Андрей Остроумов - Дуди Дуби Ду
— Храни тебя Господь! — три раза перекрестил батюшка грешницу и ушел в притворном, понятном только Веронике, галантном сопровождении бомжа дяди Гены.
Она улыбнулась им вслед.
Потихоньку умирающая начала приходить в себя. Она проклинала тот день, когда пошла на прием к алтайскому магу. Копаясь в прошлом, костерила свою судьбу, акцентируя внимание на некоторых особо важных моментах жизни, в которых, поступи она немного по-другому, все могло бы сложиться иначе. Сомневалась в своих женских достоинствах. Быть может, она недостаточно красива и сексуальна, раз ее муж заводил на стороне романы. Всеми этими и другими сомнениями, а также тайной о заказной порче она поделилась на следующий день со своей "лучшей подругой" — добрым ангелом дядей Геной.
— Ты самая обаятельная и привлекательная, — сказал дядя Гена. — Посмотри на себя. Ты даже на больничной койке выглядишь как Нефертити на троне.
Он взял с тумбочки маленькое зеркало, в которое Вероника не смотрелась уже много дней, и поднес к ее лицу.
— Да уж, красавица — хоть в гроб клади.
— Не гневи Бога, хозяюшка, у тебя с ним и без того неважные отношения. Жизнь устроена так, что надо жить нынешним днем. Она слишком короткая, чтобы озираться на прошлое и копаться в нем, терзая мозги глупыми попытками что-либо там изменить. Делать это умеют немногие, и тебе, моя красавица, это не по силам. Прими как аксиому. Вот посмотри…
Дядя Гена взял со спинки кровати пояс от халата Вероники, зажал его кончик двумя пальцами, перебросил через указательный палец на другой руке и медленно протянул его до конца. Потом продолжил:
— Поясок — считай, твоя жизнь. Вот так она проходит, — еще раз, на секунду остановив поясок примерно на середине, наглядно продемонстрировал дядя Гена. — Вот эта вершина — указательный палец — то, что называется «здесь» и «сейчас», назовем ее "точка жизни". Та часть, которая у меня в руке, — твое прошлое, и оно не должно тебя волновать, а на другой стороне — твое будущее, и осталось его не так уж много. Так вот, жить нужно настоящим, находясь в самой верхней точке бытия. Именно отсюда можно сделать все так, как пожелаешь. Хотя в прошлом иногда и полезно бывает покопаться, но не до такой степени, как делаешь ты. Чуть позже научу, как именно надо. Устроена ты так, что за свои неправедные дела получаешь расплату в этой жизни, а не в следующей. Не каждому такое дано. Про карму небось слыхала? Живем мы не один раз, независимо от того, веришь в это или нет. Так вот, завернув поганку Самцу и Будякину, теперь страдаешь сама. Что ж поделаешь, не вся наша жизнь устроена из радостей, мы пришли на землю для того, чтобы страдать и учиться, а те, кто не страдают, либо заслужили сие благо в прошлой жизни, либо полные дураки, что порой тоже неплохо.
Хоть Вероника немногое уразумела из слов дяди Гены, но кое-что для нее прояснилось. Она вдруг стала понимать, о чем конкретно говорил ее гувернер, намекая, в каком направлении она должна поразмыслить. Она набрала номер одной из своих подруг и попросила организовать ей срочную встречу с алтайцем, чтобы подправить некоторые детали своего заказа. На другом конце провода ответили, что были бы очень рады помочь, но гуру в городе давно уже нет и, по непроверенным данным, он находится в Ульяновске, где им плотно занимается местная прокуратура.
— Дядя Гена, — обратилась к своему благодетелю Вероника, — я, кажется, понимаю, о чем ты толкуешь. Надо разыскать алтайца и попросить его отмотать ситуацию назад. Об этом прошлом, к которому нужно вернуться, ты толковал?.. Но подруги сказали, что он теперь недосягаем. И что же теперь делать?
— Подруги! — горько усмехнулся дядя Гена. — В мужском понимании этого слова они нужны только для того, чтобы принять участие в совместном пролитии слез, совратить мужа, если у самой такового не имеется, и незаменимы только на панихиде. Единственная твоя подруга — это Матильда. Остальное — от лукавого. Ладно, лежи, вспоминай, о чем вы там с этим чернокнижником болтали… Не мог он просто так безвозвратно напакостить. Должен был какие-то якоря оставить. Постарайся полностью вспомнить, о чем вы там толковали, — сказал дядя Гена, приложил свою холодную ладонь Веронике ко лбу, посидел рядом еще немножко и ушел, не попрощавшись.
Арсений с Андрюшей тоже навестили больную. С нравоучениями не лезли. Арсений рассказывал Веронике свежие анекдоты, Андрюша хвастался новыми игрушками — трансформерами, которые подарил ему любимый дядя… Посидели немного, вежливо поговорили ни о чем — все это входило в план интенсивной терапии. Каждый, как мог, делал свое дело.
После слов дяди Гены и визита сына с кузеном Веронике стало немного полегче, даже боли притупились. Пытаясь вспомнить, какой же такой якорь должен был оставить ей гуру, он уснула. Под вечер пришел Будякин и брутальным поцелуем в переносицу разбудил Веронику. Вероника медленно раскрыла глаза:
— В лоб целуешь, алмазный мой?
— Дык, это, как его… по делу я, — немного стушевался Будякин. — Пришел вот посоветоваться. Тебе что больше по душе: мрамор, гранит или лабрадор? Я вот принял на себя смелость и заказал памятник из лабрадора. А че, красивый черный камень, синеньким отливает, толщиной сделаем миллиметров триста, восемьсот в поперечнике, высота — два метра. Сверху — бронзовая ты. Я уже обо всем договорился и аванс занес, — сказал Будякин и протянул Веронике эскизы будущего монумента в ее память.
"Господи, — взглянув на Будякина, подумала Вероника, — кто он, этот воняющим потом и вчерашним дешевым портвейном мужлан? Неужели тот самый мальчишка — моя первая и единственная любовь, ради которой я променяла все самое дорогое, что есть у меня в жизни? А еще эти словечки из ленинградской подворотни… И гуру ими злоупотреблял… Тьфу на тебя… Тьфу три раза… Господи, какой же он чужой!.."
— Будякин.
— Че?
— Поди на хер, — сказала Вероника и, демонстративно закрыв глаза, повернулась на другой бок.
Как бы там ни было, но Будякин, будучи натурой цельной и слов на ветер не бросающей, обещание насчет памятника сдержал. Для этого он обратился к местной московской знаменитости — скульптору и мухоморному трип-путешественнику по прозвищу Роден. По фотографиям Вероники Роден вдохновенно наваял эскизы, отлил оригинал в бронзе и передал на финальную шлифовку своему другу, каменных дел мастеру по прозвищу Данила Филевский. Данила быстро изготовил каменный параллелепипед, высек на фасаде дату рождения будущей покойницы, покрыл надпись сусальным золотом и даже доставил памятник домой к Веронике на собственной машине.
Изготовленная в рекордные сроки и пока не скомпонованная в единый ансамбль скульптурная композиция являла Веронику, застывшую в балетной позе «арабеск», в балетной пачке, на пуантах и с пуделем на поводке. На боку бронзового пса красовалось исполненное готическим шрифтом тиснение «Matilda», а на веере в руках танцовщицы значилось почему-то кириллицей: «Вероника».
Заседавшие на очередном семейном совете дядя Гена, Самец, Будякин и Андрюша долго смотрели на этот китч. Потом стали высказывать мнения.
— Матильда не пудель, — взглянув на творение, заметил Андрюша и, расстроенный, ушел к себе в комнату.
— Очень даже ничего! — одобрил Самец и спросил: — А что, если мы сейчас возьмем ножовку и эту кучерявую шаву отпилим?
— Не стоит пилить, — возразил дядя Гена. — Я полагаю, что этот памятник быстро приведет Веронику в чувство. А вам, милостивые государи, не советую попадаться ей на глаза ближайшие дня два.
…С решающим мнением дяди Гены согласились все. Тут же, на кухне, мужики перфоратором просверлили вверху могильного камня отверстие, намертво чуть сбоку при помощи эпоксидной смолы закрепили на нем бронзовую малую форму с собачкой и попросили Андрюшу запечатлеть их всех на американский «мгновенный» фотоаппарат «Полароид». На следующий день, увидев мемориальный кухонный снимок в свою честь, Вероника пошла на поправку. За неделю она набрала недостающий вес, снизила до нормы количество лейкоцитов в крови, восстановила идеальное артериальное давление, чувство юмора и аппетит.
Вернувшись домой, она уже ничем не отличалась от себя прежней, так горячо обожаемой матери, жены и сестры. Первым делом Вероника распорядилась вывезти свой мемориал на дачу, вписать его там в ландшафт недавно затеянной альпийской горки, отвезти Матильду на случку к ее давней симпатии — беспородному кобелю по кличке Полтинник (всех остальных "благородных особ" Матильда отвергала) и накормить себя грибным супом, который всегда так вкусно готовит дядя Гена. Потом она улеглась в своей комнате на диван, вооружилась полным собранием сочинений любимого писателя Ирвина Шоу и, включив в телевизоре фоновую попсовую муть, полностью окунулась в волны живительного литературного и домашнего кайфа.
