Трейси Шевалье - Падшие ангелы

Саймон провел нас мимо некоторых других ангелов, а потом сказал, что хочет показать нам могилу, которую они только что выкопали с отцом. Ну, я-то ее видеть не хотела, но Мод было интересно, и мне не хотелось, чтобы она подумала, будто я трушу. Меня к тому же обуяло страннейшее чувство, будто мне хочется лежать в этой яме. Конечно, ничего подобного я не сделала — не в моем же хорошеньком платьице.

Потом, когда мы собрались уходить, появился какой-то жуткий человек. У него было очень красное лицо и царапины на щеках, и пахло от него выпивкой. Я не смогла сдержать крика, хотя сразу же поняла, что это отец Саймона, потому что у них одинаковые голубые глаза небесного цвета. Он принялся нещадно ругать Саймона, где, мол, тот был и что мы тут делаем, и он употреблял ужасные слова. Если бы Айви Мей или я сказали такое, то папа бы выпорол нас. А папа вовсе не любитель порки. Вот какие это были плохие слова.

Потом этот человек принялся бегать за Саймоном вокруг могилы, и он гонялся за ним до тех пор, пока Саймон не спрыгнул прямо вниз! Ну и ну. Я не стала ждать, что будет дальше, — мы с Мод, как сумасшедшие, понеслись вниз по холму. Мод сказала, может, нам следует вернуться и посмотреть, не случилось ли чего плохого с Саймоном, но я сказала «нет», потому что родители будут о нас беспокоиться. Хотя на самом деле я больше не хотела видеть этого человека, потому что он меня напугал. Этот гадкий мальчишка сам может о себе позаботиться. Он наверняка немало времени проводит в могилах.

Итак, Мод — моя новая подружка, а я — ее, хоть я и не понимаю, почему у такой простенькой девочки такая красивая муфта да еще и няня, а у меня нет ни того ни другого. И такая красивая мать с тоненькой талией и большими темными глазами. Я же не могла смотреть на маму, не испытывая чувства стыда. Все это так несправедливо.

Гертруда Уотерхаус

После того как это печальное известие дошло до нас, я всю ночь пролежала без сна, размышляя, как нам одеться. Альберт мог бы надеть свой черный рабочий костюм с темными запонками и черную ленту на шляпу. Мужчинам легче найти траурную одежду. Айви Мей еще слишком мала, и о ее одежде можно не думать.

Но мы с Лайви в дни траура по королеве должны быть одеты подобающе. Что до меня, то мне, в общем-то, все равно, что надеть, но Лайви — она такая привередливая и, если не получает то, чего хочет, становится очень трудным ребенком. Я терпеть не могу эти ее сцены — ощущение такое, будто она ведет меня в танце, в котором я не знаю ни одного па, а она знает их все, а потому к концу чувствуешь себя полной идиоткой с оттоптанными ногами. А ведь ей всего только пять лет! Альберт говорит, что я слишком мягка с ней, а сам купил ей ангела на могилу, потому что тот ей понравился. А ведь знает же, что у нас на такие вещи почти нет денег, я уж молчу о том, что мы откладываем на новый дом. И все же я не могу его в этом винить. Важно, чтобы могила правильно отражала чувства, которые питает семья к своим усопшим. Лайви это прекрасно понимает, и она была права — могиле и в самом деле нужно было уделить некоторое внимание, в особенности после появления рядом с нами этой жуткой урны.

Сегодня утром я поднялась ни свет ни заря и умудрилась найти кусочек крепа, оставшийся после похорон моей тетушки. Я его спрятала, потому что вообще-то должна была сжечь и Лайви устроила бы истерику, если бы увидела его в доме. Этого куска было мало, чтобы сделать оторочку для обоих наших платьев, поэтому я сделала оторочку для нее одной, а себе оставила только кусочек для шляпки. Когда я кончила шить, проснулась Лайви, и ей так понравилась оторочка из крепа, что она не стала спрашивать, откуда он взялся.

Я плохо спала и рано поднялась, а потому, когда мы добрались до кладбища, была такой уставшей, что чуть не вскрикнула, увидев синий шелк на Китти Коулман. Это было оскорбительно для глаз, словно павлин распустил хвост на похоронах. Я почувствовала себя замухрышкой, и мне было стыдно стоять рядом с ней, — сравнение было явно не в мою пользу и напоминало о том, что фигура у меня уже не та, что прежде.

У ее дочки Мод вид простенький, и это единственное, что меня утешило (мне стыдно за подобные мысли, и я прошу у Господа прощения). Я чувствую гордость за то, что Лайви смотрится так хорошо рядом с серенькой малышкой Мод.

Я, конечно же, была максимально вежлива, но по виду Китти Коулман было ясно, что мое общество ее не устраивает. Потом она отпустила колкие замечания в адрес Лайви и сказала кое-что уж совсем непочтительное, и, хотя ее слова не относились напрямую к королеве, я все равно почувствовала, что Виктории некоторым образом нанесено оскорбление. Мой бедный Альберт от этого чуть не впал в ступор и сказал нечто совершенно ему не свойственное. Я даже не осмелилась потом спросить у него, что он имел в виду.

Ну да и бог со всем этим — нам с ней вовсе не обязательно встречаться еще раз. За все те годы, что мы владеем соседними могилами на кладбище, мы встретились лишь однажды. Если повезет, то больше никогда и не увидимся, хотя теперь я всегда буду опасаться встречи. Боюсь, с этого дня кладбище уже не будет доставлять мне такого удовольствия, как прежде.

Альберт Уотерхаус

Чертовски привлекательная женщина. Впрочем, не знаю, чем я думал, когда сказал то, что сказал. Завтра придется замаливать этот грех — купить Труди ее любимые фиолетовые леденцы.

Но я тем не менее рад был знакомству с Ричардом Коулманом, несмотря на эту урну и все такое. («Что сделано — то сделано, — говорю я Труди. — Она теперь там стоит, и что толку расстраиваться?») У него довольно высокое положение в одном из банков. Живут они у подножья холма, и, судя по тому, что он говорит, мы вполне могли бы тоже там поселиться, если решим уехать из Айлингтона. Там неплохая местная крикетная команда, и он мог бы меня им представить. Полезный парень.

Но что касается его жены, то тут я ему не завидую, какой бы хорошенькой она ни была. Упаси бог от такого наказания. С Лайви и той хлопот не оберешься.

Саймон Филд

После ухода девочек я еще некоторое время остаюсь в могиле. Чего вылезать-то? Наш па от меня отстал — и в могилу не полез, и сверху орать прекратил. Если захочет, он меня всегда достанет.

«Вокруг этого кладбища высокая стена, — частенько говорит он. — Перелезть через нее ты можешь, но в конце концов все равно сюда же и вернешься — через главные ворота вперед ногами».

С глубины восемь футов небо кажется таким красивым. Оно похоже на мех у этой девочки. На ее муфте, как она это называет. Мех там такой мягонький. Я хотел зарыться в него лицом, как это делала она.

Я лежу на спине и смотрю на небо. Иногда высоко надо мной пролетает птица. Кусочки грязи со стенок падают мне прямо на лицо. Я не боюсь, что могила может обрушиться. У могил поглубже мы укрепляем стенки, но если вот такие — мелкие, то мы особо не утруждаемся. А эта еще вырыта в глине, такой надежной и влажной, что она хорошо держится. Такое случалось прежде — что могила заваливалась, но это бывает в песке или если глина сухая. В могилах и люди погибали. Наш па всегда говорит, что если я буду в могиле и она начнет рушиться, то нужно закрыть лицо рукой, а другую руку поднять вверх. Тогда в земле у меня будет отверстие для воздуха, а по моим торчащим пальцам они увидят, где я.

Тут кто-то подходит и заглядывает в могилу. На фоне света он весь черный, а потому я не вижу, кто это такой. Но я знаю: это не наш па — от него не пахнет выпивкой.

— Ты чего там делаешь, Саймон? — спрашивает человек.

Теперь я знаю, кто это. Я вскакиваю на ноги и отряхиваю грязь со спины, задницы и ног.

— Да так, сэр, отдыхаю.

— Тебе платят не за то, чтобы ты тут отдыхал.

— Мне ничего не платят, сэр, — говорю я, хотя лучше бы мне помолчать.

— Вот как? А я думал, ты немало получаешь, учась здесь. Ты получаешь профессию.

— Учение меня не кормит, сэр.

— Хватит с меня твоей наглости, Саймон. Ты — служащий Лондонской похоронной компании. За воротами кладбища немало людей, которые с радостью займут твое место. Не забывай об этом. Ты уже закончил эту могилу?

— Да, сэр.

— Тогда прикрой ее и найди своего отца. Ему нужно убирать инструмент, а сам он уже с этим наверняка не справится. Понятия не имею, почему я его еще не выгнал.

Я имею. Наш па знает это место лучше любого другого. Он какую хочешь могилу может разобрать, помнит, кто на какой глубине похоронен и песок там или глина. Всему этому он выучился у нашего деда. И он очень быстро копает, когда хочет. Руки у него сильные — не руки, а камни. Лучше всего он работает, когда выпьет, но только если немного. Тогда они с Джо копают и смеются, а я поднимаю наверх ведро и опорожняю его. Но если он выпьет слишком много, то копать приходится мне на пару с Джо.

Я оглядываюсь в поисках длинных веток с сучками, по которым я обычно выбираюсь из неглубоких могил. Но наш па, наверно, уже их вытащил.