Томас Вулф - Паутина и скала
– Как дела, Джим? Не слишком жарко?
И Джим, оживленно встряхнув головой, отвечает:
– Жарче, чем, по словам Шермана, на войне, верно, Эдди?
Тут улица оглашается добродушным, грубоватым смехом:
– Клянусь Богом! Ответ хорош. И будь я проклят, если стари shy;на Джим не прав!
Однако глаза бегают по сторонам, и страх, подозрительность, ненависть и нечто, сломленное на Юге давным-давно, не поки shy;дает их.
А проведя день перед аптекой или возле пустого фонтана на Площади, где стоит здание суда, эти люди отправляются линче shy;вать черномазого. Они убивают его, и убивают жестоко. Приез shy;жают на машинах, когда стемнеет, сажают черномазого между собой и везут пыльной дорогой до намеченного места, по пути колют его ножами, неглубоко, слегка. И смеются, глядя, как он корчится. Когда приезжают на место, там, где сидел черномазый, оказывается лужа крови. Возможно, у парня, который ведет ма shy;шину, от этого к горлу подступает тошнота, но все остальные смеются. Потом тащат черномазого по колкой стерне и вешают на дереве. Но перед тем, как повесить, отрезают ржавым ножом его широкий нос и толстые негритянские губы. И при этом сме shy;ются. Потом кастрируют его. И уже напоследок вешают.
Так обстоят дела в Южной Каролине; в Старой Кэтоубе по-другому. Старая Кэтоуба гораздо лучше. Хотя подобное может случиться и там, это не в нравах и характере местных жителей. В Старой Кэтоубе – горная прохлада и косые лучи вечернего солн shy;ца. Живущие в горах люди убивают на горных полянах – из-за расположения изгороди, из-за собаки, из-за межей. Убивают спьяну или в неудержимой ярости. Но носов черномазым не от shy;резают. В глазах у них нет страха и жестокости, как у жителей Южной Каролины.
Старая Кэтоуба населена простыми людьми. Там нет чарлстонского гонора, и мало кто хочет казаться не тем, что есть. Чарлстон ничего не создал, однако претендовал на слишком многое. Теперь претензии чарлстонцев поубавились, они претен shy;дуют лишь на то, что много значили в прошлом. На самом деле значили они очень мало. В этом и заключается проклятье Юж shy;ной Каролины с ее «южностью»-в претензиях, будто в прошлом она значила очень много, хотя теперь и не значит. Старой Кэто shy;убе не нужно этого изживать. Там нет Чарлстона, и она не пре shy;тендует ни на что. Там живут простые, скромные люди.
Словом, Старая Кэтоуба лучше, потому что «севернее». Еще в детстве Джордж Уэббер понял, что в общем смысле лучше быть более северным, чем южным. Если станешь слишком северным, добра это не принесет. Все в тебе замерзнет и высохнет. Если слишком южным, это тоже не принесет добра, и все истлеет. У слишком северного тлен холодный, сухой. У слишком южного – нет. Если ты намерен истлеть, то южный образ самый надежный но тлен этот отвратительный, вялый, мокрый, смрадный, душ shy;ный, к тому же сдобрен гнусными шепотками и глумливым смехом.
Самое лучшее – это Старая Кэтоуба. Жители ее звезд с неба Нв хватают и не стремятся к этому. Они совершают все ошибки, свойственные людям. У них есть Ротари-клубы, каторжники, Бэббиты[2] и прочее. Но люди они неплохие.
Людям в Старой Кэтоубе несвойственны четкость, определенность взглядов. Там нет ничего определенного, четкого. Города не похожи на новоанглийские. Там нет красивых белых домов, обсаженных вязами улиц, нежного очарования в начале мая, нет определенности и цели всего окружающего. В Старой Кэтоубе все не так. Во-первых, там около двухсот миль приморской равнины. Это унылая, плоская, поросшая соснами пустошь. Потом около двухсот миль Пидмонта. Это холмистая, неровная мест shy;ность, запоминается она по-другому, чем щедрая, мягкая, вос shy;хитительная земля пенсильванских голландцев-фермеров с гро shy;мадными, высящимися над ней амбарами. Старая Кэтоуба за shy;поминается не так. Нет; поле, овчарня, ущелье, холм, лощина, неровная земля на полянах, густо поросшая жесткой травой, обсаженные соснами межи, глинистый склон, ущелье, ложбина и всевозможные деревья, акации, каштаны, клены, дубы, со shy;сны, ивы и платаны, растущие все вместе, сплетаясь ветвями, прелестные девственные заросли кизила, лавра, рододендро shy;нов, палая листва с прошлого октября – это один из видов Ста shy;рой Кэтоубы в мае. А к западу от Пидмонта вы натыкаетесь на горы. Хотя «натыкаетесь» – не то слово, они приближаются по shy;степенно. Поле, овчарня, холм, лощина, глинистый склон, ущелье, неописуемые, неровные выпуклости и впадины земли, и вот появляются взгорья.
Какой-то непонятный, неожиданный, пронзительный звук заставляет вас содрогнуться. Оттуда? Вроде не должно быть. И однако по рельсам движутся маневровые паровозики, вы видите окаймленное бурьяном полотно, серую инструментальную кла shy;довую, холодную, незабываемую, чудесную желтизну станции Южной железной дороги. Громадный, как гора, черный паровоз подходит к ней, вы садитесь в поезд и внезапно видите холмы. Большие пассажирские вагоны ползут мимо горных пастбищ, жердевых изгородей, проселочной дороги, хрустально сверкаю shy;щего горного потока. Вы ощущаете шеей горячее, восхититель shy;ное, глубокое, странное и очень знакомое дыхание могучего ло shy;комотива. И внезапно появляются горы. Вы поднимаетесь, оги shy;бая повороты с визгом и скрежетом. Как близко, как обыденно, как привычно и как странно, как знакомо – громадный массив Голубого хребта надвигается на вас и возвышается над вами. Можно протянуть руку из медленно, с натугой идущего поезда и коснуться его. И внезапно вся жизнь становится близкой, при shy;вычной, как ваше дыхание, и странной, как время.
В городах смотреть особенно не на что. Это не Новая Англия с ее архитектурными красотами. Там только простые дома, негри shy;тянские лачуги, современные бунгало с верандами и уродливые за shy;городные клубы, кое-где Общественная Площадь, старые строения с надписями «Квартал Уивера, 1882» и новые, где размеща shy;ются агентства Форда, по краям Площади стоят автомобили.
На востоке Старой Кэтоубы сохранился некий дух древности. Восток заселялся прежде запада, там есть несколько старых горо shy;дов, остатки плантаций, наперечет прекрасных старых зданий, там много негров, скипидара и табака, сосновые рощи и унылые, плоские земли прибрежной равнины. Люди на востоке привык shy;ли считать себя лучше тех, кто живет на западе, потому что посе shy;лились на своих землях несколько раньше. На самом деле они ничем не лучше. На западе, в окружении гор, люди совершенно обыкновенные, у них привычные, простые ирландско-шотланд shy;ские лица и такие фамилии, как Уивер, Уилсон, Гаджер, Джойнер, Александер и Паттон. В действительности запад лучше вос shy;тока. Жители запада шли воевать, хотя войны и не хотели. Сра shy;жаться им было не за что: это простые, обыкновенные люди, они не имели рабов. И всегда пойдут на войну, если прикажут Лиде shy;ры – они созданы для военной службы. Думают они долго и се shy;рьезно, взвешивая все «за» и «против»; они консервативны, голо shy;суют по старинке и отправляются на войну, если им велят боль shy;шие люди. Собственно говоря, запад – край незначительных, добрых людей шотландско-ирландского происхождения, они ничем особо не выделяются, только говорят менее протяжно, ра shy;ботают прилежнее, меньше бездельничают и стреляют чуть по-метче, когда приходится. Это просто одно из неприметных мест на земле, здесь проживает около двух с половиной миллионов полей, у которых нет ничего выдающегося. Будь у них что-то выдающееся, оно проявилось бы в их домах, как в прекрасных белыx зданиях Новой Англии; или в амбарах, как у пенсильванских голландцев. Это всего-навсего простые, обыкновенные, скром shy;ные люди – но в них заключено почти все, что есть в Америке.
Джордж Уэббер должен был знать все это двадцать пять лет назад, когда однажды лежал на траве перед дядиным домом. Он прекрасно знал все, что его окружало. Люди это знают, хотя подчас и притворяются, что нет. Джордж лежал на траве, срывал травинки, удовлетворенно рассматривал их, принимался жевать. И знал, что травинки такие. Засовывал пальцы босых ног в траву, думал о ней. Он знал, что трава щекочется так. Среди зеленой травы видел пряди бурой, прошлогодней, и знал, что они такие. Протянул руку, коснулся клена. Он видел, как дерево поднимает shy;ся из земли, из травы, ощупал кору и ощутил ее грубость, шеро shy;ховатость. Нажал пальцами посильнее, неровный кусочек коры отломился; он знал, что кора такая. Ветер завывал негромко, как всегда в майские дни. Молодые кленовые листья жались к вет shy;вям, трепеща на ветру. Джордж слышал их шелест, пробуждав shy;ший в душе какую-то печаль. Ветер было прекратился, потом за shy;дул снова.
Повернув голову, мальчик увидел дядин дом, ярко-красные кирпичи, чопорные, диковинные бетонные колонны, в нем все было уродливым, режущим глаз; а сбоку и чуть в глубине – ста shy;рый домик, который построил дед, обитые вагонкой стены, ве shy;ранду, фронтоны, окна, окраску. Он появился на свет по воле случая, как и очень многое другое в Америке. Джордж Уэббер ви shy;дел его и знал, что дела обстоят так. Он видел, как солнечный свет то появляется, то исчезает, видел задние дворы с массой зна shy;комых вещей, видел холмы с восточной стороны города, нежно-зеленые, чуточку пестрые, привычные, знакомые, в позднейших воспоминаниях чудесные, ибо так и ведется на свете.
