Паоло Джордано - Одиночество простых чисел
Служащая холодно улыбнулась:
— Нам не разрешено давать такую информацию.
— Это очень важно. Прошу вас! Это в самом деле очень важно.
Служащая раздраженно стукнула ручкой по регистрационному журналу, лежавшему перед ней.
— Мне жаль. Но это действительно невозможно, — повысила голос она.
Аличе тяжело вздохнула и отошла от окошка, но потом вернулась.
— Я жена доктора Ровелли, — сказала она.
Служащая выпрямилась, удивленно приподняла брови и снова постучала ручкой по журналу.
— Понимаю, — сказала она. — Тогда, если хотите, я позвоню вашему мужу. — Она подняла трубку, намереваясь вызвать Фабио по внутреннему телефону. Аличе жестом остановила ее.
— Нет, — сказала она, — не нужно.
— Вы уверены?
— Да, спасибо. Не нужно.
Она побрела домой. И всю дорогу размышляла только о случившемся. В голове прояснялось, но все, о чем бы она ни подумала, заслоняло лицо этой девушки. Детали стремительно тонули в море других, второстепенных, воспоминаний, но… Но эта улыбка, точно такая же, как у Маттиа, совмещенная с ее собственным дрожащим отражением на стеклянной двери, эти слегка вьющиеся черные волосы и эти черные бездонные глаза…
Скорее всего, Микела жива, и она встретила именно ее. Это безумие, и все же Аличе не могла не верить тому, что видела сама, собственными глазами. Она отчаянно нуждалась именно в этой мысли. Она хваталась за нее, как утопающий за соломинку.
Она попробовала представить, как могли развиваться события. Может быть, эта женщина украла Микелу? Нашла ее в парке и увела, потому что очень хотела иметь ребенка, но не могла… Может, ее чрево не способно было зачать или она сама не желала найти в нем место для новой жизни?
Точно так же, как я, подумала Аличе.
Она украла девочку и вырастила где-то далеко отсюда, под другим именем, как свою дочь…
Но зачем, в таком случае, вернулась? Зачем рисковала, ведь ее проступок мог обнаружиться спустя столько лет? Или ее гложет чувство вины? А может, она хотела бросить вызов судьбе, как собиралась поступить сама Аличе, стоя здесь, у дверей онкологического отделения?
Нет, пожалуй, эта женщина тут ни при чем. Она встретила Микелу много позже и ничего не знала ни о ее родителях, ни о ее настоящей семье, так же как и сама Микела ничего не помнила о себе.
Аличе представила Маттиа, как он сидел в ее старенькой машине и показывал на деревья — землистое лицо, мертвенный, отсутствующий взгляд. Она была моей точной копией, сказал он тогда.
Нет, сомнений не может быть, все совпадает, эта девушка и в самом деле Микела, пропавшая сестра-близняшка. Такой же лоб, такие же тонкие пальцы, такая же манера держаться. И эта ее непосредственная детская игра, особенно она…
Но уже через минуту уверенность пропала. Аличе поняла, что запуталась. Усталость ощущалась сильнее, вдобавок давал знать о себе голод, вот уже несколько дней сжимавший ей виски. Аличе побоялась, что снова потеряет сознание.
Дома она оставила ключ в замке, а дверь приоткрытой. Не снимая куртку, прошла в кухню и, порывшись в шкафу, отыскала баночку тунца. Рыбу она съела прямо из жестянки, не слив масла. Вкус у тунца был тошнотворный.
Пустая банка полетела в ведро, а из шкафа была вытащена другая — с горошком.
Выуживая горошинки из мутной жидкости, Аличе, не останавливаясь, съела несколько ложек. Горох отдавал песком, его блестящая кожица липла к зубам.
Потом она взяла пачку печенья, открытую еще в тот день, когда ушел Фабио, и, почти не жуя, проглотила пять штук, одно за другим. Печенье царапало горло посильнее, чем осколки стекла.
Есть она перестала только тогда, когда спазмы в желудке стали такими сильными, что, корчась от боли, она осела на пол.
Полежав немного, Аличе встала и прошла в лабораторию, ту самую, что оборудовал для нее Фабио. Ей незачем было скрывать хромоту, ведь кроме нее в доме никого не было. Там она достала со второй полки коробку, на которой красным фломастером было жирно выведено «Моментальные», высыпала содержимое на стол и принялась быстро перебирать снимки. Некоторые из них слиплись, но она терпеливо разъединяла их, чтобы ничего не пропустить.
Наконец она нашла, что нужно.
Долго рассматривала фотографию.
Маттиа на ней молод, она тоже.
Голова у него опущена. Лица не рассмотреть, поэтому трудно убедиться в сходстве.
Прошло столько времени… Наверное, слишком много…
Аличе охватила мучительная, щемящая тоска. Если б можно было начать все сначала, она бы выбрала именно этот момент. Они с Маттиа в тихой комнате, близкие, но не решающиеся коснуться друг друга… Она должна предупредить его. Только он может сказать, что это было. Если его сестра жива, Маттиа имеет право знать это…
Аличе впервые поняла, что их разделяет смехотворное, по сути, расстояние, и она не сомневалась — он все еще там, откуда много лет назад написал ей пару раз. Если бы он женился, она так или иначе узнала бы об этом. Потому что их связывает невидимая, но прочная нить, скрытая под ворохом разных мелочей, нить, которая может существовать только между людьми, увидевшими друг в друге собственное одиночество.
Пошарив под снимками, она отыскала ручку и начала писать, стараясь не размазать чернила рукой, и потом подула на них, чтобы просохли. Нашла конверт, вложила в него снимок и запечатала свое послание.
Наверное, дойдет, подумала она.
Приятное волнение охватило все ее существо и заставило улыбнуться, как будто именно с этой минуты время начало свой новый отсчет.
43
Прежде чем направиться к посадочной полосе, самолет, на котором летел Маттиа, покружил над центром города. Взяв за ориентир один из самых старых мостов, Маттиа взглядом проследил от него путь к дому родителей. Насколько он понял, цвету него оставался прежним, не изменившись с тех пор, когда он покинул его.
Под крылом, совсем рядом, раскинулся парк, с четырех сторон зажатый автомагистралями и пересекаемый рекой. В такой ясный день, как этот, хорошо было видно: отсюда никто никуда не мог исчезнуть.
Он поближе придвинулся к иллюминатору, желая увидеть все остальное. Нашел извилистую дорогу, поднимавшуюся на холм, и в стороне от нее — дом делла Рокка — по белому фасаду тянулся пунктир близко поставленных окон; дом походил на массивную глыбу льда. Чуть выше он увидел свою старую школу с зелеными пожарными лестницами и вспомнил их холодный, шершавый металл.
Место, где прошла первая половина его жизни, напоминало гигантский конструктор, составленный из раскрашенных кубов и разных других форм, лишенных признаков жизни.
В аэропорту он взял такси. Отец очень хотел встретить его на машине, но Маттиа отказался.
— Нет, я сам приеду, — сказал он хорошо знакомым родителям тоном, возражать против которого не имело смысла.
Он постоял на другой стороне улицы, глядя на свой дом еще и после того, как такси уехало. Сумка, висевшая на плече, не тянула. В ней лежала смена белья на два, самое большее три дня.
Подъезд был открыт, и он поднялся на свой этаж.
Позвонив, он не услышал никакого движения за дверью. Потом ему открыл отец, и они улыбнулись, прежде чем что-то сказать друг другу, невольно оценивая минувшее время по изменениям, какие произошли с ними.
Пьетро Балоссино выглядел стариком. И дело не только в седине и набухших венах, особенно заметных на руках, а в том, как он стоял перед сыном, в том, как тяжело опирался на дверную ручку, словно ноги не держали его больше.
Они обнялись, испытывая неловкость. Сумка Маттиа сползла с плеча и оказалась между ними. Маттиа опустил ее на пол. Пьетро ласково провел рукой по голове сына и от воспоминаний у него защемило сердце.
Маттиа взглянул на отца, собираясь спросить, где же мама, и тот понял.
— Мама отдыхает, — ответил он. — Неважно чувствует себя. Наверное, из-за жары, что стоит в последнее время.
Маттиа кивнул.
— Есть хочешь?
— Нет. Пить хочу.
— Сейчас принесу.
Отец поспешил в кухню. Казалось, он обрадовался поводу удалиться. Маттиа с грустью подумал: только это и осталось — вся родительская любовь теперь выражается лишь в мелких заботах, в простых вопросах, какие повторяются по телефону каждую среду. Не забывает ли поесть, не холодно ли, не жарко, не устает ли, не нужны ли деньги — вот что их интересует. Все остальное спрессовалось в окаменевшую массу так и не случившихся разговоров, так и не произнесенных извинений, поступков, которые уже не исправить, воспоминаний, которые навсегда останутся неизменными…
По коридору он прошел в свою комнату. Почему-то его не покидала уверенность, что там все осталось по-прежнему, словно это пространство не могло поддаться воздействию времени, словно годы его отсутствия всего лишь заключены в скобки. Но комната стала другой, и он испытал разочарование, граничащее с жутким ощущением, будто его уже нет на свете. Некогда голубые стены теперь покрывали кремовые обои, на месте его кровати стоял диван, перенесенный сюда из гостиной. Лишь письменный стол по-прежнему был у окна, но на нем не оказалось никаких его вещей — только пачка газет и швейная машина.
