Ежи Ставинский - Час пик
Я повесил трубку. Известие о прибытии итальянца и обеде в «Гранд-отеле» произвело на девушку должное впечатление. Я мог бы немедленно овладеть ею, тут же, на моем письменном столе, — до того ей захотелось поступить к нам на работу. Но я продолжал молча смотреть на нее, твердо выдерживая ее просящий взгляд. Вместе со своим глупым расчетливым умишком она была целиком в моей власти.
— Вы умеете печатать на машинке? — спросил я. И вдруг меня пронзила сильная боль в паху. Это длилось какую-то минуту, и, как только боль исчезла, я поднялся и вышел из-за стола.
— Да, все что надо отстукаю, — ответила она. — Я приму вас на пробу, но предупреждаю: я очень требователен. А сейчас пройдите в отдел кадров, они введут вас в курс дела. Желаю успеха.
Это было сказано таким начальственно-холодным тоном, что она и догадаться не могла о моих подлинных мыслях. Впрочем, в эту минуту она не была нужна мне. Пусть немножко поработает, покоренная моим обаянием и недоступностью. Я вводил ее в орбиту своего многоступенчатого перспективного плана.
— Вы не пожалеете об этом, пан директор, — сказала она, улыбаясь. — Не сомневаюсь, — убежденно ответил я.
Как и большинство подобных ей девиц, Божена не умела как следует продать себя. Хотя варшавский мужской рынок выглядел довольно убого и у красивой девушки был не ахти какой выбор, у нее все же оставалась возможность стать участницей конкурса песен, или сняться в кинофильме, или устроиться на телевидении. На худой конец она могла попытаться попасть в какойнибудь танцевальный ансамбль или пристроиться манекенщицей в Доме моды. Если уж ей не удалось бы и это, она могла подыскать себе какого-нибудь невзрачного, но влиятельного покровителя и блистать некоторое время в среде художников и артистов, прожив яркую и недолгую жизнь бабочки, а потом — или найти себе мужа, или исчезнуть с горизонта, накопив горечь в своем глупом сердце. Ибо к честному труду она оказалась бы уже непригодной.
— Вы не знаете ни одного иностранного языка? — неожиданно спросил я.
— По-французски кое-как объясниться сумею, — поспешила сообщить она. — Я познакомилась на курорте с одним французом, и мы очень мило болтали.
Я живо, совершенно пластически представил себе эту «болтовню».
— Поедете со мной на аэродром, — распорядился я. Мы были очень заинтересованы в этом итальянце, а появление рядом со мной красивой девушки могло разрядить скуку официальных переговоров и способствовать решению многих вопросов.
Дверь широко распахнулась. В кабинет вошел мой заместитель, начальник отдела технических проектов инженер Обуховский. Здесь для ясности необходимо сказать несколько слов. Я обратил внимание на Обуховского еще несколько лет назад. Как проектировщик он большой ценности не представлял, но был трудолюбивым, точным, выносливым работником и не бросал слов на ветер. Такой человек и был мне нужен для практического руководства учреждением. Он стал моей опорой, и дважды по моему предложению его повышали в должности. Мне хотелось иметь рядом с собой человека, многим мне обязанного. И действительно Обуховский не сводил с меня преданных глаз, работая как машина, включенная на двойные обороты. К сожалению, он не грешил сообразительностью, но зато обладал огромной пробивной силой, за что я и прозвал его в душе «танком».
Некоторое время я, основатель и руководитель бюро, чувствовал себя незаменимым, однако постепенно эту оптимистическую уверенность начала подтачивать какая-то подсознательная тревога. Я был организатором чужой деятельности, по ведь незаменимых организаторов не бывает. Другое дело, если бы я показал, на что способен, создал бы нечто уникальное — Проект Моей Жизни! Временами меня охватывало болезненное чувство, будто надежды мои обмануты, по я быстро отгонял его, уходя с головой в будничные дела.
И все же я стал подозрительным. Я уже видел иногда Обуховского в ином свете, раздумывал над тем, не попрет ли он однажды в гору, этот неудовлетворенный достигнутыми успехами «танк», и не раздавит ли меня, чтобы занять мое место. Когда-то я наблюдал подобную трагедию: человек, всем и вся обязанный своему шефу, самым грубым образом воспользовался тем, что тот споткнулся, и немедленно занял его место. Некоторые поступки, слова, жесты Обуховского стали теперь казаться мне подозрительными и двусмысленными, в его преданном взгляде чудились недобрые огоньки. А что, если он прощупывает, насколько я твердо стою на ногах, приглядывается, вынюхивает, как кто ко мне относится и кто где меня поддерживает, накапливает против меня материалы и ждет подходящего момента?
Я стал вдруг чувствовать себя учеником колдуна, вызвавшим к жизни силу, с которой он уже не может совладать. О том, чтобы избавиться от Обуховского, не могло быть и речи, он врос в жизнь бюро, как столетний дуб в мазовецкую землю. Конечно, мои позиции у начальства были как нельзя более крепкими, и выжить меня из моего кресла было бы не так-то просто. Но Обуховский с его упорством и выносливостью был способен спихнуть с пьедестала даже памятник Шопена. Поэтому я на всякий случай предпринял соответствующие меры и подыскал себе союзника против Обуховского. Столкнувшись в дверях с Боженой, Обуховский внимательно оглядел ее.
— Моя новая секретарша, — пояснил я, когда он уселся. — Поздравляю, — многозначительно улыбнулся он. Глаза его светились пониманием, он был снисходителен к этой слабости любимого начальника, но выражение его глаз могло означать и другое: я, мол, понимаю, что ты для собственного удовольствия нанял на государственные деньги эту девицу, и в случае чего могу выдвинуть против тебя это обвинение…
— Хорошо, что вы пришли, коллега, — сказал я. Обуховский, стремясь сблизиться со мной, уже не раз предлагал мне совместную выпивку, где, разумеется, был бы и брудершафт с поцелуями, но я всегда уклонялся от этого. — Сегодня приезжает наш итальянец Филлони. Готова ли документация?
Обуховский положил передо мной лист бумаги. Это был список работ, участвующих в конкурсе на предложенную итальянцами тему. Из этих работ они намеревались отобрать и купить то, что им понравится, В списке значилось около десяти фамилий авторов, свя~ занпых с нами договором или работающих в нашем бюро. Одним из первых был назван проект Обуховского. Я знал, что у него нет никаких шансов заинтересовать покупателей: несмотря на все свое трудолюбие, Обуховский, к сожалению, был совершенно не способен создать что-либо новое, а лишь более или менее удачно компилировал то, что придумали другие. И если я страдал от того, что растерял свои способности, не подкрепив их вовремя добросовестной учебой, то Обуховский, инженер с дипломом, вызубривший все, что только можно, приписывал свои творческие неудачи исключительно интригам и окружавшей его зависти, неизбежной при подобном быстром продвижении. Я не собирался разуверять его. Наоборот, я сам выдвигал его проекты на конкурсы, чтобы он не мог заподозрить меня в недружелюбии, — и таким образом выставлял напоказ его бездарность.
— Не вижу здесь фамилии Радневского, — сказал я, внимательно прочитав список. — Ведь его проект признан лучшим.
В глазах Обуховского сверкнула злость. Вот он и попался.
— Быть может, его проект и имеет достоинства, но он не доработан, — ответил мой зам. — Радневский так уверен в себе и в своих гениальных идеях, что работает левой ногой.
— Но, увы, он действительно очень способный, — заметил я. — Лично мне не нравятся его взгляды на жизнь, но обойти его мы не можем. Если товар будет с брачком, итальянец его не купит. Однако наша обязанность — выложить товар на прилавок.
— Но это же легкомыслие! — вскричал Обуховский, прокорпевший над своим проектом не одну сотню ночей, как монах над летописью. — Тем самым мы окажем поддержку халтуре! Ему только двадцать девять лет! Пусть еще поучится! Легкий успех с нашей помощью окончательно развратит его.
Я снисходительно улыбнулся. Озлившийся «танк», который в свои двадцать девять лет с трудом кончал институт, не мог скрыть ненависти к способному «сопляку» и ни за что не хотел допустить его к участию в конкурсе.
— Коллега Обуховский, — сказал я теплым, сердечным тоном, — я старше вас только на год, но абсолютно уверен в том, что непозволительно тормозить выдвижение молодых талантов. Это может лишь поставить вас в смешное положение. Заняв диван, вы хотели бы сидеть на нем бесконечно, не уступая молодым ни пяди пространства так долго, как только это будет возможно.
— Но я работаю всего только десять лет! — воскликнул Обуховский. — И не понимаю, почему я должен что-то кому-то уступать!
— Они-то начинают свою деятельность вовремя, — засмеялся я. — И какое им дело до того, что мы с вами крупно опоздали, потому что сражались за родину в самой большой войне всех времен?
