Георгий Давыдов - Крысолов

Неудивительно, что статья Божидарова «Волки в овечьей шкурке» была снята с публикации. Больше того: Божидаров оказался нежелательной персоной на встречах с московской общественностью (список А, представленный красным посольством), а также нежелательной персоной в местах перемещения московской делегации (список B, уточненный тем же посольством).

Но ни в каких списках не числилось Буленбейцера! Нет, в Москву среди прочего агентом Абелем (когда он еще не выдал себя в ресторане словом «borshch» и «Голос Америки» еще не хихикал частушкой «Дорогой мой Абель,/ Ты, прости, не Нобель./ И не суй свой шнобель/ В наш секретный кабель»), итак, Абелем была отправлена шифрограмма, содержащая фамилию Бубеншвейбера, известного монархиста-террориста, белоэмигранта-черносотишки, перевертеня и наймита, выполняющего самые грязные требования англо-американских хозяев.

Ловкий (6 футов, 244 фунта — шифрографировал Абель), ловкий Булен вспомнил свои актерские склонности и легко оказался в красном посольстве на знаменитом фуршете на 660 человек (именно тогда Ван Клайберн выучил под диктовку Khrushchev’а чижика). «Драматург Теодор Буленбейцер» — с достоинством значилось на приглашении в багряной кайме.

Почему бы не перещупать контакты?

Между прочим, для этой роли Булен отпустил волосы (романтически разлеглись на плечах) и вызнал удивительный факт из биографии лысого драматурга Эсхила (тот самый грек): орел-гурман, поднявший в лапах черепаху, метнул ее вниз точно на лысину — думал, что камень. А как еще поступить, чтобы расколоть панцирь с нежным мясом? Помилуйте, неужели орел виноват, что с высоты желтоватая лысина была похожа на замшелый валун? Вот и десерт к черепашьему супу… «Жди, — осадила Ольга, — будут blini, pelmeni, kotletki, ris s’Loukom, tushennaya markov, grechnevaya kasha, tvorozhnaya zapekanka, vatrushki и kissel в придачу». — «Я рассчитываю на черную кавьяр». — «Только для президента Айзенгауэра».

Ольгина шуточка (роль драматурга с левым накреном) очень сгодилась. На фуршете Булен притискивался к Ван Клайберну (пока тот снежно-улыбчиво раскрывал рот на хрипотцу кремлевского вождя — «Vania, Vania, gde ty byl? V nashem posolstve viski pil!»), митрополиту Агафафангелу («Нарадная уласть абеспечиват усе суободы»), академику Голю (с болотным лицом — отмалчивался, нажимая на buterbrody), писательнице Фесянько (только что получила госпремию за роман «Девчушки»), к поэту с несколько бабьим лицом (впрочем, красавцу). Кстати, Божидаров, листая красную прессу и подкарауливая живьем (пока не попал в списки A-B) служащих красных миссий, вывел закономерность: после идеологического отбора в Московии восторжествовал отбор физиологический… Доказательства? Пожалуйте: наверх теперь вылезали блондинки-хохотушки (почему бы и не хохлушки), умеющие не цитировать Маркса, а знающие, что такое — ласка. И, конечно, пользоваться духами — фяк-фяк (по заушинам), прицепила улыбку и шагнула в большую жизнь! А мужчины? Красавцы с румяными лицами, исполненными доверия…

Булен решил купить поэта правильной русской речью (у поэта на лице проступили признаки несварения — знаем, господин хороший, где так учат) — «После полетов Белки и Стрелки каждый культурный человек обязан был выучить русский язык!» Нет, псинки стартовали лишь через год. Тогда распишем матросскую пульку: «После выстрела „Авроры“ каждый культурный…» — Поэт смягчеет: «А акцент, Теодор Теодорыч (не невежливость, а расположение друга), остался!» — «На брудершафт?..» — «Моя фамилия Трофимовский…»

Разумеется, за Трофимовским посматривал контрразведчик Пацюк (элегантен в сером — пиджак в крупную клетку, брюки струящиеся — мог бы украшать витрины магазинов Пьера Кардена, на ботинки выделена была специальная сумма из представительских расходов — на буйволовой подошве, с поскрипом), он, чистосердечно улыбаясь, начал прогрызаться сквозь общество жующе-пьющих к поэту. Легенда Пацюка — специалист по Достоевскому. Еще бы не современно! Не забыть: «Бедные люди» — сразу вычисляем, кто есть кто… заблуждения по поводу революционеров определенно вскрыла современная действительность… миллионные тиражи Достоевского доказывают… На фуршет хватит.

Тут Пацюка абордажировала мисс Сильвия Коэн — с виноградными грудками, малиновым шиньоном на вороньих власах, очками, придающими сходство с водолазом-миноискателем.

— Мисс Коэн (подаст с грацией желтую ручку).

— Пацюк (кротко-мужественно, женщинам любо — она толкнет его острым бедром из-под ядовито-неясной юбки).

— Вам ничего (переезжает на шепот) не говорит мой фамилий?

— Коэн? Коэн? (попробуй разберись, кто тут в Америке еврей, а кто русский). Пожалуй, только то, что очаровательная (все-таки Пацюк не зря состоял на качественном довольствии, да?) молодая леди великолепно говорит на языке Пушкина и Маяковского. Хотите перейдем на английский? (Ускоренные курсы комитета безопасности — любой язык в пределах фуршета за две недели).

Коэн позеленеет.

— Моя отец (глаза высверкнут из-под очков) лично был знакома с Владимир Ильич! Вы, кажется (надменно, весьма надменно), плохо, товарищ Поцук, осведомлен об истори американская коммунистическая парти — Рутенбург, он же крепки болт, Бьянго, он же общи папа, Джон Рид, он же мексикански пепер, Натаниэль Коэн, моя отец, — великомученик марксистская идея здесь в благословенная Америк (ее заколотит, перестанет толкаться бедрами) сумел в тяжелейшая условий, задыхаясь в ядовитая кольца желтый дьявол…

— Нит (сглотнул оранжадом). Мы изучаем.

Смягчится.

— Моя милый (всхлип) папочка лично был знаком с Лев Давидович. Я скажу вам, дорогой Пецехович, что Лев Давидович до конца дней оставался верен делу мировая революшин и завещал нам его. Я думаю, его должна реабилитировать.

— Кого? (искренне) Какого Льва Давыдыча?

— Троцкого! (крикнет, толкнув обоими бедрами) Троцкого!

От кремлевской делегации повеет морозильной камерой, вокруг Пацюка выпадет иней.

— Троцхий… (пошевелит губами, главное — выиграть время) Как знать… как знать… А что вы скажете про планы освоения целины?

— Это был идей Троцкого (авторитетно).

— Да?! (не удержался и выправится твердо) Инсинуации…

Увы, Пацюк так и не смог скромно встать рядом с Буленбейцером и Трофимовским.

Кстати, в «Правде» шлепнули фото: Трофимовский жмет руку Буленбейцеру и одновременно ударяет Буленбейцера по плечу — с подписью: «Американская общественность протестует против угнетения в Булиламбаньяне». Впрочем, эмигрантская пресса не осталась в долгу — вслед визиту пустила шестистишие:

Да будь я шеф-повар преклонных годов,

В Париже, но без унынья и лени

Рецепты всех щей и рецепты борщов

Я выучил скоро бы только за то,

Что ел их со смаком товарищ Хрущев.

А Ленин — известно — пельмени!

Разумеется, Вольдемар Алконостов.

Ему иногда нравились подобные шпильки. Хотя приходилось оправдываться перед прогрессивной общественностью Запада, что дело не в том, не в том, что у него отобрали большевики чудное имение (и, кстати, домашнего повара в придачу — он после революции варил похлебки прожорливым матросам Кронштадта), а в том дело, что большевики (тут Алконостов всегда несколько приподнимал хилые брови), простите за откровенность, простите (вас бы удовлетворила прикровенность? вы бы, наверное, предпочли что-нибудь про философию персонализма? а не реальность диалектического ботулизма), итак, большевики хотят играть Моцарта самым обширным, самым весомым, в известном смысле самым тренированным, конечно, массивным, конечно, крепким, то есть долгоиграющим, но все-таки не приспособленным для игры Моцарта местом…

Сказано ясно?

Но о чем все-таки говорили Буленбейцер и Трофимовский? Только лишь бутербродная болтовня?

Вечером (сонно ловя с плеча жирно-американские помочи) Булен счастливо объявил Ольге: «Знаешь, о чем я попросил их смелого витию? Об Илье».

Да, в сентябре 1959 года вопрос о судьбе арестованного русского ученого не должен был вызвать встречное па — «Разве вы не считали, сколько в Америке уничтожили индейцев?» — «А бандитская деятельность Ку-клукс-клана?» — «Дипломатия канонерок еще не убрана с повестки дня». — «Марионеточные диктаторы Латинской Америки, тайны которых шиты белыми нитками, а сами ниточки тянутся в Белый дом». Впрочем, о судьбе индейцев Трофимовский (укладывая кавьяр в рот) все-таки заметил. Гуманность (добавил он) — лучшая черта отечественной литературы.

Ольга не сказала ничего. Она сидела перед трюмо (покупка у все того же армянина с набережной) — и Булен грустно заметил, что пальцы у нее как-то иссохли.

К весне, к вербному — пришло письмо от Трофимовского. Нет, Трофимовский так и не собеседовал с Пацюком (соответственно, личина нагло-американских хозяев Буленбейцера не была сорвана). Впрочем, не исключалась возможность другого метода — сейчас (инструктировали пацюков) время умасливания. Пусть эмигрантишка видит — мы наисмелейше пересматриваем свое недавнее прошлое, потому что соки коммунизма живительны как никогда. Пожалуй, письмо мог настучать присяжный тявкала союза писателей (чтобы не отвлекать Трофимовского от больших дел) — в ту пору Мефодий Ахмедханов (он же — корифей красных писуль, он же — товарищ большие щеки). А Трофимовский только завизировал. Не все ли равно?