Алекс Тарн - Записки кукловода
А чтобы все эти «сиси» местной и мировой общественности лучше усвоили срочную необходимость таких экстраординарных мер… Ромка смотрит на часы. Есть у него еще парочка заготовок там, на площади. Должны были, кстати, уже сработать.
— Включи-ка радио, — говорит он в пространство, уверенный в том, что пространство исполнит приказ неукоснительно и быстро.
Лимузин въезжает в пустой больничный двор. В нем два окровавленных трупа и новая власть во всех трех важнейших ее проявлениях: убийцы, охранника и лакея.
* * *— Смотри-ка, у него под футболкой еще один пистолет… Ковбой гребаный! — несколько полицейских осторожно, не дотрагиваясь, осматривают тело Акивы.
— А где тот, другой? Орудие убийства?
— Забрали. Телохранитель в куртке сразу же и забрал, перед тем, как отсюда рванули. Застрелил гада и забрал.
— Это почему же? Как-то не по правилам…
— В премьера стрелять тоже не по правилам. И потом — может, у него тут сообщники? Подберут и начнется все снова-здорово. Или чтобы улики замести. Нет, лучше уж сразу забрать. Верно охранник поступил.
— Ага. Не зря их учат…
— Ха! Зря или не зря — это по результату видать. А результат — дерьмо.
— Тоже верно.
Мертвый Акива лежит навзничь. Открытые глаза его удивленно сведены к дырке, краснеющей в переносице. Шайя подходит, встает рядом, смотрит. С момента покушения прошло уже минут пять. Наверху продолжает греметь музыка: видимо, там пока еще ничего не знают. На площадке под сценой царит беспорядок. С десяток людей в форме и в штатском мечутся, размахивая руками и крича друг на друга; остальные просто стоят, растерянно озираясь. Главный распорядитель господин Кнабель уехал: повез в больницу раненого премьера и его зама, и вот теперь некому связать воедино действия разных служб. Незаменимый господин Кнабель.
— Что, сволочь? — говорит Шайя, приседая на корточки, чтобы мертвец получше расслышал. — Сделал сказку былью, да? Ну почему тебя воспитательница в детском саду не заспала? Ну откуда вы, такие благодетели, лезете на нашу голову? Будьте вы прокляты вместе с вашими сказками…
— Шайя, не забудь про Ив. Она все еще там, в толпе. Я ее не вижу.
Да-да, конечно… как же это он так… Но где она теперь может быть? Перед самой стрельбой Ромка говорил, что послал людей, что, возможно, ее уже привели, и тогда она находится здесь, под сценой. Шайя озирается. Нет, он бы заметил. Не так уж тут много народу. Значит, еще на площади. В конце концов, Ромка мог и наврать. Надо бы вернуться на сцену и попытаться разглядеть ее в том же самом месте, где и в прошлый раз. Скорее всего, она еще там. В такой давке не больно попутешествуешь.
Шайя выпрямляется и идет к лестнице, и в этот момент смолкает музыка. Она смолкает неожиданно, на середине песни, причем смолкает как-то странно, постепенно, будто музыканты поочередно прекращают играть, при этом еще и сомневаясь, нужно ли прекращать немедленно или все-таки продолжить. Вот, глухо ухнув напоследок, вспугнутым филином ретируется большой барабан. Убегают заполошные, спотыкающиеся тарелки. Истерически взвизгнув, прячется за спину своего хозяина саксофон. Последними сходят на нет гитары — юзом, как несущиеся в кювет мотоциклисты.
«Всё… узнали…» — думает Шайя и прибавляет шагу. Навстречу ему вприпрыжку несется телеоператор с камерой на плече. Когда Шайя выбегает на сцену, там царит та же неразбериха, что и внизу. Техники шепчутся, собравшись в кучку. Музыканты, выгибаясь в дугу, торопливо отсоединяют от проводов свои инструменты и микрофоны. Взад-вперед снуют телевизионные репортеры, размахивая руками и подгоняя операторов. А там, внизу, за сценой, недоуменно ворочается угрюмая площадь. Толпе непонятно, что, собственно, мать-перемать, происходит? Люди пришли сюда ради праздника, разве не так? Ради праздника они терпели часовое кваканье опостылевших политиканов. Отчего же тогда все так беспардонно оборвалось именно теперь, когда желанный праздник наконец-то начал разогреваться по-настоящему? Когда вся площадь уже начала притопывать и прихлопывать в такт, когда ее стотысячесильная глотка уже настроилась в унисон несущемуся из динамиков визгу?
Шайя идет к одинокому микрофону на авансцене.
— Мы вынуждены закончить наш вечер, — говорит он.
Насмешливое эхо еще успевает ответить ему издевательским«…закон?..» прежде чем вся площадь взрывается оглушительным свистом. Шайя поднимает руки в примирительном жесте.
— Поверьте… — он пытается переждать, но свист только усиливается. — Поверьте, друзья, тому есть достаточно серьезные причины…
За шумом разгоряченной толпы Шайя не слышит собственных слов. Но это мало его волнует. Он пытается разглядеть то место, где когда-то видел ее рыжую голову. Пытается и не может. Лучи прожекторов бестолково мечутся по площади, выхватывая из темноты лишь густой ворс воздетых рук, ямы разинутых, орущих ртов.
«Еще не знают, — думает Шайя. — Хорошо бы уговорить их разойтись еще до того, как…»
— Спасибо за участие в нашем празднике, — говорит он по возможности бодро. — Мы прощаемся с вами. До свидания.
Новый взрыв свиста отвечает ему. Но на этот раз свистит уже не вся площадь.
— Смотри, Шайя, смотри!
Вон, оттуда, с правого, ближнего к сцене угла, как пятно по воде, начинает растекаться по толпе сногсшибательная новость, свежая, с пылу с жару. Эта новость намного интереснее гитарного треньканья. В конце концов, на треньканье всегда можно попасть, купив билет, а попробуй-ка попади на настоящее убийство!
— Чье убийство?
— Как, вы еще не слышали? Брука застрелили!
— Брука?
— Не может быть! Он ведь только что тут… еще минуту назад.
— А вот так! Спустился вниз после выступления, а там — бац!
— Ерунда, быть такого не может! Там охрана…
— Да все уже говорят, вы только послушайте!
— Мало ли что говорят…
— Да не только говорят, уже видели.
— Видели?
— Кого?
— Где?
— Да там, там, за сценой.
— Около сцены!
— До свидания! — беспомощно повторяет Шайя в микрофон.
Но никто уже не обращает на него внимания, даже эхо. Волною опускаются воздетые кулаки, смолкает свист; площадь ворочается и ропщет под ногами у Шайи, как огромное одноклеточное существо, чудовищная амеба, еще недавно столь послушная простому ритму эстрадного тамтама, а теперь пугающая в своей внезапной и угрожающей непредсказуемости.
— Шайя, ну сделай же что-нибудь! Выведи ее оттуда!
— Как? Я ее не вижу!
Качнувшись, амеба подается к сцене. Люди вытягивают шеи, стараясь рассмотреть что-то… что? — а черт его знает… что-то ведь там должно быть, наверное — что-то, похожее на праздник. Особенный такой праздник. Не часто в твоем присутствии убивают премьер-министра. Хочется посмотреть… Тонкая цепочка полицейских отчаянно борется, уперев руки в передний ряд, крича и угрожая. Но при чем тут передние? Разве они виноваты? На них давит сзади вся непомерная масса площади. Еще недавно они были так довольны своими местами в первом ряду, вплотную к ограждению! Ради этих мест они пришли сюда прошлым вечером и ночевали в спальных мешках на холодных гранитных плитах. Зато сегодня целый город завидовал им! Это именно их счастливые лица были видны на телевизионных экранах, когда оператор направлял свою камеру в сторону публики. И вот теперь на них давят полицейские спереди, любопытствующая толпа сзади, и убежать просто некуда. Некуда! Они пока еще не испуганы, а, скорее, возмущены — тупым напором стада, бестолковостью полиции, ветром удачи, столь неожиданно поменявшим направление.
— Немедленно прекратите давку! — кричит Шайя. — Немедленно! Это опасно! Просьба к задним рядам немедленно прекратить нажим! Вы раздавите людей!
Его предупреждения отчего-то вызывают сзади веселую залихватскую реакцию. Крепость поддается, ребята! Еще немножко поднажать, и мы там, на лучших местах. Теперь наша очередь сидеть в партере! А ну-ка!..
Полицейские, расцепив руки, теряются в толпе, как тонут. Падают заграждения; запрудив неширокую буферную зону, амеба прижимается к передней стене сцены. Сверху Шайя видит ужас в выпученных глазах людей, ему даже кажется, что он слышит хрип сдавливаемых легких, хруст грудных клеток. Где-то там Ив — хорошо, что в середине, а не здесь…
— Убийцы! — кричит он в микрофон. — Прекратите убивать! Убийцы!
Странно, но похоже, что это простое слово действует на амебу. Хотя что тут такого странного? С простыми организмами и нужно по-простому… грубо и сильно. Шайя с облегчением замечает, как ослабевает давление на первые ряды. Не сразу, но ослабевает. Ведь амеба и не может сразу — уж больно огромна. Задние еще нажимают, до них еще не дошло. Ничего, еще две-три минуты, и люди внизу окажутся вне опасности… они и сейчас уже дышат почти свободно. Он тоже вздыхает с облегчением, и тут где-то с краю, близко от сцены, раздается первый взрыв.
