Джек Керуак - Биг Сур
И даже когда как-то ночью я, счастливый, поворачиваюсь на другой бок чтобы снова заснуть, а прямо по голове моей вдруг прошмыгивает крыса, это к лучшему, ибо тогда я беру раскладушку, поверх нее на обе перекладины кладу широкую доску чтобы не проваливаться в полотно, а на доску два спальника и сверху еще мой, и получается прекраснейшая в мире недоступная для крыс и полезная для спины кровать.
Кроме того я предпринимаю долгие познавательные прогулки вглубь каньона, прохожу несколько миль по грунтовой дороге ведущей к разрозненным фермам и лесным хозяйствам – Выхожу в широкие печальные тихие долины где встречаются 150-футовые секвойи и на верхушке иногда сидит какая-нибудь птичка – Балансирует там озирая туман и великанские деревья – Замечаешь вдалеке на скале одинокий цветок, или нарост на стволе напоминающий маску Зевса, или безмозгленьких Божьих созданий мечущихся в лужице родника (вертячек), или табличку на заброшенном заборе: «М.П.Ходли, Хода нет», или заросли папоротника во влажной тени секвойи, и думаешь: «Далеко же отсюда до битников» – Заворачиваешь к дому, а там по тропе мимо хижины к морю, где в тысяче футов под мостом топчется мул, жует или просто стоит и смотрит на тебя карими глазищами Райского Сада – Этот мул, принадлежащий жителям одной из хижин каньона, по имени как уже сказано Альф, просто бродит из глубины каньона, где его останавливает изгородь кораля, до побережья, где его останавливает море, но когда впервые видишь его, это такой странный гогеновский мул, он метит черным навозом совершенно-белый песок, он бессмертен и первобытен, он владыка всей долины – Наконец я даже выясняю где он спит в священной рощице на сонной вересковой поляне – Я скармливаю ему свое последнее яблоко, он принимает его крупными торчащими вперед зубами внутрь мягкой волосатой морды, никогда не укусит, аккуратно берет мое яблоко с протянутой ладони, печально жует и отворачивается чесать себе зад о ствол дерева с таким эротически-сильным размахом, что вот уже его собственный ствол стоит столбом и ужаснул бы вавилонскую блудницу, не то что меня.
Много странного и чудесного, например такая картина Рипли: гигантское дерево свалилось поперек ручья лет может 500 назад, образовав нечто вроде мостика, другой конец ствола тонет теперь в десятифутовом слое ила и высохшей листвы и, удивительное дело, из середины его над водою торчит другое дерево, то ли выросло там, то ли воткнуто Божьей десницей, никак не пойму, стою и гляжу яростно сжевывая арахис горстями будто школьник – (а всего несколько недель назад упал в Боуэри, разбил башку) – И когда мимо едет фермер на машине, у меня в голове разыгрывается сюжет, вот едет фермер Джонс с двумя дочерьми, а я иду себе тихонечко таща подмышкой 60-футовую секвойю, они изумлены и испуганы: «Сон ли это? может ли человек быть столь сильным?» – и вот мой великий дзенский ответ: «Вы всего лишь думаете что я силен», и я продолжаю путь волоча свое дерево – Потом часа два смеялся в клеверном поле – Иду мимо коровы, она провожает меня взглядом сонно роняя лепеху – Вернувшись в домик разжигаю огонь и сижу вздыхая и листья сыплются на жестяную крышу, в Биг Суре август – Засыпаю в кресле, просыпаюсь лицом к кучерявому перепутанному кустарнику за дверями и вдруг вспоминаю его в каком-то далеком прошлом, вплоть до мелочей, ветку за веткой, каждый изгиб, что-то родное, давно забытое, но пока пытаюсь сообразить в чем тут дело, бах, ветер захлопывает дверь и ничего больше не видно! – «Я вижу лишь то что позволяет дверь, открытая или закрытая», – заключаю я. – И, вставая, голосом английского лорда, все равно никто не слышит: «Вопрос открытый есть вопрос захлопнутый, сэр!» – произнося «вопрос» как «вопроуз» – И смеюсь весь ужин напролет – Ужин: картошка в фольге запеченная на огне, кофе и ломти колбасного фарша поджаренные на палочке, с яблочным соусом и сыром – И когда я зажигаю лампу почитать после ужина, прилетает ночной мотылек на свою ночную смерть – Я на время выключаю лампу и вот мотылек уже спит на стене не догадываясь что я зажег ее опять.
Тем временем между прочим каждый день холодно и облачно, не в том смысле холодно как на восточном побережье, но сыро, и каждую ночь полнейший туман: звезд не видно совсем – Но и это обстоятельство оказывается замечательным: сейчас «сырой сезон» и другие обитатели каньона обычно приезжающие по выходным не приезжают вовсе, так что я неделями в совершеннейшем одиночестве (а в конце августа, когда солнце победило туман, я был поражен услышав шорканье по всей долине, которая была моей и только моей, попытался пойти на берег поскрестись в тетрадке и обнаружил там целые семейства расположившиеся на пикник, а также молодежь которая просто побросала машины на утесе возле моста и слезла вниз) (а также кучки орущего хулиганья) – Так что летний туман – это было отлично, тем более что солнечная погода в августе чревата последствиями в виде порывов штормового ветра, когда все деревья каньона шумят с такой пугающей силой что кажется будто идет-гудет древесная война, и домик трясется так что просыпаешься – И это также один из факторов вызвавших приступ безумия.
Но самый прекрасный день когда я вообще забыл где я, кто я и сколько времени, я с закатанными выше колен штанами провозился в ручье перекладывая булыжники и коряги, чтобы там где я черпаю воду (у песчаного бережка) она не булькала на мели, с мутью и водяными жучками, а неслась чистым глубоким потоком – Я рыл белый песок и укладывал камни таким образом чтобы подставив горло кувшина под струю можно было мгновенно наполнить его чистой стремительной обезжученной питьевой водой – Типа как для водяной мельницы – А чтобы поток не подмывал песчаный берег пришлось выложить его камнями – Солнце клонилось к закату когда я принялся укреплять свою набережную, втыкая меж булыжников камешки поменьше (сопя и шмыгая носом, как играющее день напролет дитя) чтобы ни одна капля не могла просочиться и подмыть бережок, великолепная набережная, а сверху еще дощечка чтобы каждый мог опуститься на колени и зачерпнуть святой водицы – Оторвавшись от целодневных трудов с полудня до заката, с изумлением вспоминаю кто я, где я, что я сделал – Невинность индейца стругающего каноэ в девственном лесу – А ведь как уже сказано, всего несколько недель назад я упал и ударился башкой в Боуэри, и все думали что я серьезно ушибся – Напевая веселую песенку я готовлю ужин, выхожу в лунный туман (луна просвечивает туман насквозь) и с восторгом смотрю как бежит обновленная чистая вода клокоча и чудесно поблескивая – «А когда кончится туман и выйдут луна и звезды, будет еще красивее».
И вот такие вещи – Все эти мелкие радости, я поразился как они изменились и стали зловещими когда я вернулся к ним в грядущем своем кошмаре, даже бедная деревяшечка и выложенный камнями бережок, во что они превратились когда глаза мои рвало и желудок тошнило, и душа моя визжала на тысячу улюлюкающих голосов, ох – Трудно объяснить, и лучшее что я могу – это не фальшивить.
7
Ибо на четвертый день я заскучал и с изумлением записал в дневнике: «Уже скучно?» – Хотя меня потрясли прекрасные слова Эмерсона, когда он говорит (в одной из красивых кожаных книжечек, в эссе «Об уверенности в себе»: человек «освобожден и весел, когда вложил душу в работу и сделал ее как можно лучше») (приложимо как к устройству русла для ручья, так и к написанию дурацких длинных историй вроде этой) – Трубач американского утречка, Эмерсон, предтеча Уитмена, сказавший также: «Детство ничему не подчиняется» – Детство как простота счастливой жизни в лесу, не подчиняющееся ничьим соображениям о том какой должна быть жизнь и что следует делать – «Жизнь – не попытка оправдания» – А когда праздный и злобный филантроп-аболиционист обвинил его в равнодушии к проблеме рабовладения, он сказал: «Любишь дальнего, унижаешь ближнего» (возможно филантроп сам не брезговал услугами негров) – Так что я опять Ти Жан – Дитя, играю, ставлю заплатки, готовлю ужины, мою посуду (на плите все время грелся чайник, чтобы в любой момент можно было плеснуть в сковородку кипятка, добавить «Тайда» чтоб отмокло хорошенько, а потом уже отскрести проволочной мочалкой, сполоснуть и вытереть насухо) – Долгими ночами размышляешь о пользе проволочных мочалок, этих рыжих медных вещиц продающихся в супермаркете по 10 центов и бесконечно более интересных для меня чем глупый, бессмысленный роман «Степной волк» который я с недоумением прочел в своей хижине, старый пердун рассуждает о современном «конформизме» и воображает себя невероятным Ницше, несчастный эпигон Достоевского, опоздавший на 50 лет (у него видите ли «персональный ад» потому что ему не нравится то что нравится другим людям!) – Лучше любоваться в полдень оранжево-черной принстонской расцветкой бабочкиных крыльев – А лучше всего выйти ночью на берег послушать море.
