Саша Саин - Приключения сионского мудреца
Мама сказала, что в детстве Митя тоже был невезучим, но очень способным, и всегда мечтал стать военным, был смелым, и даже с крыши дома прыгал с зонтом, как с парашютом, и однажды сломал себе ногу. «Сволочи! — добавила она. — Не могли, хотя бы, домой его привезти! Взяли человека, который воевал, и выбросили из госпиталя на улицу без документов!». «Наивный ты человек! — ответил папа. — Ему повезло, что он вообще жив остался, и „только“ голову контузило! Из штрафных батальонов чаще не возвращаются!». Мама сказала, что ей жалко младшего брата Меера, который добровольно — дурак, ушёл на фронт в самом начале войны и пропал без вести. А он был самый умный и добрый: «Кто знает, где его косточки?» — грустно произнесла она. Затем мама сказала, что не знает, куда деть Митю. Он будет пугать детей и, кто его знает, может даже ударить. Но дядя Митя и не думал никого бить, наоборот, мальчики во дворе быстро пронюхали, что он сумасшедший и швыряли в него камни, едва завидев на улице. Мы с Мариком его охраняли, гоняя ребят! Митя делал очень хорошие пропеллеры из консервных банок, которые запускал с ниточной катушки на карандаше. Они высоко поднимались и далеко летели! Ещё он умел ловко запускать металлические крышки от стеклянных банок двумя пальцами! Он постоянно рисовал разные замки, чудовища, у которых были маленькие «письки»! За это мама и бабушка его ругали: не надо рисовать глупости, которые смотрят дети! Митя в таких случаях злился, кричал, угрожал и называл всех шпионами. Вскоре его положили в психбольницу в Житомире, из которой он через неделю сбежал домой. Однажды у нас дома загорелся примус: огромное пламя полыхало до потолка! Бабушка и мама стали кричать, растерялись. А дядя Митя схватил тряпку, накрыл ею примус и погасил пламя! Мама тогда сказала, что он умнее здоровых. Через месяц мама нам сказала, что бабушка решила с дядей Митей уйти от нас на другую квартиру: «у нас им тесно». Я попросил бабушку не уходить, она сказала, что так хочет мама. Дядя Митя, как фронтовик, получил квартиру. Мы с Мариком туда приходили. Там было очень интересно: зайти можно было, только сильно согнувшись! Затем надо было сесть или лечь! Я мог стоять во весь рост — 120 см. Из окошка были видны ноги прохожих и земля! Дядя Митя, когда вставал, сгибал голову, чтобы не удариться о каменный потолок, поэтому он себе сделал кровать из досок и лежал в телогрейке!
Пол был каменный. Бабушка говорила, что сволочи дали ей подвал за то, что один сын погиб на фронте, а другой вернулся с фронта инвалидом! «Надо хлопотать! — посоветовала ей мама. — Кто стучит — тому открывают!». Мы жили на втором этаже старого дореволюционного двухэтажного дома. Вернее, это был не совсем целый дом. Это, скорее, была половина почему-то недостроенного дома! Хотя я слышал от взрослых, что половины не стало от попадания немецкой бомбы. Так или иначе, у дома была только одна лицевая сторона и скошенная в одну сторону крыша, обратная сторона была стеной без окон. Но для меня было важнее, что у нас был балкон, во всю длину дома — метров 20. Я получил балконное воспитание! Окна и двери нашей квартиры выходили на балкон. На балконе можно было осторожно играть, но только не танцевать, чтобы не провалиться! Доски балкона прогнили, и многих досок не хватало, были щели шириной с доску. Но зато с балкона удобно можно было стрелять из рогатки! А если на нём ещё оборудовать из одеял укрытие, то никто вообще не поймёт, откуда получил гнилым помидором по голове или даже по заду! Балкон позволял отделиться от ползающих по земле окружающих. Он давал чувство превосходства, желание наблюдать, изучать окружающий мир на земле. Наблюдать всю эту возню на земле сверху! На балконе не было борьбы за территорию, сферу влияния! Поэтому я обычно весь день проводил на балконе, редко опускаясь на землю. А друзей чаще поднимал до своего уровня на балкон. Но их у меня всегда было немного. На земле однажды даже познакомился с девочкой, ловя бабочек, и договорился, что буду с ней их всегда ловить. Но мой брат, увидев, что я словил не только бабочку, назвал меня «бабочником»! Мне стало стыдно за свои дурные наклонности и я перешёл на ловлю балконных мух. Их всегда было много летом, на стене дома. Одно удовольствие было их бить, ловить и даже отрывать им головы! Они продолжали при этом упорно стоять на лапках, не падая! Они были разных оттенков, огромных размеров: синие с фиолетовым отливом, зеленые, какие хочешь! Им было очень удобно использовать наш балкон как промежуточный аэродром, при подлете к туалету и из него, заправившись дерьмом. В пяти метрах от дома располагался кирпичный туалет без дверей. Отделение с буквой «Ж» было как раз напротив нашего балкона! И можно было, сколько хочешь, рассматривать посетительниц! Тем более что они, увлечённые своим занятием, редко поднимали глаза и не могли видеть жадно их разглядывающих глаз: моих, брата, наших друзей. Бывало, что клиентки наглели и разворачивали свои зады в нашу сторону! Это мы рассматривали как прямой нам вызов. И здесь всё решала меткость и наличие под рукой гнилого помидора. Моему брату однажды удалось большим солёным помидором поразить очень большой зад очень большой тётки! Это оказался крепкий, как скала, зад! Помидор вдребезги об него разбился, разлетевшись далеко в разные стороны! Цель была поражена с первой попытки! Тетка так и подпрыгнула, вернее, ее как катапультой выбросило из туалета! Трусы она уже на улице торопливо натянула. Мы с братом, толкаясь, устремились в квартиру! Тётка, по-видимому, успела заметить, как мы промелькнули в дверях. Вскоре по балкону раздался топот бегущего раненого слона! Мы спрятались под кровать, а бабушку выпихнули из квартиры защищать подступы к двери! Она сразу же поняла, что мы влипли в какую-то историю и нас надо срочно спасать! Долго ей пришлось уговаривать пострадавшую, что в доме нет никаких детей и женщине только все показалось. Наконец, та ушла, а нам для безопасности пришлось несколько дней стрелять проволочными скобликами по целям из резинки, вытянутой из трусов. Моя мама была сторонником коллективного воспитания и иногда, к счастью, редко, она говорила мне: «Хватит быть кустарём-одиночкой!» — и отводила меня в детский сад. Это случалось обычно весной или ранним летом. Она одевала меня в короткие штанишки с лямками наперекрест и рубашку с короткими рукавами. В восемь часов утра мы отправлялись в путь. Мне всегда было холодно, но мама говорила, что ножки и ручки обязательно должны загорать. Они у меня становились синими, пока мы добирались до сада. Там я попадал в руки воспитательницы, и мама быстро уходила. Зато самой большой радостью в жизни было, когда в конце дня за мной приходили! Ради этих минут стоило помучиться день в саду! Забирая меня, мать слышала, и я тоже, что я не очень активный, плохо вылепил из глины, плохо ел, плохо спал и совсем не умею играть с детьми в песочнице. Песочницу я запомнил, потому что мне понравилась одна девочка, но нашу дружбу и разрушила эта песочница! Играя в ней, я увидел у девочки, сидящей на корточках, какой-то противный разрез между ног, и сразу потерял к девочке всякий интерес! Мне даже больше стала нравиться воспитательница, больших размеров, с родимым пятном, покрытым волосами на щеке. Особенно было приятно, когда я плохо рисовал и она своей рукой водила мою по листу, и я доставал своим плечом её грудь! Конечно, она не могла подозревать, что становилась объектом желаний. Хотя, кто знает?! Интересно было бы с ней сейчас поговорить об этом! Ещё интересным было в детском саду, как нас сажали на ночные горшочки в две шеренги друг против друга, независимо от пола! Особенно стыдливые девочки старались натянуть платья на горшок, спрятать его, вроде бы сидят на камушке!
А вообще, на горшочках было очень удобно разъезжать по комнате и даже сталкиваться друг с другом, главное — не перевернуться! Чем не нравился детский сад — это обязательным дневным сном и необходимостью есть, когда не хочешь! Когда пошёл в школу, я понял, каким был дураком! В детстве не мог терпеть похоронные процессии! Завидев на улице машину с покойником, венки, всегда убегал на другую улицу. Возможно, поэтому не любил первое сентября — начало учебного года в школе? Торжественная часть с цветами, построение во дворе школы, мрачные торжественные лица учителей. Подхалимские рожи некоторых родителей и их детей, а также «умершие» лица нормальных детей напоминали похороны. В этом похоронном ритуале каждый выполнял свою роль: учителя — могильщиков, родители — родственников умерших, а умерших — дети! Отличие от похорон — в массовости покойников! Со Сталиным меня связала дата — 1953 год: он умер, а я отправился в школу! Цветов было значительно меньше, чем у Сталина на похоронах, но торжественно было! Меня определили в престижную школу № 2. В ней, считалось, хорошие учителя, приличные ученики и их родители. Война недавно закончилась, и запасы, вывезенные из Германии высшими офицерами, ещё не успели кончиться. Самыми богатыми и почитаемыми были военные — офицеры! Военная форма производила хорошее впечатление на учителей. В школе, в которую меня отвели, как раз и учились дети военных, а я туда попал по блату! Во-первых, папа и мама были педагогами, ну и жили в районе школы, что облегчило задачу родителей. Когда мама первого сентября меня отвела в школу, сразу понял — это не детский сад! Здесь не шутят! Важного вида, жирные военные привели своих детей. Их очень культурные мамы были одеты в дорогой крепдешин, от них несло духами «Красная Москва»! Жирные, толще родителей, дети в формах гимназистов серого цвета с золотыми пуговицами и пряжками, в фуражках с кокардами! Учителя учтиво их встречали. Моей маме сразу же не понравилась обстановка. Она уже дома папе сказала, что учителя — подхалимы, а жёны военных — не большие интеллигентки — носят ночные рубашки немок, считая их платьями! Она меня вскоре покинула, не дождавшись конца торжественной части, и я стал искать, куда мне приткнуться. Довольно быстро нашёл парочку таких же, как и я — беспородных, и мы сбились в стайку! Всё оказалось очень нудным и долгим, аж душа болела, и хотелось рыдать! Я понял, что влип в серьёзную историю. Поочерёдно выступали: завуч, директор, учителя. От брата, который окончил в этой школе семь классов и успел к этому времени улизнуть в техникум, я знал заочно многих учителей, их клички. Например: завуч — жандарм, долговязый директор — зверь! Учителя имели прозвища мелких зверушек. На торжественной линейке нам объяснили, что всем пришёл конец: школа — не детский сад, и здесь всё очень серьёзно! За плохую учёбу исключат из школы, и тогда — конец тебе! На уроках сидеть тихо: руки на парте — и внимательно слушать учителя, на переменах не бегать! Затем поздравили с большим жизненным праздником, который бывает раз в жизни, а запоминается на всю её продолжительность! Нас разделили по классам, и каждый класс получил «по заслугам» — своего учителя. Я попал в «А» класс. Учительница — классный руководитель, оказалась заслуженной учительницей Украины! Она на вид была очень заслуженной: жирная, пузатая, с седыми волосами и чёрным гребешком на затылке! У неё была круглая, как луна, рожа, и красная, как свекла! Дугообразные брови и толстый, как картошка, нос, дополняли образ! В общем, все основные овощи! Одета она была в коричневое, похожее на мешок платье, достающее до туфель. На локтях — черные, как у бухгалтеров, нарукавники. Учительница пыталась постоянно улыбаться, но лицо её при этом становилось ещё более злодейским! Звали её, как оказалось, Дарья Валентиновна. Она сразу заметила, что я очень худенький и бледненький, а надо быть как вон тот: «Какой хороший, полный мальчик! — и она показала на жирного, пузатого ученика и добавила: — Его папа — Герой Советского Союза!». Все повернулись и посмотрели на «героя». «Вот, еще очень красивая девочка!» — продолжала показывать лучшие образцы Дарья Валентиновна и указала на белобрысую худую, как и я, но длинную ученицу. У неё были выгоревшие бесцветные волосы и ресницы, как будто бы она горела в самолёте, а не её папа, который также оказался Героем Советского Союза — лётчиком. «Образцы» сразу же важно надулись, а остальные на них смотрели и завидовали. Затем Дарья Валентиновна нас порадовала тем, что попросила прийти и выступить перед нами геройских родителей! Затем продолжилось знакомство с остальными учениками. Дарья Валентиновна, всех спрашивала о папах, мамах.
