Ван Мэн - Избранное
Разумеется, человек существует в определенном отрезке времени и в конкретно очерченном пространстве, однако, как бы напоминает читателю Ван Мэн, формирует человека сложнейшее переплетение времен и пространств. Жизненная линия героя выстраивается в нагромождении событий, связанных между собой порой весьма причудливо, и писатель активно пользуется этим для создания широких панорам, неожиданных ассоциаций, высвечивающих глубинный смысл событий, недоступный сиюминутной фотографии. Автору важно отыскать, ощутить эти внутренние связи времен и пространств, чтобы воссоздать мир в его подлинной структуре.
Ван Мэн — писатель категорически не приемлет хаоса (и это следует подчеркнуть особо), как можно было бы заключить из поверхностного прочтения авторской идеи о неустойчивости времен и пространств, вырывающихся из привычных последовательно стройных рядов и выстраивающихся в произведениях в иные иерархии, подчиняясь уже внутренней смысловой ассоциативности.
Глубоко продуманна, стройна и сегодняшняя творческая манера писателя, хотя и вызывает в Китае немало недоуменных вопросов читателей и даже критиков, не привыкших к многослойности, полифонии, ассоциативности изложения. Появившиеся в 1979 г. произведения с нестандартной психологической композицией, родственные, как отмечали китайские критики, субъективной камере в киноискусстве, дают «внутренний облик человека», акцентируют «самовыражение», апеллируют к чувству, формируя «поэтический образ», делая его независимым от сюжета.
Сам Ван Мэн считает литературное творчество «работой сродни божественной», направленной к «сотворению совершенного мира». Поэтому в его прозе чаще всего существуют, как подчеркивал сам писатель, «две действительности». Одна складывается из привычных объективных элементов и создает каркас (не всегда дотягивающий до законченного сюжета, нередко ограниченный лишь фабульными звеньями). Другая же обращена внутрь, в психологические глубины, и через элементы субъективно воспринимаемого мира дает образ самого воспринимающего сознания. Читатель воочию наблюдает и процесс «раскрепощения сознания», как сегодня именуют в Китае начавшийся в конце 70-х годов уход от былых леваческих догм, движение души от психологической зажатости к внутренней свободе.
В «субъективной» прозе Ван Мэна достаточно много элементов, сближающих ее с литературой «потока сознания». Сам Ван Мэн категорически отрицает внешние заимствования, утверждая, что для китайской литературы автохтонно отражение «бессознательного», которое можно найти уже в классическом китайском романе «Сон в Красном тереме», и «потока сознания», элементы которого встречаются у таких средневековых поэтов, как Ли Бо, Ли Шанъинь, Ли Цзи. Суть, однако, не в истоках, а в органичности использования приема для данной творческой манеры и в том, с какой целью используется этот прием в рамках художественной концепции писателя. Национальные корни творчества Ван Мэна несомненны. К тому же проза его начисто лишена таких крайностей современной модернистской литературы, как сексуальная патология, разного рода мании. Очевидна и принципиально иная функция памяти: она не подменяет действительность, оберегая душу от грубого вторжения реальности, а дополняет, расширяет ее, сотрудничая с ней, память активна, она строит и организует, противостоит забвению, которое для китайца испокон века синонимично разрушению.
Проза Ван Мэна выступает в защиту гармонии, созидания, писатель ратует за развитие обновленного Китая, за движение страны вперед, к высоким рубежам экономики и культуры.
В развитии и движении находится и сама проза Ван Мэна.
Для того чтобы читатель мог зримо представить себе это движение и то, с чего начиналось творчество писателя, в конце настоящего сборника помещены и фрагменты из раннего романа Ван Мэна «Да здравствует юность!». В основном же сборник посвящен «новой» прозе писателя, произведениям, написанным после 1978 г. Рассказ «Воздушный змей и лента» и повесть «Компривет» вызвали бурную дискуссию в Китае прежде всего своей необычной психологической конструкцией, ассоциативностью и субъективным ракурсом повествования. Полихронен построенный в монологической форме рассказ «Ничтожному позвольте слово молвить…» Наконец, сатирическое направление, в целом довольно обширное и яркое у Ван Мэна, представлено в сборнике рассказом «Зимние пересуды».
Таким образом, сборник дает относительно полное, объемное представление о творчестве видного китайского писателя, знакомит советского читателя с новыми, еще не известными гранями прозы Ван Мэна.
С. Торопцев
МЕТАМОРФОЗЫ, ИЛИ ИГРА В СКЛАДНЫЕ КАРТИНКИ
Роман
© Перевод Д. Воскресенский
ГЛАВА ПЕРВАЯ
Ранняя весна в Южноречье. Я бреду по затененной тропе совсем один. Кажется, я сейчас свободен, но меня гнетет чувство щемящей тоски.
…И вдруг снова зазвучала старая струна.
Как несказанно длинна она!
Тонкие стволы высоких деревьев. Их светло-серая кора покрыта темными, почти черными пятнами. Нежные ветви, сплетаясь в хрупкую сеть, тянутся к серому, с голубыми отсветами небу, которое после длительного дождя прояснилось и будто потеплело.
…Эта струна молчит пятьдесят лет. Целых пятьдесят! Все это время она спала. Год проходил за годом — и так вплоть до настоящего дня…
Листья здешних деревьев напоминают наряд северной акации, но они крупнее и плотнее. Странно, листва густая и пышная, но растет она где-то лишь у самой верхушки дерева, образуя в воздухе легкий узорчатый шатер, и на фоне пронизанного светом неба особенно отчетливо выделяется сетка из переплетенных ветвей.
…В самом деле, как долго звенит эта струна! Ее звук пронизал целых полвека моей жизни. Я не хочу, я боюсь задеть ее без всякой на то причины…
Я знаю, где-то рядом проходит асфальтированное шоссе, по которому мчатся шикарные легковые машины. По обеим сторонам дороги, тесно прижавшись друг к другу, стоят величественные французские платаны. Где-то в стороне — мне это тоже хорошо известно — раскинулось озеро, чарующее своей дивной красотой. Вокруг бушует весна, словно принесенная сюда волшебниками из других миров. Она кажется бесконечной, а на самом деле в любое мгновение может прерваться. Весна безбрежная, ликующая. Но мне сейчас не до нее. Я должен идти своей узкой и тесной тропой, словно я принадлежу ей, а она мне.
…А если все-таки струна вдруг опять зазвенит? Достигнет ли ее голос слуха тех добрых, хороших людей, которым дороги хрупкие цветы и все трепетно-нежное? Будет ли эта мелодия созвучна им?
Семнадцатого июня 1980 года доцент Ни Цзао, специалист в области лингвистики, в составе делегации китайских ученых летит в известный город-порт Г., находящийся на севере одной из развитых европейских стран. Ни Цзао сорок шесть лет, но на голове ни одного седого волоса. У него живые глаза, быстрая речь, стремительные движения. Правда, походка его не вполне уверенная, и все же ходит он достаточно быстро. Если не обращать внимания на тонкую сетку морщин возле глаз и рта, если не замечать тоску в глазах в те минуты, когда он вдруг погружается в задумчивость, его можно принять за человека сравнительно молодого, в расцвете сил, ревниво следящего за своим здоровьем и внешностью.
В 8.13 утра Ни Цзао вместе с другими пассажирами занял место в салоне самолета Британской авиакомпании, который должен вылетать из города Ф. Слева от него — чопорная седая дама в модном плаще с несколько суровым, почти мужским лицом. В руках у нее изящная сумка. Когда самолет набрал высоту, дама вдруг раскрыла сумку и вынула маленькую собачку золотисто-рыжей масти, с серебряной цепочкой, пристегнутой к ошейнику. Миниатюрное животное, похожее на игрушку, покорно заняло место возле ног хозяйки. Ни Цзао подумал, что суровый вид дамы, вероятно, объясняется ее желанием сэкономить в обход правил на билете, который положено покупать для животных. Справа от него — мужчина, занятый сложными манипуляциями на мини-калькуляторе и заполняющий цифрами какую-то таблицу. Пассажир настолько увлечен своим занятием, что не замечает ничего вокруг. Во время взлета он не смотрел в иллюминатор, его нисколько не занимали картины, раскинувшиеся внизу. Погруженный в свои вычисления, он отказался от напитков, которые предлагала пассажирам стюардесса.
В девять часов с небольшим самолет приземлился в аэропорту города Г.
— Кажется, мы добрались! Может быть, мне все-таки удастся найти профессора Ши Фугана? — обратился Ни Цзао к мисс Бетти, гиду-переводчику.
— Я постараюсь помочь вам разыскать вашего старого друга. — Аккуратная и услужливая переводчица ответила ему на китайском языке четко и вполне грамотно.
Ни Цзао немного досадовал на себя: а надо ли было, вообще говоря, ввязываться в это дело? Что ему до этого Ши Фугана? Кто он ему? Всего лишь приятель отца — Ни Учэна. Но ведь отец к его поездке за рубеж не имеет никакого отношения. В самом деле, Ни Цзао мог и вовсе никуда не ездить и остаться там, где живет его отец. Что тогда? Да и вообще, что у них с отцом осталось общего?
