Тим Уинтон - Музыка грязи
Канат скользил по лебедке, и корзина для лангустов на стальном основании уже давно наклонилась, но никто не открывал ее. Судно кренилось и крутилось на легкой волне, а на палубе никто и не собирался разгружать корзину. Она ощетинилась усиками, она захлебывалась лангустами – Джиму было отлично видно с мостика, – но ни один ублюдок даже задницу не почешет. Борис, ты, жопа с ручкой, чего застрял?
Кто-то начал орать.
Он дернул рычаг и пошел вниз посмотреть.
* * *Джорджи проснулась на диванчике, когда рядом с ней начал трезвонить телефон. По телевизору толстозадые американцы ослами кричали о своих привычках, о своих сатанинских воспоминаниях, о Господе и Спасителе. Свет в доме был похож на головную боль, выжидающую, когда наступит ее черед.
– Джорджи! Ты спишь или что?
Половина лица у нее онемела. Она прижала трубку к уху.
– Нда. Да.
– Господи, да ведь уже десять часов.
– Да ты что? – Джорджи разлепила губы и отклеила от них язык.
– Слушай, через полчаса нам нужна «скорая» на пристани. И найди мне другого палубного. Борис вырубился, кровь из носу – и прямо к завтраку.
Голос Джима доносился из-за рева дизелей; это придавало ему страшный технический призвук.
– А… вы продули ему легкие?
– Ага, и в лед запаковали.
– Целиком?
– Слушай, не пользуйся рацией. Я протянул только две линии и вовсе не хочу, чтобы эта свора природных джентльменов рылась в моем добре, ага? Ты не спишь?
– Не сплю, – квакнула она. – Полчаса.
На лестнице, ведшей в гараж, Джорджи затошнило от усталости. Она потянула на себя дверь «Лендкрузера» и забралась внутрь босая. От плюшевой обивки пахло пиццей. Она нажала кнопку на дистанционном пульте. Поймав свое отражение в зеркале заднего вида, она поняла, что это вам не апофеоз женственности средних лет; она обругала себя за то, что посмотрела. Мотор на секунду захлебнулся, а гаражная дверь отъехала вверх; и когда задом выехала в крутящийся буран летнего дневного света, она услышала пистолетный звук треснувшего под задним колесом скейтборда.
* * *В сарае – собака вьется у ног – он оставляет лодку, от которой пахнет отбеливателем. Все уладилось. Лед в кузов. Пес первым запрыгивает в кабину, читает мысли, знает распорядок. Хвост сильно ударяет его по локтю, а он переключает передачи – вверх по длинной песчаной дороге, через загубленные выгоны к шоссе. Шавка слизывает соль с его бедра. Через окно – запах мертвой травы, банксии, суперфосфата, невидимого моря.
* * *Во дворе склада, выстроенного из ослепительного известняка, стоял пустой грузовичок Йоги, развозящий корма; его двухходовой клапан все еще скрежетал. Джорджи спрыгнула на погрузочную платформу. Кабинка конторы, вечная времянка, пропитанная густым запахом пота, была пуста. На изрезанном письменном столе стояла исчерпавшая себя бутылка озо и кассета Бадди Холл и, из которой торчала пленка, похожая на спутанные внутренности. Центральные развороты «Пентхауса» – девчонки, навощенные до мученического сияния, – были приклеены к слоистым стенам. Из дальнего конца сарая, из-за рычащего холодильника, доносился на удивление приятный воркующий мужской голос. Йоги был человек-развалина. Джорджи понимала, что его поющие трубы были умягчение Господа, момент милосердия.
– Йоги! – крикнула она. – Ты тут?
Пение смолкло.
– Эт кто?
– Да вот, Джорджи Ютленд.
– Кто?
– Джима Бакриджа жена.
– А, Джимова женушка? Господи, погоди, я в душе. И стрелка тикнуть не успеет.
– Нам нужна «скорая».
– Ща, только мыло смою.
Джорджи вернулась в контору и взглянула на плакаты на стенах. «Ну-ну, – подумала она. – Не утомит их возраст, и годы не обрекут их ни на что». Она посмотрела на часы. Есть двадцать пять минут, и за эти двадцать пять минут нужно найти трех трезвых, сведущих людей. В Уайт-Пойнте. Два добровольца для «скорой» и один невезучий мобилизованный, которому предстоит работать на палубе, идя прямым курсом на чертов юг. Если бы она не могла пользоваться странной властью Джимова имени, она усомнилась бы в том, что это вообще возможно.
– Готов!
Йоги Бер вышел, обернув бедра полотенцем с Симпсонами. Он был маленький и круглый и в таком костюме он был похож на картофелину, высовывающуюся из кожуры.
Инстинктивно Джорджи прикрыла рот рукой.
– Рэчел на дежурстве, – сказал Йоги.
Его босые ноги потрескались и загрубели – коричневые, как лицо и руки. В остальном он состоял из плоти, похожей на картофельное пюре. Безволосый. Ногти на ногах – как когти игуаны.
– Не скажешь ли часом, можно ли найти свободного матроса?
– С кем неладно?
– Борис.
– Попытай-ка счастья в магазине рыболовных принадлежностей. Счас вот только штаны надену. Надо мне сюда кого-нибудь в подмогу… Дела?!..
Он убежал за какие-то воняющие ящики и через минуту вернулся без рубашки, но в комбинезоне.
– Воскресенье – лучше нету, – сказал он.
– Сегодня вторник.
– Ладно, я тебя не выдам, если ты меня не выдашь, – решил он, показывая ей в улыбке редкие зубы.
– Ключи. Телефон. Ну так?
В кабине, пока она гнала «Крузер» через три квартала города, Джорджи унюхала на нем больше мыла, чем узо, – хороший признак. Он потыкал пальцами в кнопки мобильника и взгромоздил ноги на приборную доску Джима.
– Рэчел, – сказал он Джорджи. – Она-то знает, как отличить дерьмо от крема для бритья. Пошла в университет, и все такое. Джерра! – заорал он в телефон. – Ты, ленивый, толстый ублюдок-хиппи, выводи свою миссис из вашей медицинской хибарки и скажи ей, что пора за работу!.. Ну да, дружок, экскременты случаются, и это твоя маленькая общественная обязанность. У нее по расписанию… Да, да, заткни свой поганый рот, ты, наглый хрен! Пять минут.
Джорджи въехала во двор перед хибаркой добровольной медицинской службы.
– Гладко водишь, Джорджиана. Присоединилась бы, водила бы наш фургончик.
– Спасибо, но я лучше уж на твою пожарную машину, Йоги.
– Точно, там ведь больше колокольчиков и свистков, так? И желтая каска.
– Вот-вот.
– Чертова амуниция. Достает их каждый раз. Я уж замолвлю словечко.
Она оставила его и отъехала, улыбаясь. Она понимала, почему рыбаки его любят. Смех у него от Бога. Солнечный вид. Вечером, проведя целый день в море в жалкой лоханке и под пронизывающим ветром, они приезжали, чтобы взвалить улов на его грузовичок, и та чушь, что он нес со счастливым лицом, была как бальзам на сердце. Он, конечно, не мечта бабы, но, наверное, ему удается глушить в себе тягу к домашности.
Остановившись перед рыболовным магазином, она увидела несколько мальчишек и девчонок с африканскими косичками – те тут же пришли в состояние настороженного внимания. Истыканные серьгами губы обметало простудой.
У нее десять минут. Жаль, что не успела почистить зубы.
* * *Прибрежная пустошь, заросшая вереском. Овечье пастбище, утыканное зазубренными кусками известняка. Заросли банксии. Пара стерильных плантаций сосны перед маленькими фермами и дерьмовыми застроенными площадками. Пустая двухрядка гудит, и пес ложится на передние лапы, не сводя с него глаз. Он делает это за два часа. Удивляется собаке и времени.
– Не тот ли, кто сотворил Агнца, сотворил и тебя, шавка?
Пес поднимает бровь.
– Я говорю, симметрия прямо пугает.
Пес сворачивается клубком и лижет яйца.
За широкой терракотовой крышей пертской равнины в бронзовую кайму неба поднимается выводок зеркальных башен.
– Иерусалим, – бормочет он.
Лютер Фокс въезжает в задний двор заведения Го – в сальное зловоние. Паренек, что собирает бутылки у мусорки, бросает на него взгляд из-под черной челки и гордо уходит внутрь. Двор пропах горелым маслом и гнилыми овощами. Пес тихо поскуливает.
– Замри, шавка, а то съедят тебя с рисовой кашей.
Город гудит белым шумом транспорта и кондиционеров. Где-то бесконечно ухает автосигнализация.
Го, в хрустящем белом переднике, подходит к двери. Фокс выходит, протягивает руку.
– Есть морские ушки, Лю?
– Все отлично, Го, спасибо, что спросил.
– У нас бизнес, Лю. Некогда валять дурака.
Фокс ухмыляется. Го идет к багажнику «Форда».
Он всегда один и тот же. В поступи вьетнамца чувствуется целеустремленная энергия.
– Нет ухов, – говорит Фокс.
– Плохо.
– Мог бы их купить законно, знаешь ли.
– По две сотни за кило? Совсем рехнулся, что ли?
– Да уж.
– Так что у тебя?
– Хорошая рыба. Окуньки, люциан, треска.
– Свежие?
– Это когда это ты последний раз брал у меня несвежих?
– А вот шутки у тебя лежалые.
– Ладно, правда твоя.
Ресторатор, сторонясь, обходит пса и вспрыгивает в кузов. Две большие стальные коробки похожи на ящики с инструментами, какие бывают у ремесленников. На них даже есть обязательные наклейки: «Stihl», «Sidchrome», 96FM. Го направляется к той, что побольше, и Фокс делает разрешающий жест – маленький обмен любезностями. Холодный туман поднимается из ящика, когда Го приоткрывает крышку. Внутренний контейнер из стекловолокна набит колотым льдом. Вьетнамец откапывает розового люциана. Смерть стерла с него большую часть голубых пятен, но его тело все еще твердое, сплошь гладко вымощенное чешуей от яркого прозрачного глаза до упругого заднего прохода. Люциана заморозили в тот самый момент, как его тело стукнулось о палубу; Фоксов улов будет наисвежайшим и через сутки, но это вопрос профессиональной гордости – привезти люциана сюда меньше чем через три часа после того, как его выловят.
