Анна Козлова - Открытие удочки
— She likes you… — говорила она. — Yes, sweety, she told me.[11]
— С кем ты разговариваешь? — спросила я, протирая глаза и отмечая, что на столе стоят две неоткупоренные бутылки австралийского и неизвестно откуда взявшаяся бутылка водяры — судя по всему, проснувшись, Люба заказала водяру и теперь нажиралась, смешивая ее с апельсиновым соком.
— Это Дауд, — сказала она, прикрывая трубку рукой. — Он сейчас едет к нам.
— За каким хуем? — спросила я.
Люба отмахнулась и продолжила:
— You should buy it, but…[12] — очевидно, она наконец осознала, с кем, собственно, трендит уже больше часа, и сказала: — А хули мы говорим по-английски? Приезжай, и она сама тебе все скажет, если захочет, чего я-то здесь распинаюсь?
Вскочив с дивана, я начала судорожно и бесцельно бегать по всему дому, матеря Любу за то, что она меня не разбудила.
— Он только что позвонил, — оправдывалась она, так же бесцельно бегая за мной со стаканом водки в руке.
— Ты что, охуела? Как я покажусь с такой мордой? Мне нужен по меньшей мере час, чтобы привести свою харю в хоть сколько-нибудь приемлемый вид, — сказала я.
В этот момент в дверь позвонили, и я, путаясь в половиках, понеслась в ванную. К счастью, это оказался ниггер, который принес заказанный Любой чиз-кейк. Тем не менее я предпочла не рисковать и не выходить из ванной, куда Люба через несколько минут впихнула сумку с косметикой и какое-то свое непристойное платье, — я не стала ничего говорить, понимая, что в Любином состоянии найти что-либо из моих вещей представляется практически неосуществимой задачей. Лежа в мыльной воде, я штукатурила морду — после прошедшего дня она могла бы конкурировать с заключительными кадрами фильма «Смерть ей к лицу», — и особенно много хлопот мне доставила водостойкая тушь, которой я накрасилась перед походом в Russkaya devochka и забыла смыть. Эта проклятая тушь растеклась у меня под глазами несмываемыми синяками, и после мучительных и безуспешных попыток отдрочить ее пемзой, я решила просто намазаться тональным кремом.
Из ванной я вышла как оживший манекен мадам Тюссо. Любино платье было мне широко в груди, а поскольку в ванной не нашлось нижнего белья и я была без трусов и лифчика, моя грудь норовила вывалиться из глубокого декольте — Люба предпочитала именно такую одежду, — оскорбляя свет божий своим непреодолимым убожеством.
Скорее всего Дауд был несколько шокирован моим видом, принимая во внимание тот факт, что накануне вечером я вела себя подчеркнуто пристойно и представилась ему едва ли не трагической личностью, с улыбкой скорби взирающей на порок и мерзость бытия.
— Шикарно, — сказала Люба. Повернувшись к Дауду, развалившемуся на соседнем диване, она добавила: — Это мое платье.
В те два часа, пока Люба успела допить бутылку водки и заказать новую, а мы с Даудом нажирались вином и курили shisha[13] («Давайте закажем шишу, — предложила Люба, — это будет просто охуительно»), я обратила свое расслабленное внимание на одну поистине маркесовскую черту Любиного поведения. Как всякий порочный человек, она инстинктивно содействовала пороку во всех встречавшихся его проявлениях, и, подобно Пилар Тернере, наверное, отдала бы последние деньги, чтобы другие люди имели возможность предаться сладким снам плоти. Люба, улыбаясь счастливо и пьяно, как посаженая мать на русской свадьбе, поощряла низменную драму, разыгравшуюся между мной и охреневшим от шиши Даудом, и, встречаясь со мной глазами, безмолвно умоляла довести это похабное дельце до конца, не застопориться в последний момент и дать Дауду все же завалить меня на какую-нибудь продавленную кушетку.
Когда Люба сделала первую попытку раздеться, я сказала, что нам лучше будет уйти. Дауд выразил полное согласие с моим мнением и готовность уходить.
— Я все же переоденусь, — решила я.
Дауд жил в другом конце Дейры, практически рядом с Дубаем. В пьяном бреду он опасался покрывать за рулем столь внушительные расстояния, и мы сошлись на том, что лучше было бы снять room[14] в каком-нибудь отеле. И вот, после поцелуев в подземном гараже, где я засунула обе руки ему в штаны, мы помчались в отель Marina, и Дауд, стоя у ресепшен и обдавая прислугу кошмарным перегаром вина и кальяна, кричал, что ему необходимо в сию же секунду разместить very important person.[15] Эту роль играла я, предусмотрительно нацепив темные очки и помахивая сумочкой, из которой у меня в конце концов вылетели две бутылки виски из алкогольного автомата.
Как это ни странно, нам дали ключ от номера, и мы направились туда. Едва переступив порог, я бросила сумку на столик для коктейлей, неторопливо разделась, легла на кровать и сказала:
— Ну что ж, Даудик, люби меня.
И он любил меня до пяти часов утра, до того самого момента зачинающегося Господня дня, когда мы протрезвились и решились ехать к нему, чтобы продолжать нашу молодую любовь, когда мы, тихо хихикая, вышли за дверь, оставив в номере very important person кучку использованных презервативов, и бросились к машине.
Так я, собственно, встретила Дауда и осталась жить у него. Разумеется, за все время, проведенное вместе, мы не раз скандалили, но, поскольку Дауд пока еще ни разу не бил меня, я могла позволить себе быть оптимистичной.
Моя сестра прочесала все шкафы и ящики в нашем доме — потребностью рыться в чужих вещах она отличалась с самого детства. Я сидела в dinings, предаваясь тревожным раздумьям о том, где сестра собирается жить в Дейре, когда она позвала меня из спальни. Пошатнувшись и чуть не ударившись мордой об стол, я поднялась и пошла туда, зная, что моему взору представится незастеленная кровать с подушками, наполовину вылезшими из наволочек, гондоны на полу, грязные рубашки Дауда и тампакс, который я еще в начале месяца оставила на телевизоре и не забрала оттуда, поскольку необходимость в нем отпала.
Моя сестра сидела на кровати, на коме пропотевшего белья, и смотрела телевизор. Я увидела на экране мужчину и женщину, которые трахались почему-то в мотоциклетных шлемах.
— Что это? — спросила я.
— Это вы увлекаетесь? — Она со смешком указала на коробку видеокассеты, валявшуюся на полу.
Осознав, что в каком-то неизвестном мне тайнике она откопала порнуху, я устало покачала головой и ответила:
— Наверное, это принадлежит Дауду.
В этот момент послышался характерный щелчок захлопывающейся двери — у Дауда, разумеется, были ключи, и он появился на пороге нашей спальни, явно не ожидая застать меня за просмотром эпизодов из жизни людей, совокупляющихся в шлемах (в тот момент, правда, сюжет сменился, и на экране появилась тетя, которая стояла голая, в девственном водопаде сельвы и соблазняла команчей-призраков).
— Привет, — сказал Дауд.
— Здравствуй, honey,[16] — ответила я, — это моя сестра. Она приехала сегодня и ищет себе мужчину.
— Когда приехала? — спросил Дауд, тупо глядя на мою сестру, которая смущенно погасила порнуху и сидела теперь на краешке кровати, сложив руки на коленях.
— Утром, — сказала я, — она приехала утром.
В надежде предупредить очередной неизбежный и бесконечно тупой вопрос Дауда (из серии «Зачем приехала?», «И что делать?», «Куда она приехала?») я бешено затараторила:
— Мою сестру зовут Маргарита. Маргарита, это мой друг Дауд. Даудик, она очень несчастна, мы должны как-то ей помочь, у нее совершенно нет денег, и она приехала очень голодная. — Я знала, что информация о мнимом голоде моей сестры сразу смягчит Дауда, ибо в конечном счете он был мусульманином и не мог пережить, если кто-то, к кому он имеет хотя бы даже косвенное отношение, не жрал последние три часа.
— Надо заказать покушать, — мгновенно отозвался он, взглянув на мою сестру сочувственно и едва ли не ласково. — А ты почему не заказала? — Дауд гневно повернулся ко мне. — Что, не можешь руку к телефону протянуть?
— Я заказала, — ответила я. — Но ей оказалось мало. Если не веришь, can go to dinings and see empty plates.[17]
— Маргарита, — сказал Дауд, — если хочешь, мы можем поехать куда-нибудь покушать, а потом мы поедем к моему другу и хорошо проведем время.
Воспользовавшись тем, что моя сестра не знала английского, я спросила:
— Which one, should you tell me, sweety?[18]
— Hasan had invited us to his yacht, — ответил он. — She doesn’t understand English?[19]
— No, honey, she speaks only Russian.[20]
— It’s okay, — сказал Дауд, — it’s okay.
Мы были одеты и выходили из дома, когда позвонила бухая Люба и сказала: «Sweety, у нас шикарный кокос, don’t you want to come?[21]» Дауд разволновался, как всегда случалось, если кто-нибудь звонил мне, и, вырывая у меня трубку, начал спрашивать, кто звонит.
— Это Люба, — сказала я, — предлагает попробовать кокос.
