Джеймс Олдридж - Морской орел

Мула вели два критянина. Они вышли в путь ранним утром и уже устали. Один был тот самый, седой критянин. Другой — хозяин мула. Мул был диктейской породы, лучшей на Крите. Они шли впереди, у самой морды мула, и разговаривали.

— Кто, по-твоему, называется австралийцем? — спрашивал хозяин мула.

— А по-твоему, кто? — откликался седой критянин.

— Тот, кто говорит на австралийском языке.

— И кто в Австралии на свет народился.

— А на каком языке говорят австралос?

— Не знаю. Мы не должны очень придираться.

— Кто это придирается? Мул чей — мой или не мой?

— А при чем тут австралийский язык?

— Ничего ты не понимаешь. — Хозяин мула был в большом волнении.

— Он все оценит. Не беспокойся, — сказал седой.

На это хозяин мула ничего не ответил, потому что они подошли к выемке в склоне Юктас, слишком большой, чтобы ее можно было назвать пещерой, и скорей походившей на гигантскую террасу. Кругом не было ни одной протоптанной тропинки, и мулу не легко было одолеть подъем. Обоим проводникам пришлось подталкивать его сзади, хоть это и был диктейский мул, и, наконец, они взобрались на край выемки и двинулись вглубь.

Глаза у Энгеса Берка были раскрыты, но сознание его бездействовало. Он чувствовал, что его стащили с мула и понесли, и слышал греческую речь над собой, и видел стену позади и одеяла. Но он только все старался ощутить уксусный запах винодельческой деревушки и мучился оттого, что не ощущал его.

Потом больше ничего не было. Ничего, пока он не очнулся с чувством, что ему необходимо избавиться от всего, что у него внутри. Без участия мысли он присел и нагнулся, и его вырвало, одной только слюной и желчью.

Было еще светло.

Но было и светло и в то же время темно. Когда он выпрямился, у него приятно отлегло от горла, и он увидел, что находится в яме, сверху затянутой брезентом. Ветер колебал брезент, и свет и тени перемещались.

И он увидел других, несколько человек. Все они тоже лежали.

Он видел, что находится в яме, стены которой, слоистые и осыпающиеся, поросли травой. И он почувствовал запах, втянул его носом. Но это пахло по-больничному, эфиром и спиртом.

Потом к нему подошла рослая женщина, гречанка, в длинном черном фартуке, неловко, грузно встала на колени и потянула с него одеяло. Тут только он почувствовал свое бедро. Его свело болью, потом отпустило. И он увидел повязку, испачканную кровью. Женщина начала снимать повязку, и Берк подскочил от боли.

— Легче, — сказал он ей.

Она продолжала делать свое дело, приподняв его ногу так, чтобы можно было пропустить повязку под ней. Повязка была грязная, и он догадался, что это его рубашка, и, лежа так, с поднятой ногой, он оглядывался по сторонам. На полу, тоже застланном брезентом, лежало еще шестеро или семеро. В одном углу были сложены два очага, защищенные двумя большими каменными плитами. Почти все остальные лежали у противоположной стены. Только двое не лежали, оба — черноволосые греки. У одного все лицо забинтовано, другой совсем без повязки. Больше ничего кругом не было, только два черных котелка на огне.

Женщина, наконец, размотала всю повязку, сняла тампон из чистой тряпочки и осторожно повернула Берка на левый бок.

— Который час? — спросил он женщину. Он сам не знал, зачем.

Женщина покачала головой, двое лежащих напротив оглянулись на него.

Заговорив, Берк почувствовал сухость в горле и во рту. Брезент у самой его головы был измаран давешней рвотой.

— Дайте мне пить, — сказал он женщине.

Она перевернула его на живот и крикнула кому-то. Берк попытался вспомнить, как по-гречески «вода», но никак не мог. Колено женщины тяжело давило ему на Поясницу.

Потом рядом очутился еще кто-то, с тампоном в руках, ощупал его бедро и перевернул его опять на левый бок.

Берку в это время вспомнилось, как он шел и смотрел на дом на сваях. А потом сразу вот это. Черт возьми, да это яма какая-то. Я, должно быть, угодил в плен и скоро окажусь в Stalag[1] IV, V или VI, римскими цифрами.

— Что это такое? — спросил он, не думая.

— Вы приходите в себя, — сказал ему кто-то по-английски.

— Да, — сказал Берк.

Он не видел, кто это, потому что женщина снова накладывала ему повязку, и он лежал спиной к говорившему.

— Что это за яма? — спросил он.

— Никто не знает, — ответили ему. — Скорей всего остатки Минойской бани. Французы утверждают, что здесь была гробница Зевса. Но я этому не очень верю.

Берк молчал, пока женщина не кончила перевязывать, потом он перевернулся на спину и сел слишком резким движением.

— Не давите на этот бок.

Теперь Берк увидел человека, который говорил по-английски. Он был еще молод, с окладистой черной бородой, в толстых очках в черной оправе.

— Вы что, врач? — спросил Берк.

— Да.

— Немец?

— Грек.

— Это не немецкая затея?

Врач покачал головой и сказал:

— Нет.

— А что это такое? Где мы, в деревне?

— Нет, — сказал врач.

— Черт подери, — сказал Берк, — что же это такое? И что вообще случилось?

— Вы упали без чувств у деревни Сан-Ксентос. — Он произносил на греческий лад: «Сан-Эксентос». — Слишком большая потеря крови. Там знали про это место, и вас привезли сюда на животном.

— На муле, — сказал Берк и вспомнил чешуйки сланца, и камешки, и черную пыль.

— Да. Я начинаю забывать английский.

— Нет, отчего же, — рассеянно возразил Берк. — Но что же это все-таки?

— Хорошо укрытое место. Но мы здесь не останемся.

— Госпиталь?

— Вроде.

— Для греков?

— Для всех здесь, на Юктас. Железноголовые сейчас действуют в этом районе, и в деревнях для нас опасно.

— Партизаны, значит?

— Нет. — Молодой врач покачал головой. — Партизаны ушли на восток.

— Мне тоже надо выбраться отсюда, — сказал Берк.

— Еще рано. Вам вредно двигаться.

Врач что-то сказал женщине по-гречески и опустился на одно колено. Берк теперь мог разглядеть спокойные глаза за толстыми стеклами и неподвижные губы.

— Что там? — Берк приподнялся на локте и указал на свое бедро.

— Пустяки, — сказал грек. — Заражения нет. Ничего опасного. Чисто внутри. Чисто снаружи. Я наложил швы. В трех местах. Потеря крови, больше ничего. Несколько дней, и все будет в порядке.

— Опасности нет?

— Никакой. Камень был плоский и острый, вошел и вышел.

— Я думал, там парочка пуль застряла.

— Нет. Просто камень, острый как нож.

— А я смогу ходить?

— Завтра сможете. Пойдете и прямо наткнетесь на железноголовых.

— Разве здесь не высоко? Не высоко? — повторил он.

— Высоко. Но железноголовые поднимаются все выше. Зачем вы спускались? Ведь вы спускались?

— Да, — вызывающе сказал Берк.

— Теперь не время для этого. Железноголовые поднимаются все выше.

— Тем более мне надо уходить отсюда.

— Завтра уйдете.

— Что с моим спутником? Вы ничего о нем не знаете?

Доктор покачал головой и снял очки, чтобы протереть их. По его небольшим, спокойным, окруженным мелкими морщинками глазам сразу можно было узнать, что он близорук. Берк подивился, как он работает с такими глазами.

— Вы меня зашили? — спросил он грека.

— Да. Вы не чувствовали, потому что вы спали. Хорошо, что у нас еще было анестезирующее. А вообще медикаменты у нас на исходе, оттого мы и двигаемся.

— А где вы их достаете?

— С большими трудностями достаем. — Врач поднялся на ноги. — Все наши запасы медикаментов захвачены у самих железноголовых.

Берк вежливо поблагодарил его.

— Вы англичанин или австралиец? Эти люди из Сан-Ксентоса говорили — австралос.

— Верно.

— Я прожил год в Манчестере, — сказал грек.

— Изучали медицину? — спросил его Берк.

— Да. Но я стал забывать английский.

— Через сколько времени я могу выйти отсюда? Когда мне можно будет ходить?

— Вам еще надо бы полежать несколько дней. Но придется уйти завтра. Это необходимо. Железноголовые поднимаются очень быстро. Скоро они займут весь Юктас. Оттого и партизаны ушли на восток. Завтра вы встанете.

— И вы тоже уходите? — спросил его Берк.

— Да.

— А как остальные?

— Эти все уже поправляются. Лишь вон тот, у огня, скоро умрет. Его повесили, но неудачно, и родные потом вынули его из петли. Но только ему не выжить. Еще есть один, которого нам придется оставить железноголовым, может быть, они поместят его в настоящий госпиталь. Может быть, и не поместят, но у нас он все равно умрет. У него в одном легком два осколка. Это очень трудно, я здесь не могу сделать такую операцию.

Подошла гречанка и убрала возле Берка. Берк подивился, откуда она, но не спросил. Он чувствовал усталость, и во рту по-прежнему было сухо.

— Мне пить хочется, — сказал он врачу.

— Сейчас. — Врач сказал что-то женщине.

— У вас тут не найдется для меня пары штанов?