Марк Харитонов - Ловец облаков

— Как ты сказал? — сумасшедший на миг замер. — Обо мне, но не я? Это идея! Это можно считать решением. Ничего не оспаривать, не отрицать. Захотят тебя ткнуть носом: но вот, здесь же написано, это о тебе, ты сам подтверждаешь, от своего имени? Пусть, скажи, обо мне, но это не я. Это их озадачит. Как это о тебе, но не ты?.. ха-ха-ха…

Он снова вздрогнул, оборвал смех. Дверь на этот раз открылась неслышно. В проеме, для устойчивости расставив ноги, стоял человек в милицейском расстегнутом кителе. Фуражка сдвинулась косо, на груди белой нательной рубашки открывалось пятно цвета пива или мочи.

— Что, встреча старых знакомых? — удовлетворенно прокомментировал молчание. — Вечер приятных воспоминаний? Давно его знаешь? — обратился он ко мне.

И этот на ты. Актер посмотрел на меня испуганно, умоляюще.

— Я его не знаю, — пришлось сглотнуть невольный комок, чтобы высвободить голос. — И попрошу вас…

— Незнакомы, значит, — не стал меня дослушивать милиционер. — Ну конечно. Он с тобой знаком, а ты с ним нет. А может, постараемся, вспомним? Подсел кто-то однажды на скамеечке в парке? Да? Расстегни, покажи, мальчик, что у тебя? Или как-нибудь по-другому? Да не стесняйся, интересно же послушать, с подробностями. Ну? Будем молчать? Документы! — рявкнул вдруг изменившимся тоном.

— Какие тебе документы? Что ты дурь порешь? Он со мной пришел, — женщина показалась за его спиной, поправляя волосы, блузку. Краска с лица была стерта, она улыбнулась мне. Я готов был узнать — еще не ее, но эту улыбку. — Пропусти, — попробовала протиснуться мимо него, держа перед собой кошелку. Он боком прижал ее к косяку двери. Она охнула.

— Нашел время, козел! Моя смена кончилась. Ты же на службе.

— Именно что на службе. — Снова навалился на нее, не давая пройти. Она посмотрела на меня беспомощным взглядом.

— Не распускайтесь так при нем! — неожиданно при шел на помощь актер. Голос его был готов сорваться. — Вы не знаете, с кем имеете дело. Он еще про все это напишет.

Милиционер перевел осоловелый взгляд с него на меня.

— Что напишет? Журналист, что ли?

— Вам этого не понять. Мы у него все в мозгу.

— Ну…., — милиционер начинал закипать, — кой чьи мозги мы сейчас прочистим. Давай ка ты первый сюда…

Теперь сумасшедший обратил ко мне затравленный взгляд. Что он в самом деле вообразил, чего от меня ждал? Я посмотрел на женщину. Она высвободилась, наконец, вернула на лицо улыбку, сделала мне глазами знак: не вмешивайся.

— Пошли, пошли, — ухватила меня под руку. — Дорогу еще не забыл?

Ускользнул все-таки. Не стал вмешиваться.

А что он мог? Успел все-таки пожить, научен. Мысленно мог бы. В воображении. Воображение тоже ограничено.

Это чем?

Реальностью.

Смотря какое воображение.

Но способ-то уже сработал.

Какой способ?

Вот этот: о тебе, но не ты.

Практичный режим.

Глядишь, так честнее получится.

Прямо о себе не все вспомнишь.

Может, понемногу начнет узнавать.

В каком смысле? Знакомое или еще неизвестное?

Не понятое, забытое, не воспринятое. Других, себя.

Неизвестное в знакомом, да?

Открывать словно впервые.

Это конечно. Без неожиданности нет чувства жизни.

Хотя конец то известен заранее.

3. Попытка возвращения

После станционных фонарей близлежащие здания совсем растворились в чернильном воздухе. Редкие окна слабо окрашены в цвета занавесок или апельсиновых абажуров, готовых терпеливо дожидаться возвращения моды. Ярко освещен лишь фасад на другой стороне площади — железнодорожный клуб, измененный временем или памятью. Монументальный портик с колоннами странно уменьшился, как бывает с усохшими стариками. Даже с расстояния видно, как облезли на нем былые белила; пятнистого цвета краска на стенах последний раз была, кажется, охрой. Если подойти поближе, можно бы различить слои, выглядывающие один из-под другого, как обрывки газет по краям стенда, на который они наклеивались годами, и по сохранившимся клочкам текста определить хотя бы приблизительно дату. Но туда нам незачем, дата все равно значила бы не больше, чем координаты, нарисованные в ночном воздухе, сквозь который идешь сейчас, с уверенностью старожила минуя переходной мост, узнавая тепло рук, обхвативших твой локоть, щекой чувствуя ее взгляд, но сам к ней не оборачиваясь, чтобы не смутить, не спугнуть что-то, уже начавшее возникать. Мы шли с ней со станции. Мы идем со станции. По рельсам расползаются огни светофоров, красные, желтые, синие. «Подаю на пятый цистерны!» — распоряжается женский голос. С сортировочной горки спускаются по одному самостоятельные вагоны. Черная фигурка на путях коротким, быстрым движением подсовывает под разогнавшиеся колеса тормозные железные башмаки — вагон, взвизгнув, замедляет движение и уже мягко стукается буферами о буфера, поджидающие его. Всегда хотелось подолгу наблюдать эту непростую, рискованную работу, здесь нужны умение и осторожность: башмак может выстрелить из-под колеса, ушибить не на шутку. Дальше ведет она. Последний фонарь на стене завода делает темноту вокруг ослепительной, закопченные окна не пропускают наружу света, лишь струйка мутного пара выбивается от куда-то сверху, как свидетельство ночной жизнедеятельности, влажный потек на кирпичах отблескивает черной смолой. «На четвертый перевожу, на четвертый!» — предупреждает бессонный громыхающий голос, он не умолкает всю ночь, проникает сквозь стены, пахнущие холодной сырой плесенью. Летом не топится печка, тепло только под одеялом. Темнота, как на улице, еще непрогляднее, чем на улице.

— Вспомнил все-таки?..

Да. Оттаивает, проявляется. Запах керосина из кухни, старой картошки из погреба и как будто помойного ведра. Глаза открывать незачем, все равно ничего не увидеть. За стеной кто-то спит или еще не вернулся с ночной смены, это я тоже помню, надо сдерживать голос, свет зажигать нельзя.

— Ну, отдыхай пока.

— Я улыбку твою вспомнил. Ты говорила не со мной, но мне показалось, что улыбаешься мне. Я сразу в улыбку влюбился.

— Улыбка… ой, какой ты… Улыбка — это же так просто. Сокращение мышц, наработанное, перед зеркалом. Ты даже не сознавал, до чего был смешной. Ходил вокруг да около, не знал, как подступиться. Танцевал и не прижимался, боялся обидеть. Воспитанный неразбуженный дурачок. Тебе даже в голову не приходило, как я хочу этого сама. Как этого можно хотеть. Я ведь с ума по тебе сходила, прямо текла. Ты даже слов таких не знал.

— Почему же не знал? Знал.

— Ладно, не обижайся. Покраснел, небось? Не вижу. У тебя были другие слова. Говорить ты умел. И сам себе верил, сам от своих слов зажигался. Но я от твоих слов таяла. Думала, ты какой-то особенный, с тобой надо не как с другими. Если б, наконец, не постаралась сама… Ты, наверно, даже не понял, как все вышло.

— Почему же не понял? Это в лесу, когда мы упали с велосипеда? Прямо в траву, я на тебя… что ты смеешься?

— Не на меня. С кем ты меня путаешь? А говоришь, вспомнил. Кто у тебя еще был? Раньше, потом? Перемешались, не различишь? А как меня зовут?.. Подожди… имя вспомнил?

— Причем тут имя, если я тебя вот так помню, на ощупь… вот же ты… тут… и вот тут. Как же не узнал?

— Ух ты, снова какой! Подожди, …опять не туда… давай я тебе помогу. Это хоть вспомнил.

Всплеск импульсов, однако!

Когда запахи вспомнил, тоже был всплеск. Картошка из погреба, керосин.

Оживает, значит. Не просто воспоминание.

Необъяснимо все-таки.

Что?

Вот это. Положил руку, дотронулся пальцами — и оживает. Как будто подключился к аккумулятору.

Чего тут необъяснимого? Давно все объяснено.

Если бы! Отросточек тела входит в углубление другого — и это все? А какого, все равно? Почему он по имени ее не назовет?

Не уверен. Вдруг ошибется. В темноте Лию не отличишь от Рахили — пока не узнаешь.

Вот-вот! Думал, что любит ее, а ему, оказывается, другую подсунули. Эту, оказывается, не любит. Что значит узнать?

Прибор не покажет.

Вот и тычутся, наугад, на пробу. Пока не найдут.

Если найдут. Случается не то, что ищут, а то, что случается.

У кого как. Он ведь уже увидел ту самую, только еще не знает. Может, где-то в памяти держит, пусть пока непроявленно.

Это из романтической литературы.

Не поймешь, он все-таки ее любит?

Ему сейчас кажется, что любит.

Расплывчатое слово.

Не научный термин, что говорить.

Кто-то заворочался за стенкой, совсем близко.

— Это хозяйка. Не бойся. Он еще не скоро вернется.

— Не скоро?

— Повторяешь, чтобы выиграть время. Полгода еще досиживать… Ну вот, сразу сник. И не спрашиваешь, кто он? Да ты его и так знаешь. Его по бабской части тут все знали. Ты, помню, передергивался брезгливо: как он такой раздутой губой может целовать, кто с ним целоваться захочет? Губа! Что губа! Он так бабу ухватит — уже не вырвешься. Ты этого не умел. Или не хотел. Смотрел уже куда-то мимо меня, только изображал чувства. Или воображал. Вместо чувств у тебя воображение. Думал, можно устроить вокруг себя жизнь, как она видится. А он брал жизнь такой, какая она есть. Только вспомнить, как ты мне стал предлагать пятьдесят рублей на аборт… меня чуть не стошнило. Или ты и это забыл?