Джонатан Коу - Пока не выпал дождь
Однако больная Рут, умирая, все же задала мне вопрос. Я пришла к ней в больницу, и, хотя передвигаться ей было тяжело, мы сумели-таки добраться до скамейки в маленьком дворике, большую часть которого занимал довольно уродливый бетонный фонтан. Отдышавшись, она — совершенно неожиданно — обратилась ко мне:
— Я хотела, кое-что выяснить насчет Беатрикс.
Я искоса взглянула на нее, и Рут продолжила:
— Это была она?
Я ответила, что не понимаю вопроса. Рут пояснила:
— До меня у тебя кто-то был, правда? И ты потеряла этого человека, а потом сошлась со мной.
Я не смела встретиться с ней взглядом. Конечно, я всегда предполагала, что Рут догадывается, что в прошлом я не всегда была одна, но мы никогда не касались этой темы и не произносили никаких имен, и клянусь, мне и в голову не приходило, что для Рут это могло быть важно.
— Это была Беатрикс? — повторила она, пока я судорожно соображала, что ответить.
После паузы я сказала:
— Нет.
Больше она к этому не возвращалась. А спустя недели полторы Рут умерла.
И Ребекка умерла. Несколько месяцев назад я увидела траурное объявление в газете. «Памяти любимой мамы, — гласило оно. — Любимой мамы Питера, Марка и Софии». Я уже была в курсе. Нет, разумеется, эти имена я слышала впервые, но я знала, что Ребекка вышла замуж и родила детей. Лет сорок назад я видела ее мельком в лондонском ресторане. Они сидели за столиком — вчетвером: Ребекка, некий мужчина и двое маленьких мальчиков, а на коленях у Ребекки лежал младенец. В том ресторане у меня была назначена встреча с приятельницей. Я зашла, увидела Ребекку с семейством и тут же вышла. К счастью, она меня не заметила. Ее муж обратил внимание на мой демарш, но он представления не имел, кто я такая. Я чуть ли не бегом кинулась прочь; позже пришлось звонить приятельнице, извиняться. Я была потрясена, изумлена. И обижена на нее. Впрочем, моя обида давно выветрилась. В конце концов, если она предпочла компромисс, что ж, пускай. Вправе ли я судить ее только потому, что для меня такой вариант неприемлем? Она казалась довольной, очень довольной. Это было видно сразу. А меня, вероятно, выбросила из головы. И меня, и Tea, и те два года, что мы прожили втроем…
Я говорю так, но…
Возможно, я слишком долго живу в полном одиночестве. Порою неделя пройдет, а я словом ни с кем не перемолвлюсь. Конечно, теперь у меня есть доктор Мэй, она приходит два-три раза в неделю. Завтра утром она опять придет, но ее ждет сюрприз, боюсь, неприятный. Надо не, забыть проверить, не заперт ли черный ход…
Но я не о том. Я так долго здесь живу, и преимущественно одна, что, наверное, это как-то повлияло на меня. Иногда мне кажется, что я потихоньку схожу с ума. Видишь ли, с тех пор как я узнала о смерти Ребекки, во мне возникла такая… убежденность…
Нет, ты подумаешь, что старуха рехнулась…
Ну а что, если это правда? А что, если она и впрямь ждет меня где-то там?
И с чего, спрашивается, я вдруг уверовала в это после стольких лет — всей жизни — неверия?
Это и есть сумасшествие?
Ох, до чего же холодно здесь. А на улице темно. И тихо.
Там, где она ждет меня, всегда тепло, сияет солнце, а в водной глади озера отражаются голубые небеса. Пронзительно-голубые.
Мы сядем рядышком на лугу, в высокой траве, над маленьким галечным пляжем, она прижмется ко мне — и последних пятидесяти лет как не бывало.
Удивительно, что вот сейчас я вспоминаю о ней и об озере. Я всегда думала, что мои последние мысли будут о «Мызе», о Беатрикс, о ночи, когда мы стали кровными сестрами и лежали в обнимку под зимней луной.
Но нет. Из тех объятий я давно вырвалась. Верно, с Беатрикс все началось. И та ночь указала мне путь, но… Я только сейчас поняла, куда этот путь вел, — к озеру, где был прожит лучший день моей жизни… А потом все пошло наперекосяк. Беатрикс вернулась, забрала Tea, мир зашатался и рассыпался…
Но существует Имоджин… И это только справедливо…
Отложу-ка я микрофон на минутку. Мне нужно кое-что принести из ванной. Таблетки, они помогут мне одолеть этот путь. А заодно я должна проверить, не заперла ли я по ошибке черный ход.
Прошу прощения…
А их не так много, как я предполагала. Погоди… я разложу их на столе, пересчитаю… Ровно дюжина… Ну значит, проблем быть не должно…
Любопытно, как быстро они подействуют. Поставлю-ка я музыку прямо сейчас, вдруг потом поздно будет.
Ох уж эти мои суставы! Совсем одеревенели.
Ну вот. Сейчас запоют скрипки. И духовые. «Байлеро».
Слушай музыку, Имоджин, пока я пью виски. И глотаю эти штуковинки, одну за другой.
Та-ак. А теперь надо все это спрятать куда-нибудь. И бокал не забыть.
Готово. И никаких сожалений.
* * *Ах, эта музыка!.. Ты обратила внимание, как вступила певица, как зазвучал ее голос? Будто занавес отдернули.
Закрою глаза и увижу.
Здесь не темно. Только не здесь. Солнце. Небо. Пронзи…
О, я ухожу. Куда быстрее, чем я думала. Это как облако, словно мчишься верхом на облаке.
Кто-то дотрагивается до меня.
Любимая…
Мы опять вместе? Так скоро?
Возьми меня за руку. Возьми. Притяни к себе.
Теперь я тебя вижу.
И озеро…
И маленькую девочку! Я знала, что так и будет.
Ох…
Имоджин? Это ты?
Съезжай на, обочину и тормози.
Окна запотели. Ничего не видно.
Лучше выйти из машины.
Да, вот он. Я его сразу узнала. Неужто я была здесь всего один раз? На Рождество? А такое чувство, будто вернулась домой.
А дом изменился. Какие-то новые пристройки. Но все равно, это он. Здесь они жили — бабушка с дедушкой, моя мать. Это «Мыза».
Подойди поближе.
Машина на подъездной дорожке. Хозяева, должно быть, дома. Как им объяснить, что я тут делаю? И кто они вообще такие? Родня, моя родня? Внучатые племянники, двоюродные братья-сестры? Айви, моя бабушка, давным-давно умерла. То есть я так думаю. И Оуэн тоже. Кому тут что объяснишь?
А теперь по дорожке немного вперед. Под дуб. Здесь я стояла тогда — лет этак сорок назад. А может, и больше. В рождественскую ночь. Стояла и курила.
Кто-то появился в окне. Меня заметили. Наблюдают. О черт.
Помаши. А теперь давай назад, к машине. Слишком многое пришлось бы объяснять.
Она идет за мной? Нет. Но пошевеливайся. Уезжай отсюда, да побыстрее.
Теперь куда? Отыскать деревню, церковь и кладбище. Отыскать мою бабушку.
* * *Ох уж эти шропширские дороги! Грязь непролазная. Живые изгороди — бурые, неухоженные, побитые ветром. Вспаханные поля по обе стороны — куда ни посмотри. Серое небо — кажется, другим оно и не бывает. Будто въехала в прошлое. Шропшир на полвека позади от остального мира. Такое чувство, что здесь ничего не изменилось с тех пор, как я сюда приезжала, ничего.
А вот и церковный шпиль. И тут же паб с автостоянкой — классное соседство. Хотя почему бы и нет?
* * *Тысяча девятьсот семьдесят второй. Выходит, она умерла, когда я еще жила в Англии. Не помню, как это случилось, и не помню, чтобы мне об этом рассказывали. А дед умер тремя годами позже.
Ветрено здесь. Восточные ветры. Интересно, они когда-нибудь унимаются, бывает тут когда-нибудь тихо? Может, глубокой ночью? Впрочем, тишины уже нигде не сыщешь, а уж в этой стране и подавно. Гул машин доносится даже сюда, на кладбище. Наверное, где-то рядом шоссе. Ветер шумит в деревьях — так печально. Невольно задумаешься о вечности. Так же шумит неумолимо уходящее время, и его не остановить.
За могилами ухаживают, это видно. Трава подстрижена. Кто-то за ними присматривает. Правда, цветов не положили. Завтра куплю и привезу. А вот на этой свежие цветы. Нарциссы, ярко-желтые. Кто-то позаботился. Интересно, для кого они, эти нарциссы…
О нет. He-em…
Розамонд. Октябрь прошлого года. Полгода назад. Всего-то! Я опоздала всего на полгода! Но почему она лежит здесь? Значит, она вернулась? Вернулась в свои любимые места.
О боже. Ну почему я не приехала раньше! Одно только слово, одно-два слова. Как это было бы важно. И для нее, и для меня.
Шаги. Кто-то идет.
Мужчина. Улыбается приветливо. Воротничок-ошейник. Викарий. Явно настроен поговорить. Вот-вот о чем-нибудь спросит. Обернись. Нацепи улыбку. Соберись.
