Михаил Барщевский - В перерывах суеты
Первая встреча Насти с Дашкой состоялась, когда Андрей позвал их — Настю, Дашку и зятя — в ресторан. К величайшему своему изумлению, Андрей через десять минут после того, как сели за стол, обнаружил, что девочки оживленно болтают, явно стараясь понравиться друг другу. И добиваются в этом успеха. Через несколько дней они вместе с Настей приехали на дачу к молодым, пообщаться с внучкой. И здесь тоже Настю ждал успех. Андрей был на седьмом небе от счастья. Все складывалось как нельзя лучше. Он уже представлял себе, как Настя будет нянчить их собственного ребенка, внутренне улыбался тому, что его сын или дочь будут младше своей племянницы...
Когда они оставались вдвоем, Андрею было очень хорошо с Настей. Его больше всего радовал не сам секс, Да и вовсе не секс, а то, что ему было приятно и интересно с ней разговаривать, ее неожиданные робкие и вместе с тем очень нежные прикосновения. Больше всего он умилялся, иногда до слез, когда, просыпаясь как всегда задолго до будильника, рассматривал Настенькину головку, лежащую на подушке, посапывающий носик и легко подрагивающие во сне длиннющие ресницы. Андрей давно знал правило, что о своем отношении к женщине мужчина может адекватно судить не вечером, а утром. Засыпать легко со многими, просыпаться — с единицами. Если женщина утром, без косметики, не в вечернем сумерке, вызывает такое же желание, как и перед приходом ночи, — это любовь, это не сексуальное влечение. С Настей было именно так.
Андрей боялся знакомиться с Настиной мамой. Отец Насти погиб, когда ей не исполнилось и двух лет, и сама Настя рассказывала, что, кроме нескольких фото отца, причем почему-то всегда без мамы, у нее ничего от него не осталось. Андрея удивил тот факт, что не сохранилось ни одной свадебной фотографии, но он как-то не придал этому значения, считая, что Настино происхождение для него не суть важно. О маме Настя отзывалась с восторгом и каким-то чуть ли не суеверным почтением. Настина мама прожила тяжелую жизнь, одна подняла дочь, посвятив себя полностью ей. Настя никогда не видела в доме мужчин и, более того, была совершенно уверена, что после гибели отца у мамы мужчин не было. Свободное время Настина мама проводила за книгами или у экрана телевизора, очень, кстати, любила передачу Андрея, но почему-то отговаривала Настю идти работать именно на эту программу. Мотивировала тем, что политические и якобы аналитические программы — дело грязное и Насти недостойное. Но когда Настя начала работать, возражения прекратились и, наоборот, появился живой интерес ко всему, что происходит за кадром.
Будучи человеком во всем основательным, Андрей попросил Настю принести ему мамину фотографию, желательно покрупнее и недавнюю. Он искренне полагал, что по чертам лица можно представить себе психотип человека и, соответственно, подготовиться к встрече. И хотя в успехе разговора особенно не сомневался, волновался достаточно серьезно. Он не был бы рад, реши его дочь связать свою судьбу с мужчиной его возраста. Вряд ли у Настиной мамы могли быть другие взгляды. Хотя, с другой стороны, он, конечно, удачная пара — богат, известен, пока еще в форме. Но...
Назавтра Настя принесла мамину фотографию на работу. За полчаса до прямого эфира. Андрей, уже сидя в гримерной, взял фото, а Настя тут же убежала принимать гостей передачи.
На фото была та самая девушка, с которой он расстался, встретив будущую жену, хотя и заметно постаревшая. Андрей моментально посчитал разницу между возрастом Насти и датой его знакомства с Аленой. Андрей не был оптимистом, он не был склонен утешать себя иллюзорными надеждами. Оптимисты до конца, вопреки очевидному, верят в то, во что им хочется верить. Пессимисты при первых признаках опасности уже считают свершившимся именно то, чего они, пусть даже и бессознательно, опасались. Андрей был пессимистом. Может, поэтому и добился успеха в жизни. Он ко всему всегда был готов. К самому худшему. Но не к такому. Настя — его дочь. Он уже больше года занимается кровосмесительством. Да бог с этим! Он не может жениться на Насте! Но теперь уже и дочерью она ему быть не сможет. Почему же Марина не сказала ему, что была беременна?!
Жуткая боль сковала левую часть груди. Прямой эфир не состоялся...
Прошла неделя. Андрея, перенесшего инфаркт, перевели из реанимации в палату. В первый же день к нему пришли Настя с Дашкой. За время его болезни они явно подружились. Девочки что-то щебетали, говорили о его скором выздоровлении, о том, что они — Андрей с Настей — какое-то время поживут на даче. Обязательно! Даже нечего спорить!
Андрей смотрел на них и думал о том, что счастье было совсем близко, что последняя любовь могла вернуть его к нормальной жизни, которой после смерти Алены не стало, что... А как им объяснить произошедшее, как сказать Насте, что они больше не будут встречаться? Что будет с ней, если она узнает, что спала с собственным отцом? Что ее отец бросил беременную мать? Будет ли ее волновать, что он ничего не знал? Разумеется, нет! Андрей заплакал. Девочки, видимо думая, что это нормальная реакция для ослабленного болезнью человека, к тому же весьма сентиментального, посчитали, что все в порядке. Андрей сказал, что хотел бы уснуть. Настя с Дашей ушли.
Через час в палату вошла женщина. Андрей не столько узнал, сколько сразу понял, что это Марина. Его удивило лишь то, что она пришла выяснять с ним отношения сюда, в больницу. Добивать инфарктника — это жестоко. Оправдываться у Андрея не было сил. Он весь внутренне сжался и думал лишь о том, чтобы не расплакаться опять.
Марина не стала садиться на стоявший рядом с кроватью стул и, что называется с порога, заговорила:
— Андрей, я на секунду. Ты просто должен знать, что, когда мы расстались, я тебя не осуждала. Это все равно бы произошло. Ты не знал, что у меня не может быть детей, а я боялась тебе это говорить. Настю я взяла из роддома. Она не твоя дочь. Если ты ее любишь, действительно любишь, вашему счастью ничто не мешает. Я не мешаю. Извини, что я пришла без спроса, но я подумала, что тебе нужно это знать.
Марина резко повернулась и пошла к двери. Андрей буквально онемел. В дверях Марина обернулась. Андрей увидел в ее глазах слезы. Открывая дверь, она словно выдавила из себя:
— Я тебя любила всю жизнь. Благо телевидение давало мне такую возможность, — улыбнулась, всхлипнула и вышла в коридор.
Судья
Она сидела в каком-то странном состоянии. Она сдалась. Всю свою жизнь, как только возникала ситуация борьбы, она испытывала что-то похожее на удовольствие. Некий такой «жизненный кураж». А сейчас сдалась. Не понимая, кому и почему. Главное, не могла разобраться, какую борьбу она проиграла. В чем эта борьба заключалась и по какому поводу.
Когда в два часа ночи позвонил зять и сказал, что у Маши начались схватки, она стала соображать — кому звонить. Лето, ночь с субботы на воскресенье — в Москве никого нет, все на дачах. А она, как на грех, забыла на работе мобильный телефон, в памяти которого были записаны все так необходимые сейчас сотовые номера нужных людей. Разумеется, она сразу дала на пейджер информацию двум знакомым врачам (их домашние телефоны, естественно, не ответили), но мобильная связь была ей недоступна. Решая, куда ехать — сразу в роддом или сначала к себе на работу за мобильным, она поняла, что на работу бессмысленно. Поздно. Этот олух — зять — уже успел отправить Машку в районный роддом, и переводить ее оттуда, даже если с кем-то и созвонится, бессмысленно. Это можно будет сделать и завтра, когда она уже родит. Для нее, председателя областного суда, в этом городе не было проблем. В хорошем настроении, с близкими друзьями она любила повторять: «Это — моя страна, это — мой город». И хотя она не была «членом команды», известная доля правды в этих словах была. Ее побаивались, с ней считались. Она четко знала, где и когда следовало уважить звонившего, дабы ее не посчитали зарвавшейся и играющей не по правилам, а где следовало в просьбе отказать, чтобы все-таки слыть судьей, а не «промокашкой».
Она поехала в роддом, позвонив из машины дежурному по ГУВД города с просьбой найти домашний телефон главврача этого засранного, как она была уверена, храма медицины. Дежурный перезвонил ей через двадцать минут, из-за чего ей пришлось проторчать в машине лишних минут десять, уже стоя у ворот больницы. Но главврача дома тоже, естественно, не оказалось.
Теперь она сидела в приемном покое и рассматривала разбитую плитку на полу. Чтобы как-то занять время, она считала количество плитки разбитой, с выщербинами, и целой. Отвлекалась на какие-то вдруг набегавшие отрывочные мысли и начинала подсчет снова.
Она понимала, что проиграла. Но что и кому?
Уже много-много лет она жила с ощущением, что случится беда. Ну просто потому, что иначе не бывает. Ей казалось, что всю жизнь ей везло. Все складывалось удачно. Нет, не то чтобы она получала все на халяву, но везло. Все ее усилия приносили плоды. Порой неожиданные, совсем не те, на которые она рассчитывала, ради которых, собственно, и старалась. Но всегда она оставалась в выигрыше. А так не бывает. Если когда-то тебе везет, то когда-то должно не повезти. Проработав судьей четверть века, она понимала, что жизнь всегда все дает поровну. И счастье, и несчастье. Всем и всегда. И сколько бы она ни успокаивала себя, что, стараясь жить по совести, она тем самым умасливала судьбу, все равно мысль о неизбежности несчастья все чаще и чаще портила ей настроение в самые, казалось бы, неподходящие моменты.
