Айрис Мердок - Ученик философа
«Как я мог это сделать?» — подумал он, глядя вниз. Как уже не раз бывало, он чувствовал разницу между собой и тем Джорджем, который выкидывал всякие фортели. Однако он был и этим Джорджем, с которым ему было удобно, и лишь мягко упрекал его. «Какого же я дурака свалял, — думал он теперь, оказавшись в мире последствий, — Я любил эту машину. Что еще скажут в страховой компании. Боже, ну почему мы не могли сбежать до прихода полиции».
Когда Джордж вошел в палату, Стелла опять заплакала. Она честно пыталась перестать. Плач для нее был чем-то вроде постыдной, необычной болезни. Он не приносил облегчения. Она качала головой на подушке, пытаясь дышать медленно, но не могла остановить конвульсивное дрожание нижней губы и унять сердцебиение. Она схватилась за больной бок и тяжело дышала, отвернув мокрый рот от мужа.
— Ну как ты? — спросил Джордж.
— Нормально.
— У тебя все нормально?
— Да.
— У тебя глаз подбит.
— Да.
— У меня тоже, распух во всяком случае, не пойму, как это я умудрился.
— О… да…
— Здесь, кажется, персонал очень милый, медсестра была со мной очень мила.
— Хорошо.
— Тебе не больно?
— Нет.
— Это хорошо.
— Я никак не могу перестать плакать.
— Ничего.
— Наверное, это истерика. Совсем на меня не похоже.
— Нет. Габриель рано пришла.
— Да.
— Что она сказала?
— Ничего.
— А ты ей?
— Ничего.
— Ничего?
— Я ей ничего не сказала.
— Я плохо помню, что было вчера ночью.
— Это хорошо, я тоже ничего не помню.
— Если ты ничего не помнишь, почему ты рада, что я тоже ничего не помню?
— Это была ужасная авария, лучше про нее забыть.
— Мы многое забываем. Сколько ты тут пробудешь?
— Не знаю. Спроси у заведующей.
— Тебе чего-нибудь принести — книги, цветы?
— Нет, спасибо.
— Я дико устал.
— У тебя шок.
— Да, наверное, так и есть.
— Иди лучше домой, отдохни.
— Нет, я лучше пойду поплаваю, это мне всегда помогает.
— Да, пойди поплавай, это тебе поможет.
Как будто мячиком перекидываемся, подумал Джордж. Или так, или ссоримся. Стелла не умеет со мной разговаривать, в этом вся ее беда: она не умеет глупо шутить, болтать просто так, как другие люди, она не умеет разговаривать с людьми, она отрезана от всего рода человеческого. Она величественна, словно особа королевской крови, я женился на принцессе. Ужасно неприятно, когда она плачет, это так неестественно, она похожа на мокрую свинью. В ней нет теплоты, мягкости, ни тихой гавани в ней не найдешь, ни прибежища. Боже, как мне страшно, как я нуждаюсь в помощи теперь, когда он приезжает. Почему я должен всегда так страдать, как в аду. Знакомая черная злость поднялась у него в сердце, в горле. Я отравлен, подумал он.
— Алекс пришла, — сказала Стелла и перестала рыдать.
Джордж быстро поднялся и направился к двери. Мать шагнула в сторону, пропуская его. Они обменялись краткими понимающими взглядами, но промолчали.
Прелюдия 2
Наш городок
Я — рассказчик: скромный, держащийся в тени. Эта книга не про меня. Я знал, хотя в большинстве случаев — не близко, довольно многих из dramatis personae[1] и жил (и до сих пор живу) в городке, послужившем сценой для нижеописанных событий. Для удобства — например, чтобы дать моим персонажам возможность ко мне обратиться (что случается очень редко) — я назову себя N, «Эн». Но в том, что касается этой драмы, я тень, Немо[2], а не завуалированное присутствие или тайный голос кого-то из главных героев. Я наблюдатель, исследователь человеческой природы, моралист, человек и буду время от времени позволять себе скромную роскошь морализаторства.
Мне придется много говорить о нашем городке, и я по очевидным причинам не хотел бы использовать его настоящее имя, поэтому назову его в свою честь Энстон, или, еще лучше, Эннистон. Эннистон лежит на юге Англии, не очень далеко от Лондона. Поезда ходят довольно часто, и все больше жителей городка ежедневно ездят на работу в столицу и возвращаются обратно в зелень лугов. Однако большая часть населения до сих пор работает в Эннистоне и его окрестностях, и консервативные эннистонцы очень обиделись бы, если бы Эннистон назвали спальным городом. У Эннистона свой особый характер и, можно сказать, особое сознание общественного долга. В ряды нашей общины не так давно влились жильцы новых застроек, но «сознательные граждане» (у нас в городке их довольно много, и это его отличительная черта) прилагают неустанные усилия, чтобы помочь пришельцам присоединиться к нашим «достойным занятиям». У нас есть церковные кружки, женские группы, театральные кружки, дискуссионные клубы, вечерние курсы, историческое общество, общество изящных искусств, кружок писателей. У нас есть довольно интересный музей и ботанический сад. У нас много музицируют — есть оперный кружок, духовой оркестр и Эннистонский оркестр. Мы всегда были способны (и в определенной степени до сих пор способны) сами себя развлечь. Здесь следует также упомянуть пристрастие к бриджу, хотя для нынешних молодых людей и новоприехавших оно не очень характерно.
Возможно, у вас создалось впечатление, что Эннистон — самодовольное местечко. Собственно, это недалеко от истины. Мы словно подбираем юбки, чтобы их не запятнали грехи и пороки Лондона, который отсюда кажется местом чуждых и опасных забав. Когда-то мы и на телевидение смотрели неблагосклонно, и некоторые респектабельные горожане изгнали эти растлевающие аппараты из своих домов. В городе сильна давняя пуританская и нонконформистская традиция, вследствие которой, например, в Эннистоне до сих пор очень мало пабов. Недавно открытая на Хай-стрит «Австрийская винная» вызвала долгие дебаты в «Эннистон газетт» (уважаемом местном органе печати, который в описываемое нами время редактировал Гэвин Оар, честолюбивый молодой человек, метивший на Флит-стрит[3]). Для сельской местности Эннистон был промышленным городом (я говорю о девятнадцатом веке), и прекрасная ткацкая фабрика по производству твида, «большая, как дворец», все еще стоит, свидетельствуя о былой славе коммерции. Несколько старых квакерских семейств (в том числе и Маккефри) заложили в то время основу богатства Эннистона, и до сих пор (вместе с несколькими методистами) контролируют различные менее успешные коммерческие предприятия, создающие основную массу рабочих мест в городе. Следует добавить, что многие эннистонцы работают на земле, но крупные землевладельцы в нашей новейшей истории не фигурируют.
Эннистон располагается на красивой реке (которую я буду звать Энн). Здесь побывали римляне (сохранился римский мост через Энн), и кое-какие интересные находки свидетельствуют о более ранних поселениях. На общинном лугу стоят мегалиты, известные под названием Эннистонского кольца (хотя на самом деле их там всего девять, и от одного остался только обломок). Профессор Томм обследовал наши камни и сделал кое-какие расчеты, но не смог извлечь из них никаких выводов (чем мы были весьма горды). От средневековой деревни почти ничего не осталось, если не считать церкви Святого Олафа, расположенной в бедной части города. У нас есть хорошо сохранившиеся здания восемнадцатого века, в том числе квакерский дом молитвенных собраний, Полумесяц и Эннистон-Холл, а также мост восемнадцатого века, увы, сильно перестроенный, который до сих пор зовется Новым. Наш город хоть и древен, но печально беден знаменитыми сынами. История сохранила имя епископа, который попал в немилость в семнадцатом веке за принадлежность к кембриджским платоникам[4]. И еще один бедный нонконформист[5] в восемнадцатом веке, он прославился как проповедник, а затем вдруг объявил себя Христом и послужил причиной небольшого восстания. Его звали Элиас Оссмор, и нынешний род Осморов утверждает, что ведет свое происхождение от него. Об этих и подобных материях лучше всего прочитать в книге «Эннистон, его история и древность» (1901 год издания) Оскара Боукока, предка нашего Перси Боукока. Младший брат Оскара, Джеймс, основал один из наших крупных магазинов, «Бэрдет и Боукок», обычно именуемый просто «Боукок». Книга, наверное, разошлась, но в публичной библиотеке есть один экземпляр. Было два, но один украли. На то время, к которому относится мой рассказ, я могу назвать только двух эннистонцев, известных за пределами городка: психиатр Айвор (ныне сэр Айвор) Сефтон и философ (о котором мы еще услышим на этих страницах) Джон Роберт Розанов.
Я еще не упомянул о том, чем больше всего известен Эннистон. Эннистон — водный курорт. (В девятнадцатом веке городок именовался Эннистонские Воды, но это название больше не в ходу.) У нас есть обильно текущий горячий источник, предположительно обладающий целебными свойствами, которые, конечно, привлекали сюда римлян и их предшественников. Существуют неясные исторические свидетельства о том, что с источником был связан культ дороманской богини (возможно, Фрейи); в городском музее стоит грубый каменный идол, предположительно изображение богини. Прекрасная римская плита с надписью, тоже хранящаяся в музее, дает большие основания предполагать культ Венеры. Римляне почтили источник, построив вокруг него красивые бани, от которых, к несчастью, остался лишь фундамент и кусок стены. Периодически обретает популярность идея, что эти воды разжигают любовный пыл. Говорят, что в 153-м сонете Шекспира речь идет об Эннистоне; живое воображение Барда рисует происхождение ручья от проказ нимфы из свиты Дианы: нимфа охладила пылающий член спящего Купидона в прохладном ручье, воды которого стали горячими и приобрели, по слухам, способность исцелять «меланхолические расстройства» и «странные хвори», сопутствующие неразумной любви. Врачебный трактат семнадцатого века двусмысленно намекает на эннистонские воды (см. «Венерические заболевания» в алфавитном указателе книги Боукока). Наши предки в своем безумии снесли большую часть прекрасных зданий восемнадцатого века, окружавших источник (и известных нам по гравюрам), в том числе Купальню — строение дивной красоты. Гидеон Парк, малоизвестный поэт восемнадцатого века, написал пьесу «Торжество Афродиты», которая должна была ставиться в Купальне и содержала сцену выхода богини непосредственно из горячего источника. Пьеса сохранилась и была поставлена в тридцатых годах двадцатого века; а музыку к постановке написал настоятель церкви Святого Олафа. (По тем временам это вызвало довольно неприятные трения.) Из зданий восемнадцатого века сохранилась только насосная — ныне она больше не соединяется с водой, а служит для собраний и концертов и именуется Эннистон-Холл. Источник несколько раз становился жертвой периодических приступов пуританства, и эннистонцы питали (и до сих пор в какой-то степени питают) смешанные чувства к основной причине славы родного города. Перед Первой мировой войной методистский священник даже добился закрытия водолечебницы — ненадолго — по обвинению, так и не доказанному, что она служит тайным прибежищем языческого культа. До сих пор подозревают, что источник каким-то образом провоцирует периодические приступы нездорового волнения, регулярно, время от времени, поражающие город подобно чуме.
