Корнель Филипович - День накануне

Поляна, на которой стояла наша палатка, была залита солнцем. Мои товарищи лежали на одеяле в тени дерева. Казимеж спал с открытым ртом, подложив руку под голову. Стефан просматривал какие-то обрывки газет то ли книг, которые принес на поляну ветер. Я опустился на колени и стал неторопливо выкладывать на одеяло свою добычу. Сначала хлеб — его было почти четыре буханки. Потом я вынул консервную банку с мясом и окурки сигарет и уложил их ровненько, рядком. Казимеж открыл глаза, посмотрел на меня тупо, потом что-то сказал — не помню что. Может быть, одно из тех грубых ругательств, которые сами срываются с языка в минуты, когда не хватает нужных слов? Не помню я, и о чем мы говорили потом. Моя память не удержала уже больше ничего из происходившего в тот день. Не знаю, что было позже, не помню, что мы делали, о чем разговаривали. Все образы и звуки, все наши действия, слова, движения и жесты канули в пустоту, словно какое-то громадное алчное чудовище пожрало их, заглотнуло. Одно лишь я знаю наверняка, хотя и не помню: мы ели хлеб, мясо, пили чай и курили сигареты.

Совершенный пейзаж

Совершенный пейзаж

(перев. М. Курганская, 2002 г.)

Мир и без меня пребудет, неспешный и безучастный.

Солнце стояло уже низко, близился вечер. Утром мы собирались покинуть здешние места. Приехали мы месяц назад. Идея принадлежала одному из наших друзей, которому случилось как-то сюда забрести. Он с восторгом рассказывал, что в жизни не видел ничего подобного, и сожалел, что смог задержаться только на час; он охотно остался бы там на целый месяц или даже навсегда. Он говорил: «Есть такие пейзажи на свете, которые помнишь до конца жизни. В них царит мир и гармония, и кажется, нет ничего случайного, все элементы подобраны и скомпонованы кем-то, кто хорошо знал, чего хочет, все замечал, ничего не пропустил, обо всем помнил». Но наш друг подразумевал не Бога; он считал, что необычайность этого места обусловлена игрой случая: «Природой правит слепой рок, но иногда бывает, что разнонаправленные и находящиеся в вечном противоборстве силы природы в самый неожиданный момент и в неожиданном месте вдруг достигают состояния равновесия. Борьба тогда прекращается, процесс уничтожения приостанавливается, и в результате этого перемирия рождается удивительная гармония и совершенство ландшафта».

И вот наступил день, когда приятель привез нас сюда на машине. К сожалению, он и на этот раз не смог остаться, но пообещал приехать за нами через месяц. Перед тем как нас покинуть, он посидел немного в машине, открыв дверцы. Смотрел на деревья и слушал пение птиц. Наш друг — директор солидного учреждения и человек очень обязательный. В тот же день он должен был присутствовать на какой-то важной конференции и поэтому, улыбнувшись нам, захлопнул дверцы и завел мотор. Мы остались одни и принялись устраивать лагерь: разбивать палатки и доставать из рюкзаков и мешков все, что нам было нужно для здешней жизни. Только после обеда выкроили время, чтобы осмотреть место, где мы остановились и где нам предстояло пробыть целых тридцать дней. Итак, мы совершили первую ознакомительную экскурсию. Началась она неподалеку от лагеря, оттуда, где высокий, как бы вырезанный ножом берег реки образовывал большой полукруг — дальше в нем появлялись зазубрины, заканчивавшиеся длинным, вонзающимся в воду зубом. Потом берег с пологим пляжем долго, словно желая отдохнуть, тянулся плавной дугой; казалось, так будет до самого конца — ничто не предвещало перемен. Река текла спокойно, бесшумно омывая неподвижный берег, пока мы не заметили вдруг камень, погруженный до половины в воду. Неприметный, он, казалось, не имел ничего общего с берегом — но за поворотом из воды торчал второй камень, потом третий, а чуть дальше — огромный гранитный валун, окруженный множеством более мелких, разбитых и раскрошившихся. С этого места береговая линия, прежде ровная и плавная, начинала рваться, лохматиться, распадаться. Река вгрызалась в сушу, терзала ее, выдалбливала ямы, глотала песок, уносила с собой камни, чтобы через сто метров выбросить их обратно. Земля была изрыта, будто артиллерийскими снарядами, и покрыта искореженными останками деревьев. Мы подумали, что дальше идти будет все труднее, еще немного — и берег станет совсем непроходимым, придется отказаться от продолжения похода и вернуться назад. Но уже через несколько шагов убедились: то, что показалось нам распадом и уничтожением, было началом нового порядка. Берег поднимался и выравнивался. Валуны — продукты его распада — теперь складывались в подобие опорной стены, защищая сушу от уничтожения. У земли в борьбе с рекой появились новые могущественные союзники — деревья. Их мощные корни крепко врастали в грунт, упрочивая его под нашими ногами. Мы снова могли безопасно и легко передвигаться по твердой земле. Итак, мы продолжали идти вдоль берега, а поскольку никогда раньше здесь не были, все казалось нам в новинку. Каждая мелочь, каждый камешек или веточка были сюрпризом. Элементы пейзажа рассыпались на наших глазах и складывались снова, как в калейдоскопе. Они меняли свое положение, форму, назначение. Помогали каким-то таинственным, неведомым нам силам, чтобы спустя мгновение обратиться в их врагов. Мы не знали ни побудительных мотивов, ни целей этих сил. Впрочем, и не задумывались об этом. Так, не спеша, обошли мы наши владения (они оказались вытянутым в длину полуостровом), увидели их границы и очутились невдалеке от места, откуда начали путь и где разбили свой лагерь.

Я начал рассказ с описания контуров нашего полуострова, мне казалось, это необходимо, чтобы читатель мог легче и нагляднее представить себе его форму. Но описание — занятие неблагодарное, чтобы не сказать бессмысленное. Ведь его суть в перечислении, не более того. Разве можно добиться, чтобы читатель сумел увидеть одновременно и начало и конец дороги, по которой мы шли? Чтобы мог увидеть, как видел наш глаз, одновременно то, что близко — и далеко? К сожалению, это никому не под силу. Значит, остается одно: двигаться дальше со скоростью пешехода и смотреть близоруким взглядом. Вот как выглядел наш полуостров: он порос редким дубовым лесом, но кое-где деревья стояли так тесно, что их кроны смыкались над нашими головами и покрывали землю глубокой прохладной тенью. Когда из солнечного пекла мы попадали под эту сумрачную, темно-зеленую, густо сплетенную из веток и листьев крышу — холодный воздух охватывал нас со всех сторон, будто мы погружались в воду, почти ощущая вспотевшей кожей ее леденящее прикосновение. Даже горячий южный ветер, на открытых местах обжигающий, пышущий, словно печь, жаром здесь, среди деревьев, ослабевал и приносил прохладу и свежесть. Кто-то из нас заметил: «Ни одна палатка так не защищает от солнца, как крона дуба, ведь ткань палатки дает тень одинарную, а завеса из листьев дуба — стократную». Тень от дубов была хотя и очень густой, но все же не абсолютной. В течение дня бывали минуты, обычно ближе к вечеру, когда в кровле из листьев открывались маленькие окошки. Солнце усеивало землю переливающимися и дрожащими пятнами света, которые жили всего мгновение, а потом внезапно гасли, и тогда земля под кронами погружалась в еще более глубокий сумрак и холод. Кроме дубов, здесь росли и другие деревья: березы, тополя, сосны, но в небольшом количестве, словно только ради полноты и законченности пейзажа. И две одинокие осины затесались сюда будто лишь для того, чтобы доказать нам: как не бывает абсолютной тени, так нет и абсолютной тишины. Мелкие, подвешенные на тоненьких черенках листочки осины отзывались на малейшее дуновение ветра, предугадывали его, а после того как ветер утихал, еще долго, дрожа и шумя, о нем вспоминали.

Мне бы очень хотелось, чтобы те, кто будет читать описание этого пейзажа, не представляли себе его как нечто плоское, ограниченное двумя измерениями. Это не картина, здесь есть объем, позволяющий проникнуть внутрь, ходить, двигаться среди постоянно меняющихся видов. Каждый шаг открывал нам какой-то новый путь, каждый взгляд — новую, еще не виданную композицию. Мы ходили туда-сюда, останавливались, наклонялись и выпрямлялись, ложились и вставали — и все это сопровождалось изменениями пейзажа. Плавными, незаметными, бесшумными, никогда не повторяющими того, что мы уже видели. Все, что мы видели, вокруг, не зависело от нас — ни от наших глаз, ни от нашей воли, ведь даже когда мы были заняты делом: ловили рыбу, носили воду, собирали хворост, — мы все равно боковым зрением замечали, как вокруг беспрерывно меняются декорации, как любое движение, поворот тела, даже жест приводит в движение и окружающий пейзаж. Но мы прекрасно понимали, что эта изменчивость и разнообразие — только иллюзия, ведь в действительности не дрогнул ни один камень и ни на сантиметр не переместился ни один ствол. Мир вокруг был завершенным, замкнутым и идеально неподвижным.