Анна Бялко - Обман
– То-то я смотрю, у тебя и голос какой-то странный, – согласился незнакомый Петр. – Новый год дома встречаешь, болезная?
– Ну, а где же? – искренне ответила Марина.
– Ну ладно. Мои поздравления. – И трубку повесили.
Марина пожала плечами и вернулась к ужину с диваном.
Часов в десять, когда в телевизоре Женя с Надей вовсю пели друг другу песни и выясняли отношения, раздался звонок в дверь. «Небось, соседка баба Катя пришла поздравить», – решила Марина. Она открыла, даже не зажигая свет в прихожей.
На лестничной площадке было темно. Из темноты на нее надвигалось что-то большое и мохнатое. Марина завизжала и отскочила в коридор, споткнувшись о сапог и налетев по дороге на вешалку.
– Без паники, – сказал басовитый голос. – Это я, Дед Мороз, всем подарочки принес.
– Какой еще Дед Мороз?! – Марине наконец удалось нашарить выключатель.
Первое, что она увидела, были шевелящиеся на уровне ее лица еловые ветки. На одной поблескивал большой красный шар. «Фу, наверное, кто-то квартирой ошибся, значит, убивать не будут», – подумала Марина и постаралась заглянуть за куст. Там обнаружился довольно симпатичный коренастый дядька средних лет, в кожаной куртке, с кучей пестрых пакетов. На голове у него красовался яркий дед-морозий колпак.
– Вы, наверное, дверью ошиблись? – поинтересовалась Марина.
– Наверное. Ну-ка подскажите, тут проживает больная девушка Арина?
События явно выходили из-под контроля. Опять какой-то неучтенный Аринин мужик. Что с ним делать на этот раз? Признаваться, или...
«Признавайся или раздевайся», – всплыла в Марининой голове дурацкая считалка из ее подмосковного детства, когда девчонки, краснея и хихикая, играли за сараями в бутылочку на признания. Та, которая не хотела говорить, кто ей нравится, должна была что-нибудь с себя снять.
Мужик тем временем деловито снял с себя куртку, разулся, поискал тапки и, не найдя, прошлепал со всеми сумками в кухню прямо в носках. Так и не решив, что делать, Марина отправилась за ним.
В кухне мужик вручил ей еловый букет, а сам занялся потрошением сумок. Марина заметила блестящее горлышко шампанского, еще какую-то бутылку, коробку конфет...
– Ты елку-то поставь пока, – обратился он к ней. – У тебя ведь своей нету, я угадал?
– Нету, – подтвердила Марина и пошла выполнять задание. Пока она искала вазу, наливала воду и пристраивала косматое творение, ей удалось немного собраться с мыслями.
– Петь, – не совсем уверенно позвала она, вернувшись в кухню.
– Ну, – отозвался мужик, резавший в этот момент батон колбасы.
– А я ведь болею, я ж тебя предупреждала.
– Так я предупрежден. Я тебе тоже говорил: больные женщины – моя слабость. Только между прочим, Ариша, – тут мужик бросил колбасу и серьезно посмотрел Марине в глаза. – Зря ты мне не сказала, что вы с Валькой расстались. И что ты совсем на мели сидишь, тоже. Чего тут стесняться? Это жизнь, все мы такие. Мне-то, как старому другу, уж точно могла бы сразу сказать.
«Вот – мужик, – пронеслось в голове у Марины. – Муж Валька ему до фени, убогая обстановка его не смущает. Больных женщин любит... Ну как Арине всегда такие достаются? Хотя почему – Арине? Разговаривает-то он со мной... И квартира – моя. И это как раз у меня нет денег и мужа Вальки, а у Арины наоборот. Сейчас-то это уж совсем взаправду. А мужик – Аринин. Нечестно как. Всегда она меня как-нибудь да обжулит».
Мысли были запутанными и торопливыми, да и вообще для произнесения вслух не годились. Но надо было что-то сказать в ответ. Марина напряглась и выдала:
– С чего ты все это взял? – Не лучшая реплика, но по обстоятельствам сойдет.
– Так, матушка, я все-таки журналист, хоть и редактор. Да брось, забыли, тащи лучше тарелки и подставляй бокал. Будем проводить профилактику от болезни. – Петя взял в руки бутылку, не ту, что с шампанским, а другую.
Бутылка оказалась марочным коньяком, новогодний ужин – самым вкусным в Марининой жизни, а Петя – замечательным мужчиной, на плече которого Марина мечтала засыпать всю свою жизнь. Говорят, как год встретишь, так и проведешь. У нее появились вполне реальные шансы...
Первые дни после возвращения из Швейцарии прошли для меня в непрерывной круговерти маленьких радостных открытий. Мне внезапно понравилась наша квартира – то ли оттого, что я успела соскучиться по ней, то ли потому, что жить в ней осталось недолго. Мы решили со всей определенностью перебраться в Женеву, и Валька говорил, что ему нужно месяца три за все про все, чтобы разобраться с делами, так что к лету мы точно уедем. Меня радовали какие-то простые вещи, вроде полотенец в ванной, бутербродов к завтраку и свитеров в шкафу. Мы просыпались вместе, Валька ухитрялся заскочить пообедать дома и вечером возвращался не поздно. Одним словом, полнейшая сбыча мечт.
Так продолжалось дня три. После этого я стала замечать в себе какие-то непонятные настроения, которые напоминали странную тоску по школе, забавным детским мордахам и моим рассуждениям на тему любви и дружбы. Интересно, как они там? Я же даже отметок за четверть не успела поставить. Конечно, это и без меня сделали, но все-таки... Одновременно появилось еще некое чувство, напоминающее угрызения совести по отношению к Марине. Она, конечно, тоже хороша, но все-таки... И что с ней случилось на вечере в Думе? Поссорилась с Гришей? Из-за чего? Этот вопрос вообще было бы неплохо разъяснить.
В шкафу я нашла некоторое количество тряпок, появившихся там усилиями Марины. Несмотря на внешнее сходство, вкусы наши, мягко говоря, были различны. Ни одну из этих вещей я не стала бы носить по доброй воле, но какое теперь мое дело? Хотя, наверное, надо бы их как-то ей передать... Она их выбирала, они ей нравятся. Нехорошо будет, если пропадут.
Еще меня грызла ситуация с Петей. И даже Бог с ним, с неслучившимся романом, но он печатал мои статьи. Пусть дело теперь не в деньгах, но мне, черт возьми, понравилось их писать. Если бы из этого выросла профессия... Даже немного обидно уезжать, бросив на полдороге. Хотя почему бросив? Компьютер не проблема, писать можно откуда угодно. Чего не надо делать – так это ссориться с главным редактором.
А я с ним, собственно, и не ссорилась. Я болела. Что мне мешает поправиться и переехать? Я же не говорила, что развелась с мужем насовсем, я говорила: «Сложный период». Все может быть.
Мысли мои, конечно, несли в себе немалую толику лукавства, я это отлично понимала, но решила глубоко не вникать. Жизнь дала, вернее, подарила мне хороший урок, глупо было бы совсем уж ничем не воспользоваться. Но начать все-таки надо с Марины. Это уж без всяких оговорок честно и правильно.
Собирая в пакет ее вещи, я, кажется, начала догадываться о том, что случилось в Думе. Платье. Дешевое, наглое, совершенно дурацкое платье в вульгарных серебряных блестках. Бедная Марина. Так мечтала о новогоднем вечере. Если она действительно ходила в этом, все понятно. Тетки такого шанса не упустили. Интересно, как Валька пережил публичный женин позор? Может, он от позора-то и собрался в Швейцарию? Хотя то, что он мне ни слова на эту тему не сказал, пожалуй, говорит в его пользу. А Гришенька, похоже, спасовал. Ну и подумаешь. Никогда он мне не нравился, было в нем что-то... мелкое. Скажу Марине, пусть не переживает. Подумаешь, тоже мне, дресс-код. Глупость какая.
Я быстро добралась до ставшего почти родным Марининого дома, припарковала машинку, вытащила все свои пакеты и поскакала в подъезд. Лестница, дверь, звонок. Никто не открывал. Надо было, конечно, заранее предупредить, ну да куда бы Марине деться из дома в каникулы, с утра пораньше. Небось спит еще.
Я позвонила еще раз, долго-долго. За дверью зашаркали наконец шаги, открылась щелка, и в нее выглянула взлохмаченная Марина. Так и есть, дрыхла.
– Привет! Это я, Дед Мороз. Вставай, красавица, проснись, – и я шагнула в квартиру.
Марина была какой-то не такой. Во-первых, правда лохматой, во-вторых, какой-то смущенной. Но я, решив, что она еще не проснулась, и не обращая на это внимания, сняла пальто, привычно кинула его на вешалку...
Оп-па! Там висела куртка. Мужская. Что-то было в ней неуловимо знакомое, мне бы сообразить, но я, не успев еще по инерции сбросить взятый разгон и отыграть назад, шагнула в комнату.
И первое, что я там увидела, был Петя. Очень по-домашнему сидевший на незастеленном диване. Хоть на нем и были штаны, вся обстановка допускала только одну трактовку, и никаких иных.
Я растерялась. И разозлилась. И почему-то обиделась, причем на всех сразу. Наверное, этот коктейль чувств и называется ревностью. При этом я понимала, что, в сущности, ревновать не имею никакого права, но от этого было как-то еще обидней. Нет, ну каков мерзавец. А еще говорил, что помнит меня двадцать лет. А сам! Только я за порог – вот, пожалуйста.
Я прошла через всю комнату, плюхнулась на стул у письменного стола и с укором на них воззрилась. Как пишут в романах, сгустилась зловещая пауза.
