Валерий Митрохин - Афорист
Пур — Шпагатов повсюду видел фаллические символы. Особенно его занимали всякие шпили: башни, вышки. Видимо, отсюда преобладание змеев и всяческих пресмыкающихся гадов в его детских сказочках.
Кто–то из критиков обозвал Шпагатова бабой (ударение на последнем слоге). Наш Пур так обиделся, так оскорбился, что даже в суд пошёл подавать. Но потом передумал. Видимо, победило рациональное в нём.
Главное для меня — это избежать эсхатологичности. Автор.
А Винодел между тем продолжал свои телефонные беседы:
— Лично я свое будущее знаю. Мы с хозяином договорились. Он согласился с тем, что и потом я останусь при нём. Как? Очень просто. Я стану воротником. То есть буду, как и теперь, обнимать его, то есть сидеть у него на шее. Ха–ха–ха! Остроумно? Ты находишь? Мне приятно, что ты оценила.
Не морализируй хотя бы в литературе. Винодел.
А я всё время спрашиваю себя, зачем ты стрелял?
Я спрашиваю себя: зачем ты убил?
Вовс — Параскева:
— Смотри же! Ты только погляди на неё!
— Ну что в ней такого особенного?
— Напоминаю, поскольку, вижу, ты забыл. У наших баб всё особенное. Я шалею от ножек, слегка изогнутых над лодыжками. А если ещё и на самом верху есть этакий просвет в форме сердечка, то женщина — высший класс. А грудь! Она у наших не торчком, как то бывает у лучших белых баб. У нашей грудь в форме груши с финиковыми сосцами. А шея! У неё шея широкая, словно у античной богини. А кожа! Она у неё слегка шершавая, как обработанный гранит. А лицо яйцом. А форма глаз! А ушки с приросшими мочками! А губы! Всегда полуоткрытые.
— Ты прав. Все наши бабы другие, потому что иные нам не подходят.
— Они широки там, где чужие узки. Шумны, когда прочие неслышны почти. И горькие там, где инородные приторные.
Они у нас все такие, потому мы не завидуем друг другу и не отбиваем их один у одного. Не так ли?
Но стоит в наш мир попасть другой женщине, не похожей на нашу, скажем, с более тонкими губами, мы как с ума сходим. Мы начинаем завидовать тому, кто ею обладает. И даже режемся из–за неё.
Поэтому чужие так опасны для нашего брата. У нас есть всё, поэтому чужого нам не надо. Поэтому мы не отдаём ни женщин чужакам, ни земли. Наша земля пахнет иначе, чем другая чья–нибудь. Этот аромат слышим лишь мы. Он доступен лишь нашему сердцу. Ибо пахнет наша почва так, как пахнут наши бабы. Поэтому мы и не должны подпускать к нашим бабам чужаков. Как только чужой узнаёт аромат нашей женщины, начинает принюхивается и к нашей земле. А затем начинает утверждать, что он знает нашу землю, он чувствует её, что она такая же его, как наша.
Но любить он её так не сможет, что б ни говорил, как и нашу женщину он не в силах любить. Чужие созданы для своих баб и земли.
У каждого сущего в этом мире есть всё своё. И пусть каждый остаётся при своём.
Нудизм — это путь к инцесту, то есть путь в дикость и варварство. Пур — Шпагатов.
Повальная мода на свальный грех. Пиза.
— Я всё время от времени спрашиваю: поженились бы они, если бы я не помешал? А потом спохватываюсь. Но ведь его–то нет. Я ведь его убил.
А может, я ошибаюсь и он жив? А что если он был только ранен и ожил потом? Или я убил не его, а другого кого–нибудь? Иначе, почему её так долго нет. Она с ним! Она сбежала от меня, тирана! Они уехали, скрылись. Она — от меня. Он — от своих. Иначе, почему я не вижу так давно ни его, ни её.
Из разговоров под бузу:
— Вы терпите, в конце концов, фиаско в семейной жизни, потому что не даёте мужику вздохнуть. Дайте ему глоток свободы, и весь океан его чувства окажется у ваших ног.
— Да уж семейка ещё та. Многих мужиков они свели… Кого в могилу, кого с ума.
— Таких мы будем выселять.
— У женщин этой семейки такие невинные голубые, мохнатые глазки. Пока в них не всмотришься.
— Ну и что, когда всмотришься?
— Под голубым на дне их — песок и серый ил.
— Опять этот придурок появился на улицах.
— И что делает на этот раз?
— Всё то же: раковину слушает. Даже две. Надел на голову как наушники и слушает.
— Я сегодня не счастлив.
— А вчера?
— Вчера я об этом не думал.
Пьяные препирательства:
— Ну, скажи мне, скажи…
— Не липни, отстань.
— Но кто–то же должен мне…
— Никто ничего никому…
— Эх вы! Думала… А вы!
— Ты думала, мы — люди! Разуй глаза, мы — тени. Это лишь тени тварей божьих, так и не посмевших стать людьми.
— Стой! — вскричал лохматый старец, кинувшись вослед юркому черноглазому.
Тот остановился. Узкие глаза, узкий рот, узкие желваки:
— В чём дело?
— Где моя Ва?
— Чтооо?
— Куда ты подевал её?
— Это не я, — Вовс вспотел. Желваки пропали, глаза стали широкими.
— Спрашиваю иначе, не тебя ли я убил?
— Не меня. Другого. И сделал это напрасно. Не виноват он.
— Ни ты, ни он?! — Старец покачнулся, закашлялся. Замахал руками. — Все. Все виноваты! Все вы передо мной виноваты! — И пошёл прочь, прочь, прочь…
Под пивным ларьком:
— Да никакой он не хан.
— Кто же тогда?
— «Луговые волки» раскопали его подлинное происхождение. Не Хакхан. А Хак хай. Так записано в его метриках.
— Девушка. Подай мне вон тот розовый примерить.
— Вы, наверное, шутите?
— Зачем шутить? Я хочу примерить.
— На себе? — прыснула продавщица бюстгальтеров.
— Вот на нём. — Старый абориген выставил перед собой мальчишку лет пяти.
— А мне тут не до шуток, не морочьте голову.
— Вот как раз про голову я и говорю, у них с матерью размеры совпадают.
— У кого с кем?
— Голова сына соответствует размеру материнского бюста.
Девица всплеснула руками и подала лифчик. Отец опустился перед сыном на корточки и стал нахлобучивать на его голову розовую чашку, расшитую бисером.
Ирэн сидит на террасе. Лицо её хорошо освещено. Она поднесла полный прозрачный бокал ко рту. И я вижу, как задрожали её губы. А в воду упали слёзы. И мне стало жаль… себя.
«Господи! Ну что я могу сделать, чтобы она стала счастливей хоть на йоту?! Я — плохо, да и то от случая к случаю обеспеченный писака!
Политика смертельна для Вселенной. Гений.
Анахронизм. Анахреназм.
Чело веки — человек.
Живот, ноги — животное.
Демоны смотрят прямо в сердце, а терзают рассудок. Автор неизвестен.
Аборигены:
— Чтобы победить, Вовс, мало быть сильным. Надо быть умным. Но и это ещё не всё. Характер нужен.
— Я знаю, необходимо очень хотеть. Так, как Муст хотел.
— Беспощадным и злым тоже надо быть, как Параскева. И непредсказуемым, как Сора Бабуш.
— А?!
— А мы все предсказуемы, мой мальчик. Всем ясно, чего мы хотим. И пока мы будем такими открытыми, они будут отбивать все наши атаки.
— Значит, надо сворачиваться!
— Вот именно, Вовс.
Небритый малый, судя по манерам, только что падший интеллигент, пытался остановить уходящую от него женщину.
Слов слышно не было. Но хорошо видны все движения и порывы. Вдруг он, судя по всему, нашёл слова, и она на несколько мгновений остановилась, всматриваясь в него с надеждой (а если, и правда, станет другим, станет прежним, лучше?). Но заминка длилась недолго. Едва вспыхнувшая было надежда тут же погасла. Женщина не смогла ещё раз поверить. Слишком, видать, тяжелый слой накипи устлал ей сердце. Оно осталось бесчувственным. Она села в такси. Он остался, всё еще не веря или не понимая, что это навсегда.
Эготерапия:
Наша профессия опасна тем, что, сочиняя, мы научаемся (привыкаем) лгать. Сначала другим, а затем и себе. Потому–то мы так всегда необъективны по отношению к себе. С годами мы перестаём знать самое главное — истинную цену своего таланта. Завышая её, мы, в конце концов, утрачиваем дар. И становимся нелепыми, ничтожными во тщеславии своём, несчастными.
Группа захвата в бронежилетах, лёгких, как поролон, и непробиваемых, как сталь, шла, не петляя, не прячась.
— Безнадёга полная. Они нас не боятся, — сказал Вовс, и, вскинув автомат, выпустил опереточно прозвучавшую трель. Ему самому она показалась треском детской игрушки. Не поддержанная, она захлебнулась. «Калашник» вывалился из вдруг ослабевших рук. И Вовс успел себе подумать: надо было взять что–то полегче, какой–нибудь «Бузи». И повалился туда же — вниз, в розовую воду, похожую на вино мускат, жадно хлебнул её и услышал трель, но другую. Похожую на соловьиную и улыбнулся тому, что они, его соратники, поддержали его и пошли на прорыв.
— Туда дураку и дорога, — процедил Параскева, — Нечего было рыпаться. Снайпера не дремлют.
— Так будем перебиты все, если не прислушаемся к рекомендациям Хакхана, — произнёс кто–то.
