Владимир Шаров - Старая девочка
Она тогда работала в школьном подотделе своего железнодорожного ведомства, работы там было мало, придумывать ее Вера не умела и потому безнадежно скучала. В комнате, где они должны были работать впятером, она часто оставалась одна, тогда выходила на лестничную клетку, облокачивалась на перила и, как в пропасть, смотрела в глубокий провал совершенно безлюдной лестницы. Однажды на этой своей позиции она заметила, что всегда в одно и то же время из двери четвертого этажа появляется молодой военный и стремглав спускается вниз, возвращается же примерно через полчаса, с той же стремительностью перешагивая длинными ногами через две ступеньки.
Убедившись, что распорядок соблюдается жестко, Вера как-то раз, совсем уж заскучав, придумала себе забаву. Завидев, что военный возвращается, она срывалась со своего наблюдательного пункта и, дробно стуча каблучками, с озабоченным видом сбегала ему навстречу. Для успеха интриги было важно не смотреть на него при этом, даже мельком. Через неделю она уже точно знала, что военный обратил на нее внимание, и изменила тактику. Теперь, пробегая мимо, она обязательно что-нибудь напевала, обычно из репертуара сестры. Особенно Вере удавалось «Ласки мои ему все новы, хоть сильный из сильнейших он; Ах, жгучих ласк твоих ожидаю, от счастья замираю, Далиле повтори, что ты мой навсегда, повтори те слова». Наконец стало ясно, что пущенная стрела попала в цель, дальше надо просто ждать.
Прошел почти месяц, на нее навалились дела, она поступила на театральные курсы, много готовилась к занятиям, в общем, Вера и думать забыла о том военном, когда он под каким-то пустяшным предлогом вдруг пришел в их отдел. Вера, как обычно, была одна, они познакомились, и он стал ее провожать, звали его Николай Николаевич Соловьев. Вера в первый же день сказала, что ей восемнадцать лет, Соловьев на это ответил, что ему уже двадцать четыре, но Вере показалось, что он, как и она, немного себе прибавил. Он ей нравился, хотя был голубоглазым и бледнолицым блондином, а она всегда предпочитала роковые страсти и смуглых брюнетов с черными глазами. Блондины казались ей бесцветными и какими-то поблекшими, немощными.
Всю дорогу до ее дома они смеялись, без умолку болтали, Вера рассказывала про свою гимназию, про Ирину, о том, что этой осенью поступила сразу в три института, но по-настоящему никуда не ходит, надо выбрать, а она ни от чего отказаться не готова. Вере казалось, что и Соловьев тоже с ней откровенен, рассказывает о себе ничуть не меньше, чем она сама, но, когда он уехал, Вера вдруг обнаружила, что твердо знает лишь одно — Коля родом из Питера.
Приходил он к ней и на работе; если заставал одну, они усаживались на балконе, выходившем в Машков переулок, и с пятого этажа смотрели на прилегающие дома и крыши, на людей, снующих туда-сюда. Ей нравилось чувствовать над ним свою власть. Он плохо или совсем не знал стихов, и, играя с ним, она часто этим пользовалась. То, например, уронит платок и самым невинным тоном говорит: «Поднимите». Николай, спохватившись, наклоняется, Вера же продолжает: «Вы сегодня мой паж, нет, не надо, мой милый, единственный. Этот вечер — он наш, о, не правда ли, наш, Этот вечер желанно-таинственный…» Соловьев смотрит на нее настороженно, видно, что боится попасть впросак, не понимает, то ли она говорит, то ли читает. Лишь убедившись, что он окончательно сник, Вера, хохоча, милостиво объясняет: «Это стихи Игоря Северянина».
Оба они запомнили вечер, после которого начали бояться потерять друг друга. Как-то раз они зашли в «Славянский базар», где прежде был роскошный ресторан, а теперь помещался клуб, в котором часто устраивались танцы. Вот и тогда играл духовой оркестр, кружились пары, и они, забыв обо всем, тоже кружились со всеми. И вдруг оркестр смолк, танцующие замерли, будто живые картинки, затем началась неразбериха. Это была облава. «Спокойно, спокойно», — говорили люди с винтовками, отодвигая танцующих и протискиваясь к центру залы, где как раз стояли они с Николаем.
Веру это происшествие совсем не взволновало, она понимала, что ищут не ее, и просто ждала, когда патруль уйдет, можно будет танцевать дальше, и тут почувствовала, что Николай сильно нервничает. Она хотела узнать, почему, но он опередил ее и спросил: «У тебя документы с собой?» — «Какие? — удивилась Вера. — Конечно, нет». В то время было уже необязательно везде ходить с документами, и она, которая всю жизнь всё теряла, предпочитала оставлять их дома. Вера хотела объяснить это Николаю, но он снова опередил ее и с раздражением сказал: «Как же так получилось?» — и она почувствовала себя провинившейся девочкой.
До них патруль так и не добрался, солдаты нашли, кого искали, и вышли на улицу. Вере танцевать больше не хотелось, и они тоже вслед за солдатами вышли. Стояла теплая июньская ночь. В скверике у Ильинских ворот они сели на скамейку. Было тихо и совсем безлюдно. Фонари не горели, но небо было так густо усеяно звездами, что они хорошо видели друг друга. Николай был спокоен, умиротворен, и об истории с патрулем Вера сразу забыла.
Ни с того ни с сего ей опять захотелось с ним поиграть. Будто напоминая о каком-то недавнем их разговоре, она сказала: «Помнишь сад с вырезными перилами, Где, как шепчущий взгляд, тихо звезды дрожат над дубами странно-унылыми?» Но на этот раз обмануть его не удалось. Он посмотрел на Веру, усмехнулся и неожиданно сильным, красивым голосом запел: «Как таинственна ночь, как душиста сирень. Протянулся шумливый, докучливый день, и стоит тишина». Так же внезапно, как начал, он оборвал пение, обнял Веру за плечи, привлек к себе и поцеловал.
В дневнике Вера писала, что по ней, будто по дереву, прошел какой-то трепет и она испугалась, что он это заметит. В ту ночь, против обыкновения, они, не задерживаясь, расстались у подъезда. Дома она сразу, едва коснувшись головой подушки, заснула, спала без сновидений, а утром проснулась совершенно счастливая. До конца августа Вера чуть не целыми днями пропадала с Николаем в Найденовском парке. Этот парк и сама загородная усадьба, разбитая сто лет назад по проекту Жилярди, потом еще долго были ее главными аргументами в домашних спорах о революции. Всё детство она мечтала хотя бы одним глазком заглянуть за высокую ограду, и вот, как в сказке, фея революции взмахнула волшебной палочкой, желанные кованые ворота распахнулись, и они с Колей, держась за руки, вошли в страну чудес.
О своем первом посещении парка Вера писала так: «Сначала мы пересекли мощенный булыжником двор, посреди которого было оставлено место для купы цветущей сирени, дальше были вторые ворота, на этот раз чугунные, а уже за ними парк. Войдя туда, я не удержалась и вскрикнула от восхищения: зеленые лужайки как будто были забрызганы синькой — цветущими пролесками. Хотя за ними давно уже никто не ухаживал, аллеи еще не успели зарасти травой, и мы до вечера ходили под кронами столетних лип и дубов, свет всё время чередовался с тенью, и в этом странном освещении многочисленные статуи и беседки казались живыми. Похоже, мы были первыми, кто после бегства владельцев сюда попал».
Обычно она и Коля приходили с книгами и садились на одну из скамеек верхней аллеи, откуда была хорошо видна текущая внизу Яуза. Вера тогда читала гамсуновского «Пана». Как и Глан, она всю жизнь вела дневник, но пока еще не встретила человека, который бы целиком завладел ее мыслями. Подумав об этом, она покосилась на Колю, он смотрел мимо своей книги куда-то в сторону, и Вера вдруг испугалась, что никогда не узнает, о чем он сейчас думает. Почему-то она знала, что спрашивать не надо, но не удержалась и всё равно спросила. Он очнулся, грустно посмотрел на нее и сказал: «Ни о чем». Потом, увидев, что Вера хочет обидеться, взъерошил рукой ее волосы и ласково добавил: «Мальчишка». Вера тогда почувствовала, что она всего-навсего спеленутая куколка и, пока придет время появиться бабочке, ждать еще долго.
В другой раз он сказал: «Вера, где бы я ни был, я всегда буду знать, где ты», — и ей сразу представилось, что он мог бы быть ее старшим братом, о котором и она, и Ирина мечтали еще маленькими девочками. Она запомнила бы и без дневника, что это было в субботу, потому что весь следующий день, всё воскресенье, она ходила по дому, будто пьяная, каждую минуту задавая себе один и тот же вопрос: «Правда, это любовь?» Ей хотелось только этого да еще петь и кружиться. А еще через день, в понедельник, когда они с Николаем, идя к ее дому, сворачивали в Дурасовский переулок, он остановился и сказал: «Мы с тобой поженимся. Только, пожалуйста, не возражай. Поженимся по-настоящему, обвенчаемся в церкви». И она снова, теперь уже совсем твердо поняла, что счастлива, что она любима тем, кого избрала сама.
Но всё это ликование не продлилось и недели. В пятницу Николай пришел к ней в отдел и сказал, что только что получил назначение казначеем передвижной артиллерийской ремонтной мастерской и должен в ближайший вторник отбыть на Восточный фронт. Он тоже был еще мальчишка — стал хвастаться ей, что ему выдано целых семьдесят пять тысяч рублей, — да и она не понимала, насколько всё серьезно. Смеясь, сказала: «Давай истратим, и ты никуда не поедешь», — и тут же поняла, что Коля уже куда больше со своей ремонтной мастерской, чем с ней. «Как истратим? — вскинулся он, непонятно чего испугавшись. — Ну да, истратим, а потом мне ответ держать».
