Наталья Лайдинен - Другой Париж: изнанка города
Цыганка и тот, кого она назвала Мориа, радостно защебетали, совершенно забыв про меня. Я отвернулся и закурил. Наконец Моника вспомнила обо мне и обернулась.
– Тимош! – закричала она. – Иди сюда! Я познакомлю тебя с Мориа.
Мускулы на лице старика мгновенно напряглись. Его глаза из оживленно-веселых сразу обрели напряженно-внимательное выражение. Лабрадор заворчал и взглянул на меня не по-доброму.
– Улисс! Свои! – осадил старик пса.
Собака посмотрела на меня, потом на Монику. И легла у ног старика.
– Он не похож на человека из табора! – сказал Мориа, прищурившись. – Кто он?
– Это Тимош из России, мой друг.
– Тимош? – Старик снова пристально и недоверчиво взглянул на меня. – Тебе что, лавры Джека Лондона покоя не дают?
– Вообще-то меня зовут Тимофей, – решил разрядить повисшее напряжение я. – Я не цыган. Просто мы в Страсбурге на улице познакомились с Моникой. Она пригласила меня доехать с табором до Парижа… Мы много разговаривали.
– Кто ты? – Мориа все еще стоял, загораживая своим телом проход к шалашу, как будто оберегал от вторжения чужака свое жилище. Улисс привстал и снова заворчал.
– Да просто странник, вагабонд… – сказал я, вспомнив рассказ Моники. – Брожу по миру в поисках приключений и впечатлений. Иногда после этого пишу статьи в газеты и журналы. Видел много крови и боли. Сейчас уже третий месяц живу во Франции, общаюсь с людьми, как могу, зарабатываю себе на хлеб…
– Мориа, он мой друг! – уверенно сказала Моника и снова обняла старика. – Он нас не обидит. Пойдем, я принесла поесть.
– Ну смотри! – Старик вдруг подмигнул мне молодым, ехидным глазом. – Моника мне как дочь. Если что…
– Ой, я слышал это уже от дяди Яноша! Чувствую, несдобровать мне… – расхохотался я.
Моника рассмеялась вслед за мной, старик тоже улыбнулся. Все вместе мы направились к шалашу. Улисс помахивал хвостом.
– Не бойся, Мориа очень хороший, только не любит чужаков, вот и живет отшельником, – шепнула мне Моника.
С первого взгляда я оценил, что Мориа живет здесь давно: вокруг шалаша под ветками был уложен нехитрый скарб, для костра в земле было вырыто специальное углубление, чуть в стороне стояли пластиковые стол и стулья.
– Присаживайтесь! – жестом пригласил старик. – Не ждал вас сегодня. Но голодными не останетесь.
– Мы тоже не с пустыми руками! – улыбнулась Моника, выставляя на стол продукты. Сейчас будем ужинать.
– А дядюшка Янош тебя не потеряет? – спросил Мориа. – Как его бесценное здоровье?
– Нет, не потеряет. Он знает, что я пошла к тебе, поэтому спокоен. Наверно, он навестит тебя завтра, сам все расскажет.
– Добро.
– Тимош, разлей вино!
Я поспешно взял штопор и откупорил бутылку. Старик принес стеклянные стаканы. Я разлил густую темно-гранатового цвета жидкость по стаканам.
– Что ж, за встречу! – предложил я тост.
– За встречу!
Мы выпили. Старик понемногу стал оттаивать. Он откинулся в кресле, собака положила морду ему на колени.
– С прошлого мая с тобой не виделись, красавица моя! – обратился он к Монике. – Ты еще больше похорошела.
Цыганка покраснела и опустила глаза:
– Мориа, уже становится холодно. Как ты собираешься зимовать?
– Как обычно. У меня в шалаше два спальных мешка, есть даже шкура медвежья – нашел на помойке неподалеку. Дырявая, но вполне сгодится для тепла. Зимние вещи в гуманитарной организации выдали. Все хорошо, продержусь как-нибудь.
– Может быть, поедем с нами?
– Как обычно, будете зимовать в Сен-Мари де ля Мер? – оживился старик. – Прекрасное место. Когда-то там, в устье Роны, я познакомился с прекрасной Леонисией. Ей было лет семнадцать. Ах, как она была тогда хороша! Чертовски хороша. Как ты сейчас. С каждым годом ты все больше становишься похожей на мать.
– Жаль, что я совсем не помню ее… – вздохнула Моника. – Она как чувствовала, приехала тогда снова к Цыганской Марии. Просто тянуло ее туда. Чтобы там умереть!
– Нет, чтобы родить тебя! – воскликнул старик. – Я помню, как я взял тебя на руки на следующий день после родов. Такую крошечную… Я обещал твоей матери, что никогда, никогда не брошу тебя и не дам в обиду!
– Я знаю, Мориа, – сказала цыганка. – Ты помогал меня воспитывать, как мог. Несколько лет провел в таборе, приезжал ко мне в Румынию…
Мне было не по себе, как будто я присутствовал при глубоко интимном разговоре близких родственников или любовников. Казалось, про меня снова забыли. Я смотрел на Улисса, который, наевшись, дремал, примостившись у ног старика.
– Испеку картошку! – вдруг сообщил старик, поглядывая на меня. – Поможешь, Тимош?
– Конечно.
– Эту картошку сам накопал тут, неподалеку. Когда убирают овощи, очень много на полях остается. Морковка, картошка, капуста. Здоровая еда! Я хожу, собираю. Вот, у меня погреб сзади вырыт, там хранятся запасы на зиму.
– А в бесплатную столовую вы не ходите?
– Будем на «ты», Тимош, раз уж Моника привела тебя сюда. Раньше она никого не приводила. Все меняется. Имей в виду, что имена, даты, всякие «ты», «вы» на моей территории ничего не значат. У меня свое время и свои правила.
– Хорошо.
– Я редко бываю в таких заведениях. Пока могу, стараюсь сам. Две руки, две ноги – значит, все могу.
Старик проворно зарыл в тлеющие угли картофелины и дал мне палку, чтобы я их помешивал.
– Я принесу одеяла, чтобы укрыться! – сказал он и через несколько минут притащил из шалаша большие клетчатые пледы.
Мы выпили еще вина. У меня было странное ощущение, как будто в речи старика мне чудился едва уловимый акцент. Какой? Я не мог угадать.
– Какое странное имя – Мориа, – состорожничал я. – Что оно значит?
– Ничего, – протянул старик. – Для внешнего мира каждый должен как-то называться. Я зовусь Мориа.
– Так это… не твое настоящее имя?
Мориа посмотрел на меня смеющимися черными глазами, которые казались двумя горящими угольками на бледном морщинистом лице.
– Настоящие имена записаны в другом месте, молодой человек! Кажется, ты назвался Тимошем!
– Мориа… – сказал я, вспоминая. – В Израиле, кажется, есть такая священная гора.
– Точно! Есть! – радостно подтвердил старик. – На этой горе когда-то праотец Авраам собрался принести в жертву Всевышнему сына своего Исаака. Когда-то сам царь Давид купил на вершине горы у крестьянина участок земли и построил там жертвенник. А потом царь Соломон построил на горе Мориа знаменитый храм. С тех пор она чаще называ ется Храмовой горой. Несмотря на то что храм давно разрушен!
– И еще Мориа был учителем Елены Блаватской.
– Да, белым учителем знаменитой основательницы Теософского общества и путешественницы был Мориа. Но это – простое совпадение.
Однако, этот старик был не так прост! Я был удивлен и не знал, что и думать.
– Откуда ты родом? – спросил я.
– Из ниоткуда, как все мы, как ты и она, – буркнул Мориа. – Сами не знаем точно, откуда пришли, куда идем… Или ты знаешь?
– Нет, – смутился я. – Моника сказала, тебе по душе, чтобы тебя называли парижским клошаром.
– Все мы – босяки и бродяги, плебс, трэмпы, хобо, клошары, «рыцари ночи» и «фавориты луны» – не важно. Но сегодня мы случайно пересеклись в этой точке пространства! Значит, в этом есть высший промысел, – с некоторой торжественностью резюмировал Мориа. – Когда-то в Британии бродяг вешали на деревьях, несколько тысяч человек погубили. Спрашивается – за что? С ходом лет общество становится все более жестоким к тем, кто выпа дает из Системы, становится непохожим на остальных. А присмотреться – клошары – те же Божьи птички. Не просто нищие, бездомные бедолаги, заплутавшие по жизни. Клошары живут по заповедям. «Хлеб наш насущный даждь нам днесь…» И все самое главное у них при себе, хоть имуществом они и не разжились.
– Ты хочешь сказать, клошары – те же юродивые? На Руси было много таких Божьих птичек…
– Юродивые? Отнюдь! – возмутился старик. – Диоген или Иисус ближе к клошарам, чем алчные попрошайки с Елисейских Полей. А самый знаменитый клошар, по-моему, Леонардо да Винчи. У него никогда своего угла не было, хотя и жил он частенько в роскошных дворцах. Даже последний свой приют – замок – он принял в подарок от Франциска I на склоне лет, так уж ему захотелось. Погостил там – и ушел вскоре. У клошаров другие понятия о быте, комфорте, собственный взгляд на мир. Внутренняя и внешняя свобода – главный смысл существования. Клошары неизбежно выпадают из плоскостных понятий о человеческих ценностях. Они не боятся быть собой и грести против мейн-стрима. Обретаются на улицах, едят, что Бог пошлет, не голосуют на выборах, просто живут, как деревья или цветы. Мне по душе бродяги. Я из этого племени. Впрочем, довольно!
Хотелось задать ему еще несколько вопросов, но Мориа виртуозно свернул дискуссию, хлопнув в ладоши:
– Картошка готова! Тимош, вытаскивай!
Я с непривычки довольно долго провозился, выуживая горячую картошку из тлеющих угольков. Мориа между тем зажег несколько керосиновых ламп вокруг стола.
