Дж. Морингер - Нежный бар
Мы с мамой с радостью ушли бы, но идти нам было некуда. Она очень мало зарабатывала, а мой отец, который знать не хотел свою жену и единственного ребенка, денег ей не давал. Он был тяжелым человеком — вспыльчивым и агрессивным, хоть и обаятельным, — и у моей матери не осталось другого выхода, кроме как уйти от него, когда мне исполнилось семь месяцев. В отместку тот исчез и отказал нам в какой-либо помощи.
Поскольку отец испарился, когда я был совсем маленьким, я не знал, как он выглядит. Знал только, какой у него голос. Будучи популярным рок-н-ролльным диск-жокеем, мой отец ежедневно говорил в большой микрофон где-то в Нью-Йорке, и его аристократический баритон разлетался над Гудзоном, пересекал залив Манхассет, взмывал над Пландом-роуд и через тысячную долю секунды раздавался из оливково-зеленого радиоприемника, стоявшего на дедушкином столе. От голоса моего отца, такого глубокого и зловещего, дрожали приборы на столе, а у меня начинала вибрировать грудная клетка.
Взрослые в дедушкином доме старались оберечь меня и потому делали вид, что отца не существует. (Бабушка даже не произносила его имени — Джонни Майклз, — а просто звала его «Голос».) Услышав голос моего отца, они бросались к приемнику и иногда вообще прятали его, а я ревел в знак протеста. Окруженный в основном женщинами, я видел в Голосе единственную связь с миром мужчин. Более того, он был единственным способом отключиться от всех прочих отвратительных голосов в дедушкином доме. Голос, который каждый вечер правил бал в оливково-зеленом ящике вместе со Стиви Уандером, Ваном Моррисоном и «Битлз», стал противоядием от происходящего вокруг. Когда между бабушкой и дедушкой разгоралась война из-за денег на продукты, когда в припадке гнева тетя Рут швыряла что-нибудь об стенку, я прижимал ухо к радиоприемнику и Голос рассказывал мне что-нибудь смешное или ставил песню группы «Пепперминт рейнбоу». Я с таким исступлением слушал Голос, что происходило чудо: другие голоса пропадали, а я становился гением «избирательного слуха», который считал даром, пока он не оказался проклятием. В жизни главное умение настраиваться на нужные голоса, выключая другие. Мне потребовалось немало времени, чтобы научиться правильно это умение использовать.
Я помню, как-то, включив передачу, я почувствовал себя особенно одиноко. Первой песней, которую поставил отец, была «Ищу возможность вернуться к тебе» в исполнении «Фо Сизонз», а потом он сказал своим сладким, ласковым голосом, по которому можно было понять, что он улыбается: «Я ищу возможность вернуться к тебе, мама, но наберись терпения, потому что я пока еще только наметил маршрут на бумаге». Я закрыл глаза, рассмеялся и на несколько минут забыл о том, кто я такой и где нахожусь.
2
ГОЛОС
У отца было множество талантов, один из них — способность исчезать. Он мог без предупреждения выйти в эфир не в свою смену или перейти на другую радиостанцию. Поэтому я выносил портативный радиоприемник из дома на крыльцо, где прием был лучше. Поставив радио на колени, я крутил антенну и медленно поворачивал ручку настройки, чувствуя себя потерянным, пока вновь не находил Голос. Однажды меня застукала мама.
— Что это ты делаешь? — поинтересовалась она.
— Ищу своего отца.
Она нахмурилась, потом повернулась и ушла в дом.
Я знал, что такого успокаивающего эффекта, как на меня, на маму Голос не имел. Для нее в нем «звучали деньги», как написал Фицджеральд о другом беззаботном голосе Манхассета. Услышав голос из приемника, мать не различала в нем ни иронии, ни обаяния, ни интонаций. Ей слышались только алименты, которые он не выплатил. Слушая Голос, я часто видел, как мама просматривает почту, ища чек от него. Вывалив пачку конвертов на обеденный стол, она смотрела на меня пустыми глазами. Ничего. Опять ничего.
Из-за матери я старался включать радио негромко. Время от времени я даже пытался перестать слушать Голос, но это было невозможно. Каждый жилец дедушкиного дома обладал хоть одним пороком: пил, курил, играл в азартные игры, лгал, ругался, бездельничал. Моим пороком был Голос. По мере того как усиливалась зависимость, росло и мое к нему снисхождение. Потом просто слушать стало недостаточно. Я начал отвечать. Рассказывал Голосу о школе, Малой лиге, здоровье матери. Она приходила по вечерам с работы такой замученной. Мы с Голосом постоянно о ней беспокоились. Если я находил правильный ритм — слушал, пока Голос говорил, и говорил, пока Голос молчал, — получался почти диалог.
В конце концов мать меня поймала.
— С кем ты разговариваешь? — спросила она.
— Ни с кем.
Она прикрыла рот рукой. Вид у нее был потрясенный.
Как-то днем, когда Голос только закончил свою передачу, в дедушкиной гостиной зазвонил телефон.
— Ответь, — сказала мама странным голосом.
Я взял трубку:
— Алло?
— Здравствуй, — произнес Голос.
Я сглотнул.
— Папа?
Никогда раньше я не произносил этого слова. Я почувствовал облегчение внутри, будто пробка вылетела из бутылки. Он спросил, как у меня дела. «В каком ты классе? Правда? Тебе нравятся твои учителя?» Он не сказал, что мама тайком организовала этот телефонный звонок, услышав мою беседу с радиоприемником. Не объяснил, где он находится или почему никогда не навещает нас. Он вел со мной непринужденную беседу, будто мы были старыми армейскими приятелями. Потом я услышал, как он затянулся сигаретой так глубоко, что казалось, клубы дыма вырвутся из телефонной трубки. В голосе чувствовался дым, и я подумал, что голос и есть дым. Так я и представил себе отца — как говорящий дым.
— Ну что ж, — сказал он, — хочешь пойти со своим стариком на бейсбольный матч?
— Ух ты! Правда?
— Конечно.
— На «Метс» или «Янкиз»?
— «Метс», «Янкиз» — какая разница.
— Дядя Чарли говорит, что «Метс» как-то вечером заходили в «Диккенс».
— Как поживает твой дядя Чарли? Как у него дела в баре?
— Они завтра вечером играют с «Брэйвз».
— Кто?
— «Метс».
— А, понятно.
Я слышал позвякивание кубиков льда в бокале.
— Договорились, — сказал он. — Завтра вечером. Я заеду за тобой к дедушке в полседьмого.
— Я буду готов.
Готов я был уже в половине пятого. Сидя на крыльце в своей новой бейсболке с эмблемой «Метс», запихнув кулак в новую бейсбольную перчатку, я всматривался в каждую машину, приближающуюся к нашему дому. Я ждал отца, но не знал, как он выглядит. Мама не сохранила ни одной его фотографии, а я еще не бывал в Нью-Йорке и не видел его лицо на афишах и бортах автобусов. Вдруг у отца стеклянный глаз, парик или золотой зуб? Я не смог бы опознать его в полицейском участке, — хоть дедушка и предполагал, что однажды мне придется это сделать.
В пять часов в дверях появилась бабушка.
— Я думала, он приедет в полседьмого, — сказала она.
— А если раньше?
— Твой отец? Раньше? — Бабушка цокнула языком. — Мама с работы звонила. Сказала, чтобы я напомнила тебе взять куртку.
— Слишком жарко.
Бабушка снова цокнула языком и ушла. Она недолюбливала моего отца, и ее мнение разделяли многие. Вся семья бойкотировала свадьбу моих родителей, за исключением непокорного старшего брата мамы, дяди Чарли, который и вел ее под венец. Мне было стыдно, что я так радуюсь приходу отца. Я знал, что неправильно приглашать его к нам, думать о нем, любить его. Будучи единственным мужчиной в семье, маминым защитником, мне следовало подготовиться и потребовать с отца денег, едва тот появится. Но мне не хотелось его отпугнуть. Я жаждал увидеть его сильнее, чем в первый раз посмотреть, как играет «Метс».
Я стучал резиновым мячом по крыльцу и старался сосредоточиться на том хорошем, что знал об отце. Мама как-то сказала, что до того, как отец начал работать на радио, он был комиком и на его выступлениях зрители просто валялись в проходах от смеха. «Кто такой „комик“?» — спросил я. «Тот, кто смешит публику», — сказала мама. «Интересно, — подумал я, — будет ли отец смешить меня? Может, он окажется похож на моего любимого актера Джонни Карсона?» Я на это надеялся. Я пообещал Богу, что больше ничего не попрошу у него, если папа будет похож на Джонни Карсона — с его блестящими глазами и тенью доброй улыбки, притаившейся в уголках рта.
Внезапно мне в голову пришла мысль настолько страшная, что я перестал кидать мяч о крыльцо. А что, если отец, зная, как относится к нему наша семья, не захотел подъезжать на площадку перед домом? Что, если он притормозил на Пландом-роуд и, не увидев меня, уехал? Я понесся к проезжей части. Теперь, если бы он подъехал, я смог бы прыгнуть к нему в окно и мы быстро скрылись бы из виду. Я встал у дороги, как будто ловил попутку, и стал всматриваться в каждого, кто проезжал мимо, пытаясь понять, не мой ли это отец. Мужчины бросали на меня ответные взгляды, встревоженные и раздраженные, размышляя, почему этот семилетний мальчишка так напряженно на них смотрит.
