Галина Щербакова - Анатомия развода

Нина сказала:

– Не поняла… Вы все минули… Все существо… Все сердце…

– К сердцу надо идти самому! - закричал учитель. - Сердце - не место для экскурсий!

– Да! Но путь… Начертите путь… В чем суть учения? В объяснении дороги или нет?

– Нет! - кричал этот нервный Вадим Петрович. - Суть в пробуждении! Образование - это просыпание спящей души… И делать это надо осторожно, чтоб захотелось проснуться, захотелось перейти от незнания к знанию. Ошеломите человека сразу - и у него голова заболит…

Дома Нина застала Дашку за листанием романа. Она что-то в нем выискивала. И так все время - все книжки или с конца в начало, или с середины, набеги какие-то, а не чтение… И вот поди ж ты: это она запомнила.

Когда Дашка ушла, Нина все время возвращалась к тому, что Евгений разводится, начинала волноваться, но тут же отмечала, что мысль, которая не дает ей покоя. с этим не связана. Какая-то почти посторонняя, но саднящая мысль…

Она сплюнула от отчаяния, что не может вспомнить, и тут же вспомнила: этот учитель, будь он неладен, переехал на новую квартиру, а это как раз тот адрес, что нашла она в сумке у Куни.

Зачем он приходил к ней, этот Сергей Никифоровнч Плетнев? А вдруг это был ответный визит, а баламутка Алена не сказала ему по-человечески, ни где Куня, ни когда приедет.

Непременно надо ему сообщить. Непременно…

На другой день на работе Нина узнала телефон Плетнева. Позвонила. Он ответил. Сам. Ничего не понял. Куда он ходил? Что спрашивал? Никуда не ходил и ничего не спрашивал. Куня? Ах, Куня… Конечно, помнит… Ну и что? Собственно, вы кто и чего хотите?

– Я хотела бы с вами встретиться, - неожиданно сказала Нина.

– Зачем? - не понял Плетнев.

– Не знаю, - ответила Нина. - Сама не знаю… Извините…

В трубке засмеялись:

– Мне ваша искренность мила, - ответили ей. - С пяти до шести я гуляю с собакой. - Он назвал сквер.

Дальше пошла чушь. Нина позвонила Дашке и сказала, что хочет одолжить у нее Капрала. Она идет на свидание.

– Тоже мне, дама с собачкой! - съехидничала Дашка.

Пришлось везти Капрала в такси, такая безумная была вся эта затея.

Нет, он не был похож на человека, описанного Аленой. Он не был солидным, этот С. Н. Плетнев. Он был усохший, очень пожилой, в общем, старый человек с собакой, которая все время его тянула куда-то, дергала, и он дергался на поводке как-то безвольно и покорно. Он, как бы это сказать, соответствовал Куниному рассказу, но не соответствовал собственному адресу. Такие старики бродят на Чистых или Патриарших прудах, они - типичные жильцы старых московских коммуналок, а не престижных башен.

Собаки сочувственно обнюхивали друг друга…

– Видите ли, - начала Нина, - Куня тяжело болела. Потом уехала к родным. Когда мне сказали, что кто-то к ней приходил, я подумала, что это вы и так далее…

– Почему? - не понял старик.

– Ну потому… Что вы и Куня. Ну не чужие же вы…

– Абсолютно чужие. Вы не знаете то время. Разорванное, голодное, больное… Она тогда очень поддержала меня…

– Этого мало? - спросила Нина.

– И много, и ничего, - ответил старик. - В экстремальных ситуациях помощь, даже если она оказывается одному, всегда обоюдная. У меня зажили фурункулы на спине, а у нее отогрелась душа. Миллионы таких историй. Они естественны и коротки. Если хотите, в их непродолжительности весь смысл… Ибо помогали друг другу люди настолько разные, что в других, человеческих, ситуациях они бы на разные стороны улицы переходили, а война - и все уже иначе. На глоток воды, на щепотку табака, на пять минут тепла не нужно узнавать, кто ты и что ты… Универсальный контакт войны…

– Вы говорите чушь, - возмутилась Нина. - Сколько людей помнят эти глотки, эти щепотки… Мне даже неудобно вам это говорить.

– А сколько забыли? Ну, конечно, многие помнят, ну, конечно, это свято. Но не идеализируйте вы это, бога ради. Я не мог вернуться к Куне… Никогда… Я благодарен ей, как благодарен учителю, выучившему меня грамоте. Но не стал бы я его искать… Потому что вдруг выяснилось бы, что это темный ограниченный человек в несвежей рубашке, и наложилась бы эта несвежесть на мою благодарность за грамоту, и как знать - раздавила бы благодарность… Что, наверное, было бы дурно.

– А вы не думали никогда, вдруг ей могла понадобиться ваша помощь?

– Простите. Не думал. Началась другая жизнь. Совсем другая… Теперь вот идет третья… Говорите, она болела?

– Да, у нее был криз,

– У меня жена умерла от инсульта. Пироги пекла и умерла…

– А как ваши дети?

– Все в порядке. С профессией, квартирой, машиной…

– Вы с ними живете?

– Ну зачем лее? Я счастливый. У меня молодая жена. Удивительная женщина. У меня сын-мальчишка, что обязывает меня жить непременно долго.

– Простите меня… Но вы совсем, совсем не любили Куню?

– Я же вам все сказал. Это были фурункулы войны. Смотрите, наши собаки поняли друг друга. А ведь моя Джеська с норовом… Он у вас обольститель.

Он ушел, сухонький старик с железной логикой.

У Нины было ощущение человека, которому ручным стежком предстоит обметать простыню величиной с футбольное поле. Нелепый, потому что каторжный труд. Или наоборот? Каторжный, потому что нелепый? Нина знает, как растут слова. У них нет корней. Нет конца и не найдешь начала. Спутанный клубок упругой живой кровящей нити. Клубок червей…

Утром Нина проснулась от скрипа двери. В проеме стояла свекровь. Нина уже много лет видела ее по утрам только в тренировочном костюме, поэтому такая вот - непричесанная, в халате, старых войлочных шлепанцах, ночной рубашке в легкомысленных цветочках, что торчала снизу, - свекровь испугала ее.

– Что случилось? - воскликнула Нина.

– Тебе Евгений не звонил? - спросила свекровь, усаживаясь на краешек дивана.

– Нет, а что?

– А то… - ответила свекровь. - Я позвонила ему домой, а его бывшая жена попросила меня никогда больше не звонить. Он уже там не живет. На работе же сказали - болен. Где он может быть болен? Если мать об этом не знает…

– Ну, дорогая моя, - засмеялась Нина. - Вы совсем не знаете сына. Значит, у него все в порядке. Значит, новая женщина ставит ему горчичники или что там еще…

– Все-таки он не такая дрянь, как ты думаешь, - проворчала свекровь. - У него никого нет, я это чувствую. И боюсь за него. Кому можно еще позвонить?

– Понятия не имею, - ответила Нина. Одеваясь, она уже сердилась на свекровь. При чем тут она? То, что Женька приходил последнее время, - только нарушение правил. Сейчас стало понятно: они заполняли пустоту в его жизни между двумя, простите, бабами. Сейчас он где-то встал на приколе и перестал появляться… А может, он ходил из-за Алены?.. Будучи самим собой, он не мог не клюнуть на Аленины наживки.

– Позвоните Алене, - сказала Нина.

– Алене? - удивилась свекровь, но быстро встала и пошла к телефону. Нина посмотрела на часы - десять минут девятого… Коммуналка, конечно, давно проснулась, проснулась ли Алена? Вон сколько ждет свекровь, перебирая в руках провод, нервные пальцы скачут по шнуру, как по четкам. Почему их у нас нет в обиходе - четок? А то ведь она порвет сейчас шнур, порвет, пока достучатся соседи до Алены…

Нет, сказала Алена, она не видела дядю Женю и ничего про него не знает, но пусть они не волнуются, такие, как дядя Женя, за здорово живешь не пропадают. А то, что позвонили ей, - молодцы. Она собиралась их предупредить, чтоб смотрели передачу «А ну-ка, девушки!» и болели за нее. Завтра вечером… А потом чтоб сразу написали письмо на телевидение, что она - лучше всех… Пусть бабушка (свекровь, значит) подговорит это сделать всех знакомых пенсионеров, а тетя Нина - своих учителей и учеников.

Свекровь подробно все доложила, и видно было, каким-то непостижимым образом Алена ее успокоила.

– Действительно, - сказала она. - Случилось бы что - нашли… За здорово живешь, - повторила она Алену, - у нас не пропадают. Что мы - Япония?

На следующий день Нина и свекровь заняли место у телевизора. А днем на работе Нина всех предупредила: болейте за мою знакомую и пишите письма. Свекровь же не поленилась позвонить своей группе здоровья и тоже «озадачила».

А просить никого ни о чем и не надо было. Алена была и так лучше всех. И секрет ее был в том, что она одна играла в игру «кто лучше», тогда как остальные всерьез старались быть лучше. Она одна не придавала значения «серьезности» вопросов и отвечала несерьезно, п это было мило и умно. Она не умела танцевать, но так весело показала свое неумение, что ей аплодировали больше всех. Она всех забила, даже жалко было девчонок, их старательно наморщенных лбов и заученных в репетициях монологов, но великая вещь - обаяние. За Алену «болели» все. Та к концу нарочно стала сбиваться, дурить, чтоб сократить разницу в преимуществе. Но что тут сделаешь? Дурачась, она тоже выигрывала.

– Удивительная девчонка, - сказала свекровь.

Артистизм у Алены от матери. Да плюс естественность, еще не замороченная жизнью. Да плюс бесстрашие, потому что Алена Нине как-то сказала: «Я ничего не боюсь. Маму я уже похоронила, а больше у меня никого нет. Меня нельзя обидеть - я просто не обижусь. Меня нельзя придавить - я выскользну. Меня можно только убить, но я не боюсь смерти, потому что мне интересно, что там…» - «Ничего», - сказала Нина. «Откуда вы знаете? Есть и другое мнение. Во всяком случае, пятьдесят процентов надежды на то, что там тоже что-то есть, я имею. Это прекрасные шансы…»