Владимир Высоцкий - Черная свеча
— Резо нет, — проговорил, не поднимая ресниц, Ираклий. — Мы ссоримся за человека, который положил под пули шесть жизней. Резо был вор и жил по своим законам. Жора — уполномоченный по делам религии. Разорял храмы, насиловал жен и дочерей священников, а кончил тем, что продал своих соплеменников. Его душа сгнила, он завидовал тем, у кого она сохранилась…
— У тебя она есть?!
Ираклий не ответил на вопрос. Повернулся к Упорову спиной; было непонятно, с чем уходит потомок грузинских князей, но ненависть к нему остыла, а прощенье еще не пришло…
В столовую входили по одному с открытым ртом, куда пучеглазый, слегка глуховатый фельдшер вливал ложку противоцинготного средства — отвара столетника. Отвар разрушал печень, но в отличие от цинги, с больной печенью человек мог работать.
— Шире, шире пасть, божий одуванчик! — требовал заблатненный фельдшер.
— Что, тебе нельзя?! Может, лучку прикажете или чесноку? Открой хлебало! Открой, сказано!
Никанор Евстафьевич Дьяков прошел мимо фельдшера, будто того и не было. Фельдшер увидел на лицах зэков скептические улыбки, психанул и ткнул, как вилы в сено, ложку с отваром в рот несчастного армянина:
— Еще хошь?!
— Ны, ны, ны надо!
У высокого, с вислыми плечами зэка выскользнула из рук чашка баланды. По-вороньи каркнув, он попытался ее поймать… безуспешно. Баланда выплеснулась на латанные штаны, а чашка заплясала по полу. Зэк поднял ее, сгорбившись, подбежал к разливающему:
— Вы видели мою трагедию, Серафим Кириллович? Ну, хотя бы половинку.
— Вали отседова, жидовская морда! От педерастов жалоб не принимаем! — Серафим Кириллович угрожающе замахнулся. Зэк отскочил, развел руками, будто сам удивлялся, что все еще не ушел на свое место. Разливала глянул ему вслед и окликнул:
— Эй, жидорванец! Канай сюда! Подогрею от доброты душевной. Смотрю на тебя, Лазарь, и думаю — хоть эта сука сидит, а не садит. Живи. Перед тем, как откинуться, я тебя отравлю.
Серафим Кириллыч посмотрел на зэка, как на рожающую крысу, плюнул в баланду и протянул Лазарю сухарь.
— О! — загудели вокруг. — Ну, ты мот, Кириллыч. Купец Балалайкин!
Лазарю зубы выбили на допросе. Он сует сухарь за щеку, заливает баландой из чашки с пробитым дном.
— Выходи строиться! Быстро! Быстро!
Старшина Елейкин дергается нескладным телом, выражая свое раннее нетерпение.
— Все торопится, как голый сношаться, — ворчит рябой зэк с торчащими изо рта двумя передними клыками.
— Что ты там базаришь, Кусок?! — спрашивает все подмечающий старшина, но смотрит куда-то в сторону.
— Да вот хочу семью создать после досрочного освобождения.
— Базарить будешь, здесь оженим. Строиться!
Высокий, похожий на высохший тростник, китаец хватает горстью обсевших мокрое пятно мух и отправляет в рот.
— Вкусно, ходя? — спрашивает с доброй улыбкой разливала.
— Плехо! — сознается китаец. — Кушать хотца.
— Играешь плохо, ходя: шестую пайку засаживаешь.
— Считаешь тоже плехо, Кырылыч, — седьмую.
Китаец ждет, когда вновь соберутся мухи, но его выталкивает в шею старшина.
— С воскресением тебя, парень, — говорит в ухо Упорову Дьяк. — Меня тоже едва сукам в пасть не кинули. На Удачный заслать хотели. Но потом одумались.
Никанор Евстафьевич щурится, отчего морщины на его добродушном лице обретают графическую ясность. Он говорит:
— К кому пахать тебя определили?
— К Лысому.
— Характерный бандеровец. На Стрелке едва свои не грохнули. Подскажем, чтоб жилы не тянул. И подогрев нынче получишь.
Упорову хочется послать старого вора подальше, но он отвечает с уважительной скромностью:
— Стоит ли беспокоиться, Никанор Евстафьевич?
— Стоит.
И дернул дрябловатой щекой:
— Не озоруй болс. Суки ярятся. Поживи тихо до сроку.
На этом разговор кончился, они расстались так же незаметно, как и встретились, ограничившись спокойными кивками для прощания. Зэк зябко поежился, попытался вспомнить кличку того человека, которому суки «отчекрыжили конечности», но в это время его спросили, слегка потрогав за плечо:
— На проходке пахал, сиделец?
Бугор стоял напротив, ковыряя в ноздре утиного носа грязным мизинцем.
— Работал. Мне бы только немного в себя прийти.
— Это когда освободишься. Пойдешь ставить крепеж. С ними.
Лысый, так звали бригадира, кивнул в сторону трех заключенных, разбирающих штабель тонких бревен. Сам повернулся в профиль, не теряя из виду Упорова, сказал:
— Они все поймут.
Затылок бригадира срезан вровень с шеей, под петлястым ухом бьется синеватая жилка. Наверное, он ждал, когда зэк выполнит его приказ, и потому не двигался.
Упоров позволил себе подумать; не торопясь, словно все решил сам, пошел к штабелю размеренной походкой, подумывая о новом побеге. Шел и чувствовал взгляд в спину из-под пропыленной кепки бугра, которую тот носил по-деревенски — набекрень.
Он перебрался через кучу бревен, спросил у хромого с синим бельмом над глазом зэка:
— Стояки мереные?
— С виду одинаковые. А так, кто их знает… Ты до нас прибыл?
— До тебя лично. Послали доложить.
Упоров тряхнул стояк, отбросил в сторону:
— Гнилье. Чем крепить будем, гражданин начальник?
Бельмастый не обиделся, ответил своим тиховатым, слегка рассыпающимся голосом:
— Листвяк искать надо. Тут все вперемешку. А ты случаем не из воровского побега, что Пельмень вел?
— Угадал. Вот этот сгодится. И этот пойдет.
— На свободе-то хорошо крутанулись? — не унимался бельмастый.
Крепежные бревнышки улетели в отдельный штабель.
Упоров оглядел мужика насмешливым взглядом, но решил не портить отношений:
— На всю катушку. Больше даже прокурор дать не мог.
Работающий рядом с ним мужик в плюшевой рубахе, совсем, как заводная кукла, покрутил головой, проверив каблуком надежность стояка, предупредил бельмастого:
— Не докапывайся: он Секачу все потроха отбил. Ты же его кулаком треснул, парень?
— Чем просил, тем и треснул. Придержи за тот конец, не то посыпаются…
К полудню работа была закончена. Лиственничных стояков набралось сотни полторы, и зэки уже собрались начать их транспортировку к шахте, когда там возник переполох.
— Никак опять обвалило? — ни к кому не обращаясь, спросил бельмастый и сощурился.
— Сбегай, Чарли, — предложил бельмастому зэк с серой, похожей на асфальт кожей и куском собачьей шкуры, привязанной к пояснице ворсистой веревкой. — Сбегай! Може, там уже гробы нужны.
Чарли ничего не ответил, циркнул зубом, пошел, забыв захлопнуть рот и волоча правую ногу. Вернулся он вскорости, уже с закрытым ртом, потому что из него торчал подстреленный «бычок».
— Четыре шнура не выпалило, — Чарли вынул окурок потрескавшимися пальцами. — Взрывникам полгода до звонка. Менжуются…
— Жить и стахановцы хотят, — предположил зэк в плюшевой рубахе. — Ты-то что не подписался?
— Плохая примета: с утра твою рожу увидел. Бугор велел крепеж к шахте носить.
У входа в шахту все еще спорили два взрывника, остальные подливали масла в огонь.
— Лукайтесь оба. Не так обидно помирать.
— Я в прошлый раз со смертушкой в прятки поигрался. Теперь ты давай, Мухомор.
Тот, кого назвали Мухомором, на голову ниже товарища, но судя по выпяченному вперед подбородку, настырней и злее. Говорит шепелявой скороговоркой, прищелкивая языком:
— Отсосешь! Отсосешь!
Упоров раздумывал совсем немного, подойдя к бочке с водой, снял с борта мокрую тряпку. Другой рукой подхватил чье-то кайло и карбидную лампу.
Густая темень шахтного провала отсекла половину кирзового сапога зэка, прежде чем ему в спину ткнулся вопрос бригадира:
— Куда прешь, герой?
Он ответил уже из полной темноты, слегка развернувшись, чтобы его могли слышать прекратившие базар зэки:
— Я это умею.
— С четвертаком-то чо не рисковать?! И я бы тоже…
— Ты?! — Лысый поймал Мухомора за ворот брезентовой рубахи. — Дух не тот! От тебя помойкой пахнет. Он под вышкой ходил — не сломался.
— Откуда ты знаешь?! Тебе мусора докладывали?!
— У меня глаза есть, червь! — он отшвырнул в сторону Мухомора, скомандовал остальным зэкам, — Крепеж — к шахте!
Упоров двигался осторожно, вдыхая сквозь мокрую тряпку пахнущий сгоревшим порохом воздух. Всем своим существом он ощущал угрожающее терпение растревоженной взрывами земли. И кляня себя за лихую бесшабашность, сосредоточенно осматривал место, где остались невыпалившие патроны. Затем точно нанес удар кайлом, повторил удар, начал крушить мерзлую землю, представляя, как взорвется патрон и ему навстречу выплеснется ослепительный свет с грохотом, который не сможет вместить слух…
Земля падала к его ногам, а он рубил и рубил, защищая себя безотлагательным действием от парящего вокруг страха.
