Жоржи Амаду - Бескрайние земли
— Я поселюсь в Табокасе…— сказал один уже немолодой мужчина с редкой бородкой и вьющимися волосами. — Говорят, это край большого будущего.
— Но сейчас, я слышал, это дикое место. Там столько гибнет людей, помилуй господи… — сказал хриплым голосом низенький человек.
— Я тоже слышал такие разговоры… Но ни на грош не верю. Мало ли что говорят люди!..
— Как господь захочет, так и будет… — послышался голос женщины с шалью на голове.
— А я еду в Феррадас… — заявил парень. — У меня там брат, ему живется неплохо. Он служит у полковника Орасио, человека с большими деньгами. Я останусь с братом. Он уже подыскал для меня место. А потом вернусь за Зилдой…
— Невеста? — спросила женщина.
— Жена. Она осталась с двухлетней дочкой и скоро должна опять родить. Славная женщина.
— Ты никогда не вернешься… — сказал закутанный в плащ старик. — Никогда не вернешься, потому что Феррадас — это край света. Ты представляешь себе, что тебя ждет на плантациях полковника Орасио? Ты станешь работником или жагунсо[8]. Человек, который не умеет убивать, не представляет ценности для полковника. Ты никогда не вернешься… — и старик со злостью плюнул.
Антонио Витор слушал эти разговоры, но доносившаяся музыка — звуки гармоники и гитары — снова возвращали его к воспоминаниям о мосте в Эстансии, о прекрасном лунном свете, о спокойной жизни. Ивоне просила его не уезжать. Кукурузное поле прокормило бы их двоих; зачем же он так стремится уехать ради денег в места, о которых рассказывают столько дурного? В лунные ночи, когда небо было усеяно звездами — их было там много и они были так красивы, что от них туманился взор, — он сидел бывало на берегу реки, погрузив ноги в воду, и строил планы, как он поедет в эти края, в Ильеус.
Те, кто уехал раньше, писали, что деньги там заработать легко, что можно даже получить большой участок земли и засадить его деревьями какао, которые приносят плоды золотого цвета, стоящие дороже самого золота. Земля расстилалась перед теми, кто приезжал, и она еще никому не принадлежала. Она могла стать собственностью того, у кого достаточно мужества, чтобы проникнуть внутрь леса, выжечь деревья и кустарники, засадить расчищенную землю какао, кукурузой и маниокой, кто готов несколько лет, пока деревья не начнут приносить плоды, питаться только поджаренной мукой да случайно подбитой дичью. И тогда придет богатство, польются такие деньги, что человек не в состоянии их истратить; появится свой дом в городе, сигары, ботинки со скрипом. Время от времени из края какао приходило сообщение о том, что кто-нибудь из поселенцев умер от пули или от укуса змеи, что его закололи кинжалом в поселке или застрелили из засады. Но что такое человеческая жизнь по сравнению с богатством, которое ожидает тебя?
В городе, где жил Антонио Витор, жизнь была убогой и безрадостной. Мужчины почти все уезжали; на родину возвращались немногие — и то только на короткий срок. После нескольких лет отсутствия они выглядели неузнаваемо. Они возвращались богачами: золотые часы, кольца на руках, жемчуга в галстуках, они швырялись деньгами, делали дорогие подарки родственникам, вносили крупные пожертвования на церкви и на святых покровителей, на устройство новогодних празднеств. «Вернулся богачом», — только и слышалось в городе. Каждый такой случай, когда люди приезжали и уезжали обратно, потому что уже не могли свыкнуться с убожеством здешней жизни, был для Антонио Витора еще одним зовом. Только Ивоне — ее нежные губы, ее молящий голос, ее печальные глаза, — только это и удерживало его здесь. И все же в один прекрасный день он порвал со всем этим и уехал. Ивоне рыдала на мосту, прощаясь с ним. Он обещал:
— Через год я разбогатею и приеду за тобой.
Сейчас луна Эстансии стояла над пароходом, но она уже не такая желтая, как тогда, когда светила на мосту влюбленным. Сейчас она была красного цвета, цвета крови, и старик сказал, что никто не возвращается из этих краев, где растет какао.
Антонио Витор ощутил незнакомое ему доселе чувство. Что это? Страх? Тоска? Он сам не знал, что это такое. Луна напоминала ему Ивоне, ее губы, молящие, чтобы он не уезжал, ее глаза, затуманенные слезами в ночь прощания. Той ночью не было луны и никто с моста не ловил рыбу. Было темно, внизу журчала река, Ивоне прижалась к нему, ее тело было горячее, а лицо все мокрое от слез.
— Ты все-таки уезжаешь?
Прошла долгая минута грустного молчания.
— Ты уедешь и не вернешься.
— Клянусь тебе, я вернусь.
Ивоне отрицательно покачала головой, затем прилегла на берегу у реки и позвала его. Она открыла ему свое тело, как цветок открывается солнцу. И позволила овладеть собой без единого слова, без единой жалобы. Он не мог прийти а себя от изумления, не мог понять, почему она ему отдалась. Ивоне опустила ситцевое платье, на котором кровь окрасила выцветшие цветы, закрыла лицо рукой и сказала прерывающимся голосом:
— Ты никогда не вернешься, а в один прекрасный день кто-нибудь другой все равно овладел бы мной. Так пусть лучше это будешь ты. Теперь ты, по крайней мере, знаешь, как сильно я тебя люблю.
— Я вернусь к тебе, дорогая…
— Нет, ты никогда не вернешься…
И он ушел, несмотря на то, что радость обладания Ивоне удерживала его; ушел, хотя знал, что у них должен будет родиться ребенок. Он говорил себе, что отправляется на заработки для нее и для сына и что через год вернется. Землю в Ильеусе приобрести нетрудно, он разведет небольшую плантацию какао, соберет плоды и приедет за Ивоне и ребенком. Правда, отец ее уехал и не вернулся, никто даже не знает, где он сейчас! Старик говорит, что никто не возвращается из этих краев, даже те, кто оставил жену и детей. Почему эта гармоника играет без конца и почему так грустна музыка? Почему красна, как кровь, луна, подымающаяся над морем?
6
Песня печальна, она предвещает несчастье. Ветер, гуляющий над морем, подхватывает ее и рассеивает, и кажется, нет ей конца. С музыкой приходит грусть, она охватывает пассажиров третьего класса, овладевает беременной женщиной, сжимающей руку Филомено. Звуки гармоники аккомпанируют песне, которую сильным голосом поет юноша. Антонио Витор еще больше замыкается в себе, в его душе смешиваются образы тихой Эстансии, Ивоне, отдавшейся ему без единого стона, с видениями еще не завоеванной земли, стычек, выстрелов, убийств, денег, пачек ассигнаций. Человек, который едет один и ни с кем не разговаривает, проходит мимо расположившихся группами пассажиров и облокачивается на перила. Луна оставляет на поверхности моря кровавый след, песня терзает сердце:
Любовь моя, я уезжаюИ никогда уж больше не вернусь…
Другие земли, другие видения остались позади, иные моря и иные побережья, дикий сертан, где господствует засуха; другие люди остались там; многие из тех, что плывут на этом небольшом пароходе, оставили там любовь. Некоторые отправились в далекий путь именно ради этой любви, чтобы добыть средства для завоевания возлюбленной, чтобы добыть золото, на которое покупается счастье. Это золото родится на землях Ильеуса, — на деревьях какао. В песне говорится, что они никогда не вернутся из этих краев, что смерть поджидает их за каждым деревом. И луна красна, как кровь, и пароход раскачивается на неспокойных водах.
Старик закутан в плащ, ноги у него босые. Он мрачно потягивает окурок самокрутки. Кто-то просит у него огня. Старик затягивается, чтобы разжечь потухшую папиросу.
— Спасибо.
— Не за что…
— Наверное, будет шторм…
— Сейчас пора южных ветров… Иной раз так задует, что никакое судно не выдерживает…
В разговор вмешивается женщина:
— Сильные штормы бывают у нас, в Сеара… Похоже на конец света…
— Слышал, — откликается старик. — Говорят, и впрямь страшное дело.
Они присоединились к группе беседовавших между собой людей; неподалеку играли в карты. Женщина полюбопытствовала:
— Вы из Ильеуса?
— Вот уже пять лет, как живу в Табокасе. Я из сертана…
— Зачем же вы, старый человек, приехали в эти края?
— Сперва поехал не я, а мой сын Жоакин… Он устроился неплохо, развел небольшую плантацию, а когда умерла старуха, позвал и меня…
Старик замолчал; казалось, его поглотила музыка, которую ветер уносил в сторону города, скрывшегося во мраке. Тишина нарушалась лишь отдаленным гулом голосов в первом классе и песней, которую пел негр:
И никогда уж больше не вернусь,На этих землях и умру я…
Он пел, а люди ежились от холода. Дул сильный ветер, порывистый южный ветер. Пароход подбрасывало на волнах, многие из пассажиров никогда раньше не ступали ногой на корабль. Они пересекли мрачные каатинги[9] сертана в поезде, наполненном переселенцами. Старик смотрел на них своими суровыми глазами.
