Сергей Солоух - Игра в ящик
Спрашивала, а как тогда непрерывность трудового стажа и что случится с институской очередью...
– Какой, – уже развеселившись, Ромка, не мог остановиться, – на мягкую мебель, что ли?
– Ну да... – Улыбка не могла не объявиться, но все равно Маринка стойко перечисляла. – На машину... на ковер...
– Слушай, – он ласково взял и повернул двумя руками к себе женину голову, указательный и безымянный пальцы правой и левой сошлись, соединились в мягкой ямочке на шее, «под хвостиком», как он любил шутить, целуя ее в темноте, – Мариша, через год я вернусь в ЮИВОГ кандидатом. Кандидатом наук, и никаких очередей для нас уже не будет, будет просто все, что нам нужно...
– А тебя... тебя возьмут назад?
– А куда они денутся? Рычков собирается докторскую защищать в нашем совете. В феврале будет обсуждаться. А потом монографию издавать под шапкой ИПУ. Возьмет меня назад как миленький.
Рычков Анатолий Алексеевич, директор Южносибирского института вопросов горной отрасли, специалист по подземному пылеподавлению.
И все равно Марина не говорила «да». Ромка видел, что она согласна, горячий румянец расцветал на ее щеках, сливаясь, соединяясь с огнем его подмороженных, подстывших на катке пальцев, но губы жены не шевелились, она молчала, а потом сказала:
– Давай я чуть-чуть... чуть подумаю. Можно ведь?
– Можно, – великодушно разрешил Роман, которому все было ясно. Весело и хорошо.
– Я давай... давай я тебе телеграмму пришлю. Хочешь?
– Правительственную...
– Конечно, – Маринка широко и просто улыбнулась, рассмеялась наконец-то, – правительственную, а какую же еще... Молнию.
«Смешные они все-таки, Иванцовы. Отец по описи сдает. Мать наставленья шлет. А дочка официально уведомит. Телеграфом».
На самом деле, открыткой в конверте. Через неделю. Пятнадцатого.
А восьмого утром на своем ощипанном гусенке приехал Игорь. Вот уж кому малина будет. Раздолье. Но говорить ему Роман Подцепа ничего не стал. Пусть сестрица пожалует. Сама. С широкого плеча. Квартиру на год.
Было не больше минус десяти, но, как всегда в это ноябрьское, до январского донца еще не просохшее время, казалось, что под двадцать. Уговорил Маринку, не без труда, обняться и поцеловаться в тепле, под желтой лампой узкой прихожей, и налегке, с полупустою красной сумкой на плече, сбежал вниз. Несчастный безволосый ИЖ-Комби дрожал на ветерке.
– Едем? – спросил шурина.
– Едем.
За рано в этом году подмерзшими стеклами кухонного окна ничего нельзя было разглядеть, но Ромка и так знал, что она стоит там, наверху, на пятом этаже, положив голые локти на ледяной подоконник, и смотрит в узкую, ладонью вытопленную щелку. Вниз, на него. Он все знал и все понимал, и было ему хорошо.
Дорогой сквозь снежные трубы ночных улиц шуряк что-то грузил Роману о правильности выбранного направления.
– ...Москва, да... я сам рвану в Европу, когда закончу... у нас здесь что... конфеты врачу несут или там коньяк... как будто врач им алкоголик, хлебать с устатка через день... шахтерня простодырая... Вот у нас парнишка есть в группе, он с Украины, из Черновиц, вот это я понимаю... рассказывает, как у них там все аккуратно, цивилизованно... Обезболивание – рубчик, с хорошим материалом пломбочку – троячок... Все в денежном выражении, сам пациент в карман халата и опускает... чин-чинарем... Европа, культура, народ с понятием... не то что здесь... бутылку в лучшем случае додумаются притартать... а в Казахстане у родителей вообще нацмены эти... особенно на юге... рожи наглые... лечи их всех бесплатно... союз им, чуркам, нерушимый... совсем оборзели...
Какое-то время молча рассекали белую поземку улицы Тухачевского, вдруг вылетевшую из города, как из рукава, прямо в холодную пустоту бесконечных полей.
– В Москве-то сколько за хорошую пломбочку отдать надо? – не сразу, но все-таки стряхнув с себя гипноз естественного, чистого, спросил шуряк. Вернулся в теплоту идеи.
– Пятерку, – сказал Роман не думая, автоматически, как будто занимая до стипендии у Катца. Меньше не хватит, а больше не отдать.
– Вот это да! – скосил блестящий от сального, свечного уваженья глаз Игорь Иванцов, наследник военхимика. – Место богатое, куда хохлам тягаться...
Попрощались у стойки регистрации.
– А почем билетик получается? – словно и в самом деле примериваясь к расшитой золотом столице, спросил шуряк.
– Шестьдесят, – ответил Роман и быстро пожал сухую, хрящеватую, с рояльной, наверное, растяжкой, руку студента-стоматолога.
Место пассажиру Подцепе Р. Р. в праздничном, полупустом самолете досталось у окна. Округлое было прозрачным и, словно Маринка час тому назад, Роман не должен был студить ладонь, чтобы увидеть тьму. И прочесть над крышею аэропорта слово ЮЖНОСИБИРСК, обретшее на этот раз неоновую полноту. Как и положено к очередной годовщине.
«Южносибирск, – думал Роман, – через полтора года, в феврале когда вернемся, Димок уж сам сможет прочитать. Не Ю, Же, эН и далее по списку, а слово. Все слово целиком. Потому что все устроилось. Сложилось наконец, и так, как надо».
Да, мы вернемся. Вернемся, а они все улетят. Их смоет, шуряков и свояков, и только чистый белый снег останется. И толстый-толстый слой инея на деревьях.
Oн знал, он чувствовал, что засыпает и безмятежно чурбаном проспит эти четыре серых, высотных часа, под красным глазом гипнотизирующего табло в дальнем конце салона «Пристегните привязные ремни».
Хорошо.
Десятого у Романа был большой разговор с Прохоровым. Как всегда, конкретный и понятный. Обсуждали план диссертации и сроки представления глав.
– Это ничего, – объяснял Михаил Васильевич, по своему смешному обыкновению быстро приговаривая, сгибая и разгибая одну за другой мелкие, дюймовые скрепочки. – Это ничего, что тут еще обсчитать надо, здесь переделать, а над формулировками выводов и вовсе хорошо подумать. Садитесь и пишите. Введение и первую главу. Состояние вопроса. Какое у нас сегодня? Десятое? Вот вам два месяца. Десятого января...
Прохоров сверился с календариком, прижатым к столешнице восковой, лечебной массой широченного оргстекла:
– Как раз понедельник. Десятого января я жду введение и первую главу.
«Январь – это хорошо, – решил Роман. – Это пойдет. Как раз жене Марине для разминки. Первые тридцать или сорок машинописных страниц».
Потом шеф спросил о публикациях.
– По теме три, – сознался аспирант, – раздел в вашей книге и тезисы. Вроде бы достаточно.
– Им да... – Прохоров махнул рукой куда-то в сторону невидимого главного корпуса, – а вам еще две-три не помешает. Нормальных научных статей, а не тезисов каких-то молодежных конференций.
Договорились, что до конца года Роман сделает и сдаст статью о своем алгоритме моделирования нагрузок – не сжатое, как в книге, а подробное, развернутое описание в институский научный сборник. В конце концов, словно боевая карта-трехверстка, ближайший квартал календаря раскинулся перед Р. Р. Подцепой, утыканый вдоль и поперек флажками на булавках. Оказалось, что человек спонтанного вдохновения Михаил Васильевич Прохоров, когда надо, умеет планировать, рассчитывать, в стаканы, чашки разливать бесцельно струящийся, всегда текущий, убегающий куда-то поток времени нисколько не хуже своего сверхорганизованного косого аспиранта.
Только стол в порядке содержать не любит. Когда Ромка прощался, перед профессором на оргстекле, как перед зверем, разорившим муравейник, валялись десятки ножек-лапок скрепок, за долгим разговором умученных, приконченных беспечно.
В субботу тринадцатого аспиранты второго года тянули номерки из наволочки. Ромке досталась бумажка с цифрою 110. Комната на тихом пятом этаже. С большим окном и серой водонапорной башней на дальней стороне улицы, отодвинутой метров на сорок от общаги широким сквером, холодным пищеводом дорожного асфальта и черным решетом ограды. Лучше только торцевые. Есть такие, по одной на каждый этаж, у которых все стены и углы внутренние, не слышны ни коридор, ни лестница. Ни сам ты сквозь диагонали и лучи архитектурных сочленений. Но на пятом, малопосещаемом последнем этаже и лестничный пролет в одном лишь кирпиче от изголовья катит. Пойдет, и более того, если судьба сменить ловкого малого Бесо Чивадзе. Молодого человека, три месяца назад ставшего зятем своего собственного научного руководителя Моисея Зальмановича Райхельсона. С лета Бесо в общаге практически не появлялся, и Ромка ни секунды не сомневался, что, встретив Беса на ближайшем научном семинаре, легко договорится и чудную жилплощадь за дверью номер 110 получит намного раньше нового года. Через каких-нибудь пару недель. И здесь все шло по плану и даже с легким и приятным его перевыполнением.
А пятнадцатого на журнальном столике, заменявшем в швейцарской стойку консьержки, Роман нашел конверт cо строго параллельными хвостами букв «р» – Октябрьский проспект, дом 405, корпус 3.
Это был понедельник. Ромка ушел очень рано, чтобы до отправления служебного автобуса, возившего людей на полигон, пересечься с Карауловым. Гарик, как всегда, опоздал, но успел на лету, буквально в дверях ЛиАЗа, объявить, что пачка нужных перфокарт лежит у него в нижнем ящике стола под старыми распечатками. Действительно, нечто завернутое, как бабушкины облигации, в тетрадный лист с пометкой «дисперсионный и ковариационный» нашлось. Ромка сходил на ВЦ, прогнал через машину и до самого обеда сидел с распечаткой, пытаясь уяснить, что проще: подправить небрежные художества Караулова или написать самому с нуля. К обеду картина стала прозрачной и невесомой, как водяная акварель. Желтая лилия. Общую логику менять не надо, а вот данные, вместо того чтобы параметрами таскать из подпрограммы в подпрограмму, он аккуратненько переопределит через BLOCK DATA/COMMON.
