узнать.
— Петр, ты?
— Я, папа.
У парня ноги словно одеревенели, не знал, что и делать ему, взял стул, сел рядом с отцом. Сам все продолжал пристально вглядываться в него. Потом осторожно взял его ладонь в свою руку, легонько стиснул ее.
— Видел мать? Добралась до дома? — спросил отец.
«Прежде всего о матери беспокоится, о нас, — промелькнуло в голове Пети. — Даже сейчас, когда тяжелая болезнь прицепилась к нему. Душа уж, видно, у него такая. Никогда не жалел себя, лишь бы хорошо было рядом с ним живущим».
Петя приподнял свесившийся угол одеяла.
— Дома мать, не беспокойся, все хорошо. Как сам себя чувствуешь?
— Пока ходить не разрешают, — тяжело вздохнул Иван Егорович.
— У меня вот академия — позади. Рядом с тобой тут ученый-агроном, которому дали рекомендацию в аспирантуру.
— В аспи-и-ранту-у-уру? — удивленно спросил отец. — Думаешь продолжить учебу?
Петя на некоторое время призадумался, поддержать ли начатый разговор. Все же сказал:
— Признаться, есть желание. Как смотришь на это?
В дверь кто-то постучал.
— Вот так спрятался, еле-еле нашел, — весело произнес заглянувший Серафим Григорьевич Кузоваткин и поздоровался с Иваном Егоровичем и Петей. Из портфеля вытащил несколько крупных красных яблок, положил на тумбочку. — Это, Егорыч, из своего сада, попробуй.
Кузоваткин взял стул, сел на него.
— Болезни твоей вначале никак не поверил. Паксяськин, думаю, все равно как медведь, разве свалить его с ног. Да-а-а, видать, на самом деле.
— Мотор барахлит, Серафим Григорьевич, — показал Иван Егорович на сердце.
— Выговор ему, выговор объявим, строгий даже, — казалось, и не смеется секретарь райкома. — Смотрите-ка, что вытворяет сердце. Здесь дел по горло, а оно озоровать начало.
— Болезнь свалила не шутя. Врач сказал, распрощаться придется мне со своим делом… Хорошо, глаза полностью не закрылись, душа с телом не распрощалась, смотрю вот на вас, разговариваю с вами.
— Да-а, — Кузоваткин с сочувствием взглянул на друга. — Это, конечно, отметины войны не дают о себе забыть. Дважды ведь был ранен?
— Два раза продырявили меня фашистские пули, Григорич. От последней еле-еле оклемался.
Петя давно уже знает секретаря райкома. Он — фронтовой друг отца. И без того узкое лицо Кузоваткина показалось Пете осунувшимся, у глаз, похожих на ягоды черемухи, добавилось морщин, плечи поникли. Теми же, что и раньше, остались гладко зачесанные назад, редкие седые волосы, да стремление всегда казаться веселым. Никогда не замечал Петя уныния на его лице. Отец рассказывал: с Серафимом Григорьевичем познакомились на фронте, вместе завершили боевой путь в Чехословакии, в городе Праге.
— Война, послевоенные трудности немало нашего здоровья унесли. Иногда задумываюсь: как еще до сих пор живы? Да ладно, и Петя вон диплом получил, дождался все-таки. Твои дети, Григорич, давно уже работают. Теперь бояться нам с тобой нечего — дети выросли, выучились.
— Ничего, Егорыч, не вешай носа, ешкин кот, еще немало дел с тобой переделаем.
— Конечно, если на ноги поднимусь. В стороне не останусь. Только… Главу «Сятко» другого придется выбрать. Здесь силы нужны. Да притом немалые. Ищите, Серафим Григорич, замену мне.
«Снова замену, — расстроился Кузоваткин. — Нет у „Сятко“ счастья с председателями колхоза. Надеялся на тебя, друг, но и ты крылья опустил. Да-а, видать, никому не сбросить с плеч своих лет». Серафим Григорьевич посмотрел на Петю, и вдруг озарило его: «Погоди-ка, а что если… Академия у Петра Ивановича окончена, армейскую школу прошел. Пока работал, каждая мелочь в колхозных делах тревожила его, как своя собственная. Несмотря на молодость, от известных в районе трактористов не отставал. Кому, если не молодым, продолжать дела отцов? Думаю, колхозники против этой кандидатуры не будут…»
— Вот кто должен подхватить и продолжить дело отца, — указал на Петю.
— Ты что, не председателем ли колхоза думаешь сватать его? — как бы напугавшись услышанного, спросил Иван Егорович.
— Выдюжит? — вопрос был задан Ивану Егоровичу, сам же Кузоваткин посмотрел на Петю, подмигнул ему.
Чего другого, но такого уж Петя никак не ожидал!
— Нет, Серафим Григорьевич, какой из меня председатель колхоза? Такое и в голову никогда не приходило.
— Вот и придется подумать.
— Другие мысли у меня. В аспирантуру собирюсь.
— В аспирантуру? — призадумался Кузоваткин. — Ничего, на полях «Сятко» будешь силы исследователя пробовать. Сам увидишь, куда лучше направлять усилия. Скажу откровенно: ты теперь здесь нужен. Очень нужен. Незнакомому такое дело поручать не стал бы. Тебя знаю.
«Взять, да и на самом деле возвратиться сюда, — промелькнуло в голове Пети, — но как тогда с Наташей быть? С женитьбой что делать? Приедет ли девушка в село? Как посмотрят на это Вечкаевы? И учеба тогда в сторону?»
— Любимая девушка в Москве… Жениться хотел… — сказал вслух.
— Жениться? — расширились глаза Ивана Егоровича.
— Не знал о болезни твоей, отец… Тогда… не буду торопиться.
— Кто по профессии девушка? — спросил Кузоваткин.
— Музыкант.
— И ей здесь дело найдется, чего боишься?
— Разве приедет? Она одна у родителей. Москвичка…
— За таким молодцем, ешкин кот, ни одна девушка не удержится, приедет, — подмигнул Серафим Григорьевич.
— Подумать надо. Поеду на днях в Москву, потом уж решу окончательно.
— То, что молод парень, конечно, оно так, Серафим Григорич, посмотреть надобно. Только… Сноровкой Бог не обидел его, об этом знаю и нечего скрывать это… Есть в нем такое, что людям нравится и без чего председателю колхоза никак нельзя быть.
Пете неловко стало от услышанного, сказал смущенно:
— Слишком уж высоко оцениваешь меня, отец.
— Серафим Григорич — товарищ мой, думаю, правильно поймет.
— Все равно, папа… так неожиданно для меня это.
— Отцовская просьба тебе, Петр: приезжай сюда. Самое это мое главное желание.
Петя молчал.
— Не раздумывай долго, — подмигнул Серафим Григорьевич и перевел разговор на другое.
* * *Еле-еле дождался Петя, когда поедет в Москву. И вот сейчас он уже в поезде метро. Смог бы — птицей полетел, так хотелось ему быстрее встретиться с Наташей. Писем ей не писал, думал, дня через два-три возвратится в Москву. Однако вон как вышло с болезнью отца, затянулось время.
Чем ближе встреча, тем сильнее волнение. «Что скажет Наташа, когда услышит мои слова?» — задает он себе вопросы.
Воскресло перед ним Лашмино, забитые досками окна брошенных домов, перед которыми растет высокий репейник. Вот — на скамейке сидит сгорбившийся дед Митрей. Один остался Дмитрий Макарович на старости лет. Сын и дочь живут в городе. И снова защемило сердце. «Это куда годится, а? Сколько таких домов у нас в селе? Что, действительно все сквозь пальцы смотрят на село, не видят, куда катится оно? Покидают и покидают его люди. Вот видишь, и я… Кому, ежели не таким, как я, быть в селе? Нет, не отступлю от задуманного!»
Вот и знакомый дом Вечкаевых. Дверь квартиры открыла Руфина Романовна.
— Петруша, здравствуй! — Добрым, ласковым голосом встретила его женщина. — Проходи, парень, проходи, пожалуйста. Ты, видать, вовсе позабыл нас.
— Да вот… неожиданно пришлось в село поехать, Руфина Романовна, — еле-еле выговорилось имя. Наташа рассказывала, что в селе мать звали Фимой, теперь же она стала Руфиной. — Отец тяжело заболел, сердце прихватывало. Наташа дома?
