Вернуться домой - Чистов Олег
— Она-то девчонка, сама еще пигалица, с голодухи аж светится, да еще двое малышей с ней. Даже в уме не укладывается, как она сумела из такого омута вынырнуть да еще и детишек спасти. Мы свою Ладогу знаем, с ней не всякий крепкий мужик справится, а тут девчонка, в которой непонятно в чем и душа-то держится. Уму непостижимо! Ты уж будь добра, посмотри их хорошенько, послушай. Им ведь надо ехать дальше, искать свой детский садик где-то на Урале.
На крыльце потопали ногами, отряхивая снег с валенок, вошли в сени.
Разметав по подушке темные пряди волос, девушка спала. Будить ее не стали, женщины тихо прошли во вторую комнатку — к детям. Военврач сняла и бросила на лавку тулупчик. Осталась в белом халате, две верхние расстегнутые пуговицы которого давали возможность видеть на ней военную гимнастерку офицерского сукна. Ополоснув руки под рукомойником, вытерла их полотенцем, поданным хозяйкой. Положила на стол и расстегнула сумку, начала доставать из нее немудреные медицинские инструменты, присела на табурет у стола. Улыбаясь, позвала детей к себе:
— Идите ко мне, мои хорошие, сейчас посмотрю вас, послушаю.
Они стояли, прижавшись к спинке кровати: маленькая светлая девчушка и смугленький мальчишка чуть постарше девочки. Испуганно смотрели на женщину в белом халате. Детские реснички дрожали: если мальчишка еще пыжился, чтобы не заплакать, то девчушка не удержалась, по щекам побежали первые слезинки.
— Ой, Господи, да вы что? Я ведь ничего вам не сделаю, только осмотрю, — дрогнувшим голосом повторила военврач и протянула к ним руки.
Увидев движенье рук женщины, девчушка судорожно обхватила мальчишку за пояс и уткнулась личиком в рубашку на его груди. А он обхватил ее правой рукой за вздрагивающие плечики, прижал к себе.
Губы военврача «запрыгали», глаза налились слезами. Прикрывая их ладонью, она резко отвернулась от детей, шепча: «Ой, господи, воробушки вы мои».
Хлюпнув носом, фельдшерица подбежала к детям, присела перед ними на корточки и начала сбивчиво объяснять и уговаривать:
— Ребятки, да вы что ревете-то?! Тетенька — врач, она вас только осмотрит, послушает.
Вдруг я вас не уберегла, не долечила, а вам вон еще какая дорога предстоит. Она посмотрит и все скажет. У меня ведь сердце не на месте, а вдруг я что-то не так сделала. Сейчас вас посмотрит, а потом Катерину.
При этих словах мальчишка поднял глаза на женщину, а девочка оторвала заплаканное личико от его рубашки и, повернувшись, тихо спросила, кивая в сторону врача:
— А она не заберет нас от Кати? Мы никуда без нее не поедем.
Еле сдерживая слезы, женщина прижала к себе ребенка:
— Да кто ж вас разлучит-то сейчас, после всего, что вам вместе выпало. Это ж какими нелюдями надо быть!
— Ну, тогда пусть смотрит, — согласился мальчишка и добавил: — Пусть смотрит, только я рядом буду.
Покряхтывая, фельдшер распрямилась, встала во весь рост и потрепала мальчишку по темным вихрам.
— Ах ты, заступник, да стой, конечно, смотри.
И он действительно стоял чуть в сторонке и внимательно наблюдал за врачом. Видел, как женщина, вставив в уши какие-то тонкие трубочки, сходившиеся в одну кругленькую коробочку, прикладывала ее то к груди девочки, то к спине между лопатками. Коробочка, видно, была холодной, и его подружка зябко ежилась, подергивая плечиками, а врач шептала: «Стой тихо, не дергайся, я же должна послушать тебя».
Потом, приложив ухо к груди девочки, костяшками пальцев легонько стучала ей по спинке, а потом то же самое, только наоборот. Закончив с девочкой, сказала:
— Все, милая, одевайся, а то замерзнешь.
Затем пришла очередь мальчишки. Закончив с ним, врач повернулась к фельдшерице, стоявшей тут же, у стола.
— С детишками все нормально. Легкие чистые: ни шумов, ни хрипов, просто чудо, как их пронесло мимо воспаления после такой «купели». Правда, худые оба ужасно. Но мне еще не доводилось видеть упитанных блокадников. Худоба — дело поправимое. Пару неделек нормального питания, и все будет в норме.
Фельдшер облегченно выдохнула и, повернувшись лицом к углу комнаты, где, видно, раньше висели иконы, широко перекрестилась, шепча:
— Спасибо, Господи и Богородица — заступница наша.
Вставая с табурета, врач сказала:
— Пошли будить девушку, а то мой шофер, наверное, скоро закончит возню с мотором, ведь мы тоже торопимся.
— Да-да, конечно, милая, пошли к нашей старшенькой.
Катя уже не спала, просто тихо лежала, внимательно прислушиваясь ко всему, что говорили в соседней комнатушке.
— О, да ты не спишь, вот и отлично! Вставать не надо, просто сядь в постели и сними рубашку, мне надо тебя осмотреть и послушать.
Военврач присела на краешек ее постели. Прослушивала и простукивала она девушку очень долго. Поворачивала ее и так, и эдак с весьма озабоченным выражением на лице. Наконец закончила осмотр.
— Все, красавица, надевай рубашку и ложись.
Повернулась к хозяйке дома.
— А вот тут похуже дело обстоит. В легких еще слышны хрипы. Слабые, но есть.
Подтянула к себе санитарную сумку. Порывшись в ней, извлекла горсть небольших бумажных упаковочек. Протянула их фельдшерице со словами:
— Еще неделю не вставать с постели. Утром после сна — один порошок, вечером перед сном — еще один.
Повернулась к девушке, сделав строгое лицо, спросила:
— Все понятно? Не забывай, что ты теперь не одна.
За оконным стеклом раздался скрип снега, а затем бухающие шаги на крыльце.
— Это уже за мной… Я сейчас!..
Женщина вскочила и, прихватив сумку, быстро вышла в сени. Что она говорила шоферу, не было слышно, но, открывая дверь уже в комнату, крикнула ему в спину:
— Только давай бегом, ехать уже пора, нас и так, наверное, потеряли.
Вернулась в комнату и продолжила:
— Сейчас приедем в город, я позвоню коменданту. Подполковник — мой бывший пациент. Жизнь я ему в госпитале спасла, а вот руку — не получилось. После выписки его оставили на должности коменданта города. Кстати, он тоже ленинградец. Обязательно поможет и все сделает. Расскажу ему про вас, он пошлет запрос, куда, в какой город эвакуировали ваш садик. Потом выпишет вам все проездные документы и посадит на поезд.
Услышав скрип снега под ногами возвращающегося солдата, сказала, обращаясь к Катерине:
— Возьми клочок бумаги и напиши мне все ваши данные подробно.
Вышла опять в сени навстречу шоферу. Вернулась буквально сразу с вещевым мешком в руках. Бухнула его на стол и начала развязывать тесемку. Обернулась в сторону девушки, застывшей с карандашом в руке над листком бумаги.
— Давай-давай, пиши, не отвлекайся, у меня времени нет, давно уже должна быть в госпитале.
Наконец узел тесемки распустился. Рывком выдернула из мешка армейскую фляжку и протянула фельдшерице.
— Здесь спирт, разбавь немного водой и растирай ей грудь и между лопатками, перед сном укутай — и спать.
— Вот спасибо, это уж я смогу. Обязательно сделаю.
И увидев, как из мешка одна за другой вывалились на стол две буханки хлеба и еще что-то в белой тряпице, протестующе подняла руки. Но военврач не дала ей и рта раскрыть. Резко, по-военному, скомандовала:
— Молчать! Не перечить мне!
И уже более спокойно:
— Я же говорю, нет у меня времени на разговоры.
Прихлопнула левой ладошкой по свертку в белой тряпице:
— Здесь сало.
Правой рукой уже извлекала из мешка еще один небольшой сверточек и, грюкнув им об стол, добавила:
— А это сахар.
Улыбнувшись навстречу детским глазенкам, закончила:
— Они уж, поди, забыли, что это такое.
Обращаясь к хозяйке дома:
— Пока запросы и бумаги будут ходить туда-сюда, дней десять пройдет, не меньше. Вот и подкормите за это время ребятню, да и девушка уже подлечится, тогда и ехать можно.
Понурив голову, фельдшер тихо спросила:
— А если они со мной останутся, неужели нельзя? Мне-то бог своих не дал, а тут сразу трое было бы.
Четыре пары глаз ждали ее ответа. Она растерялась. Может быть, впервые за это военное время. Молчала, а руки лихорадочно пытались завязать узел на пустом вещмешке, он, проклятый, никак не завязывался. Но собралась и постаралась ответить, объяснить как можно мягче:
