Андрей Шляхов - Доктор Данилов в дурдоме или Страшная история со счастливым концом
«Старый конь борозды не портит, но и глубоко не вспашет», — вспомнила Тамара Александровна.
Глава шестнадцатая
Красный крест
Данилов не знал, сколько времени он провел привязанным к кровати за руки и за ноги. Помнил только ощущение несвободы и бессвязные обрывки чьих-то разговоров. Приходя в себя, он пытался молча освободиться от пут, но всякий раз терпел неудачу. Тогда он подавал голос, пробуя подчинить себе одеревеневший язык. Язык слушался плохо и вместо понятных слов выходило непонятное мычание. Данилов нервничал, дергался – шумел, одним словом. Вскоре приходила медсестра (сфокусировать зрение на лицах не удавалось) и делала укол, ввергавший Данилова в ватную темноту.
Полагающегося сестринского поста в надзорной палате не было. Зачем отвлекать кого-то из сестер от дел и заставлять скучать при крепко привязанных и столь же крепко спящих пациентах? Они никуда не убегут, ну, а если начнут шуметь – получат очередную инъекцию. Привязанных регулярно (каждые три-четыре часа) приходилось «перевязывать», чтобы избежать нарушения кровообращения. Впрочем, слишком долго привязанными не держали. Нейролептики и седативные препараты – вот самая надежная гарантия спокойствия и послушания.
Лучше всего, по мнению Лычкина, было бы укладывать буйных в коридоре, около сестринского поста, чтобы они служили наглядным примером другим больным, но подобное новшество вряд ли одобрила бы администрация. Не стоит нарушать столь любимый и повсеместно распространенный принцип келейности, согласно которому везде должны царить тишь, гладь и благодать. Да и потом – кому-то связанный послужит примером, а кто-то, глядя на него, может перевозбудиться. Уж не говоря о том, что непременно найдутся и такие, кто захочет примерить на себя роль спасителя и попробует развязать «вязки» – широкие матерчатые ремни.
Когда «вязки» сняли, Данилов этому уже не радовался. У него вообще не осталось никаких эмоций и желаний, кроме одного – спать, спать и спать. Спалось комфортно – Лычкин был брезглив, и потому в его отделении широко использовались памперсы для взрослых. Больница на такую ерунду не тратилась – соответствующей данью обкладывались родственники тех пациентов, которые не слишком хорошо контролировали отправление естественных надобностей. Из сэкономленных памперсов формировался запас «на всякий случай».
С Еленой пришлось разговаривать Лычкину – Безменцева полчаса назад ушла к главному врачу, и было ясно, что вызывать ее в отделение не стоит. Сама придет, когда главный отпустит.
Попросив Елену подождать его в коридоре, Лычкин сходил в ординаторскую, где ознакомился с последними записями в истории болезни Данилова. Ознакомился – и остался доволен. Комар носа не подточит, все связно, логично и обоснованно.
«Сам виноват, — мстительно подумал Лычкин. — Долежал бы себе спокойно оставшийся срок, и все. Кто мешал? Зачем было концерты устраивать?»
Теперь уж деваться некуда – пересмотр диагноза «шизофрения» невозможен. Все ложится один к одному, как нельзя лучше. Всем известно, что самые ретивые кверулянты получаются из шизофреников. Ох, как любят они засыпать своими пасквилями всевозможные инстанции.
Любят, пишут, настаивают на своем, но одна фраза, одна-единственная фраза – «Состоит на учете в психоневрологическом диспансере по месту жительства с диагнозом „шизофрения“ – напрочь перечеркивает все их старания. На такие жалобы ответ стандартный: „Сведения, изложенные в письме гражданина такого-то, являются вымышленными“ (как вариант – „не соответствуют действительности“).
С утра Даниловым уже интересовалась аспирантка Катя, только что вышедшая на «работу с учебой» после болезни.
— А какого рода у вас интерес к Данилову? — грубовато спросил Лычкин.
— Сугубо научный, — смутилась Катя.
— Поищите себе другого больного, — посоветовал Лычкин. — Этот Данилов из тех, от кого только и жди неприятностей.
— А на вид такой интеллигентный… — вырвалось у Кати.
— Мой двоюродный брат начинал свою врачебную деятельность в туберкулезной больнице, — улыбнулся заведующий отделением. — Сами понимаете, какой там контингент – на одного инженера четыре уголовника и пять бомжей. Потом он переквалифицировался в пульмонологи и ушел в одну ведомственную больничку, где имел дело с весьма интеллигентными людьми. Многие даже были со степенями. Так вот, к чему я это рассказываю – брат до сих пор убежден, что все зло, все кляузы и неприятности исходят от интеллигентных пациентов. И я с ним полностью согласен.
— Я учту, Геннадий Анатольевич, — пообещала Катя и ушла искать себе другого тематического больного.
Теперь вот пришла жена Данилова. Тоже тяжелый случай – врач, да еще и администратор. Конечно, по мнению Лычкина, руководство выездными бригадами нельзя было сравнить с интеллектуальной работой заведующего психиатрическим отделением, но тем не менее своему брату-руководителю, то есть – сестре, следовало оказать уважение. Предложить чаю или кофе и поговорить не на ходу, а в своем кабинете. Поговорить обстоятельно, доверительно, тем более что предмет разговора чреват кое-какими осложнениями.
От чая и кофе Елена отказалась, давая понять, что разговор планируется серьезный.
— Геннадий Анатольевич, — начала она, стараясь по максимуму сохранять спокойствие, — мне не совсем понятна ситуация с Владимиром…
— Нам она тоже не до конца понятна, — Лычкин улыбнулся и развел руками, — но я уверен, что к окончанию срока его пребывания…
— Геннадий Анатольевич, давайте не будем заглядывать в будущее! — потребовала Елена.
Она не выспалась (до пяти часов утра читала руководство по психиатрии, освежая в памяти знания, полученные на пятом курсе) и оттого чувствовала себя разбитой и не собиралась тратить силы на долгую пустопорожнюю болтовню.
— Скажите, какой диагноз у Владимира?
— В итоге мы вместе с кафедрой сошлись на шизофрении, — после небольшой паузы сказал Лычкин и подчеркнул: – Сомнений в правильности диагноза у нас нет.
— А на чем основывается диагноз? Думаю, что я как врач смогу понять…
— Елена Сергеевна, можно я задам вам встречный вопрос?
— Пожалуйста.
— Как по-вашему – смогу ли я, будучи врачом высшей категории, оценить правильность постановки диагноза… ну, скажем, инфаркта миокарда бригадой «скорой помощи»? На том же профессиональном уровне, что и вы?
— Я понимаю, к чему вы клоните, Геннадий Анатольевич. Но дело в том, что у меня как у врача и как у близкого человека есть сомнения в правильности вашего диагноза. И в целесообразности продолжения лечения в вашем отделении тоже.
— Почему? — Лычкин был само дружелюбие.
— Потому что я никогда не замечала за Владимиром чего-то такого, что натолкнуло бы меня на мысль о шизофрении…
— Естественно, ведь вы не психиатр.
— Но и не водитель автобуса. В какой-то мере, пусть даже и не наравне с вами, я могу судить о психическом здоровье своего мужа!
— Елена Сергеевна, — Лычкин улыбнулся так широко, как мог, но улыбка его больше походила на гримасу отвращения, — близким людям очень трудно быть объективными. Недаром ведь сказал поэт: «Большое видится на расстоянии». И потом, разве вы забыли, при каких обстоятельствах ваш муж попал к нам?
— Я все прекрасно помню, и у меня есть единственное объяснение происходящему.
— Так, любопытно послушать, — оживился Лычкин. — Поделитесь, Елена Сергеевна.
— Да, у Владимира были проблемы со психикой. — Елена заговорила быстро, словно боясь, что ей не дадут высказаться полностью. — Но эти проблемы носили экзогенный характер. Неприятности на работе, стресс, вызванный сменой специальности, смерть матери, увлечение алкоголем… Но я знаю его со студенческих лет и никогда, совсем никогда я не замечала за ним ничего такого шизоидного. Он всегда был вменяем и адекватен. Он не носился со сверхценными идеями, не слышал посторонних голосов, не видел того, чего не было. Мне ли как жене не заметить психических отклонений? Тем более что я врач и с психиатрией знакома не понаслышке.
— Хорошо, пусть так, — неожиданно для Елены согласился Лычкин. — Все так и было, я вам верю. Но шизофрения – это такая болезнь, которая может проявиться и в сорок лет, и в шестьдесят. Вы говорите о стрессах, но разве не могли эти стрессы стать пусковым механизмом?
— Да нет у него никакой шизофрении! — Елена чуть не расплакалась от сознания собственного бессилия. — Странный у нас с вами получается разговор…
— Согласен, странный, — кивнул Лычкин. — Но вы пришли ко мне как к заведующему отделением, и мой долг…
— Только не надо о долге! — Елена предостерегающе подняла правую руку. — Не надо красивых слов! — Рука снова легла на сумку. — Хотите, я расскажу вам, как все было?
