Виктор Пелевин - Македонская критика французской мысли (Сборник)

– По-моему, не смешно, – сказал собеседник. – Теперь-то вы хоть вспомнили, кто я?

– Да, – сказал Петр Петрович и сделал какое-то странное движение головой – не то поклонился, не то втянул ее в плечи.

– Слава Богу. И что же вы, решили на меня прыгнуть, чтобы проверить, отражение я или нет? А про тарзанку болтали, чтобы голову мне заморочить?

– Что вы, нет! – воскликнул Петр Петрович, оторвав одну руку от электрического шланга и приложив ее к груди. – То есть сначала я, может, действительно хотел вас отвлечь, но только сначала. А как заговорил, так сразу стал о том, что меня всю жизнь мучило. Как на духу...

– Странные какие-то вещи вы говорите, – сказал собеседник. – Я начинаю даже опасаться за ваш рассудок. Подумайте – идти два часа рядом, разговаривать и при этом всерьез думать, что напротив вас ваше отражение. Ну разве может такое происходить с нормальным человеком?

Петр Петрович задумался.

– Н-нет, – сказал он, – не может. Действительно, со стороны это дико выглядит. Говорящее отражение, которое к тебе спиной идет... Тарзанка какая-то... Но, знаете, изнутри все это было так логично, что, если бы я вам пересказал ход своих размышлений, вы бы не удивлялись.

Он поднял глаза. Луна над крышей напротив ушла за длинную тучу с рваными краями. Отчего-то это показалось ему недобрым знаком.

– Да, – заговорил он опять, – если проанализировать подсознательную мотивацию моих действий, то я, видимо, просто хотел на секунду восторжество...

– Насчет отражения, – перебил собеседник, повысив голос, – это я бы еще мог принять, ладно. Но куда более странным мне кажется то, что вы наплели про тарзанку. Насчет того, чтобы ноги оторвать от земли и что-то такое понять. А чего вы, собственно, понять-то хотите?

Петр Петрович поднял взгляд, глянул в глаза собеседнику и сразу же перевел взгляд на его бритую голову.

– Ну как что, – сказал он. – Даже неудобно банальности говорить. Истину.

– Какую истину? – спросил тот, опять накидывая капюшон. – Про себя, про других, про мир? Истин полно.

Петр Петрович задумался.

– Видимо, про себя, – сказал он. – Или лучше так: про жизнь. Про себя и про жизнь. Конечно.

– Так вам что, сказать? – спросил собеседник.

– Ну скажите, если знаете, – с внезапной враждебностью ответил Петр Петрович.

– А вы не боитесь, что эта истина окажется для вас котом в мешке? – спросил собеседник таким же враждебным тоном и кивнул головой куда-то назад.

«Намекает, – подумал Петр Петрович, – издевается. На психику давит. Только не на такого напал. Да и что это за садизм такой? Ну дернул его за плечо, так ведь извинился потом».

– Нет, – сказал он, распрямляя плечи и вперивая взгляд прямо в глаза собеседнику, – не боюсь. Валяйте.

– Ну хорошо. Вам что-нибудь говорит слово «лунатик»?

– Лунатик? Это что, который ночью не спит, а по карнизам разгуливает? Ну знаю... О Господи!

Неожиданное пробуждение было больше всего похоже на тот самый прыжок в холодную воду, о котором Петр Петрович пытался рассказать своему безжалостному спутнику, – и не только потому, что стало заметно, как вокруг холодно. Петр Петрович посмотрел себе под ноги и увидел, что тонкая дорожка серебристого цвета, по которой он так долго шагал, была на самом деле довольно тонким жестяным карнизом, изрядно выгнувшимся под тяжестью его тела.

Под карнизом была пустота, а за этой пустотой, метрах в тридцати внизу, горели удвоенные лужами фонари, подрагивали от ветра черные кроны деревьев, серел асфальт, и все это, как с ужасом осознал Петр Петрович, было абсолютно и окончательно реальным – то есть не оставалось никакой возможности как-нибудь проигнорировать или обойти тот факт, что он, в нижнем белье и босиком, стоит на огромной высоте над ночным городом, чудом удерживаясь от падения вниз. А удерживался он действительно чудом – его ладоням было совершенно не за что ухватиться, если не считать крошечных неровностей бетонной стены, и стоило ему чуть-чуть отклониться от ее сырой и холодной поверхности, как неумолимая сила тяжести увлекла бы его вниз. Недалеко от него, правда, висел электрический кабель – но, чтобы дотянуться до него, надо было сделать несколько шагов по карнизу, а об этом нечего было и думать. Скосив глаза, он увидел внизу далекую автостоянку, сигаретные пачки машин и крошечный пятачок пустого асфальта, словно специально оставленный кем-то для него.

Главным же свидетельством того, что открывшийся ему кошмар окончателен, был запах догорающей где-то неподалеку помойки – запах, который сразу снимал все вопросы и как бы содержал в себе самодостаточное доказательство окончательной реальности того мира, где такие запахи возможны.

Шквал страха затопил душу Петра Петровича, за долю секунды вымыв оттуда все остальное. Пустота за спиной засасывала, и он распластался по стене, совсем как предвыборная листовка малоизвестной партии, не имеющей абсолютно никаких шансов на победу.

– Ну как? – спросил собеседник.

Петр Петрович осторожно – чтобы второй раз не увидеть пропасть под ногами – глянул на него.

– Прекратите, – тихо, но очень настойчиво попросил он, – пожалуйста, прекратите! Я ведь упаду!

Собеседник хмыкнул.

– Как же я могу это прекратить? Это ведь не со мной происходит, а с вами.

Петр Петрович понял, что собеседник прав, но в следующую секунду он понял еще одну вещь, и это мгновенно наполнило его негодованием.

– Да ведь это подло, – волнуясь, закричал он, – это ведь каждому человеку можно такую гадость объяснить, что он лунатик и над пустотой стоит, просто ее не видит! На карнизе... Ведь только что... А тут вот...

– Верно, – кивнул собеседник. – Даже и сами не представляете, до чего вы это верно подметили.

– Так зачем вы со мной такое сделали?

– Слушайте, вас не поймешь. То у вас одно на уме, то другое. Сами ведь только что размышляли, куда можно залететь на тарзанке. Даже растрогали меня, честное слово. Опять же, истину хотели услышать. Это, кстати, еще и не самая последняя.

– Так что же мне теперь делать?

– Вам? А ничего не надо, – сказал собеседник, и вдруг стало заметно, что он особенно ни за что не держится и даже стоит как-то немного под углом. – Все образуется.

– Вы что, издеваетесь? – прошипел Петр Петрович.

– Да нет.

– Вы подлец, – бессильно сказал Петр Петрович. – Убийца. Вы меня убили. Я упаду сейчас.

– Ну вот, началось, – сказал собеседник, – оскорбления, ненависть. Еще, того гляди, опять на меня прыгнете или плеваться начнете, как некоторые делают. Пойду я.

Он повернулся и неспешно побрел вперед.

– Эй! – крикнул Петр Петрович. – Эй! Подождите! Пожалуйста!

Но собеседник не остановился – только слабенько помахал на прощание бледной ладонью, торчащей из рукава не то рясы, не то темного длинного плаща. Через несколько шагов он завернул за угол и исчез из виду. Петр Петрович опять закрыл глаза и прислонился влажным лбом к стене.

«Ну вот, – подумал он, – все. Теперь-то уж точно все. Теперь конец. Всю жизнь думал – как это будет? А оказывается, вот так. Покачнусь сейчас, замахаю руками, и... Спокойно, Петя, спокойно... Интересно, кричать буду?.. Петя, Петя, спокойно... Не думай об этом. О чем угодно другом, только не об этом. Пожалуйста. Главное – покой сохранять, любой ценой. Паника – смерть. Вспомни что-нибудь приятное... А что тут вспомнишь? Вот сегодня, например, что было приятного? Ну разве разговор этот возле статуй, когда я этому бритому про любовь объяснял... Господи, опять про него вспомнил. Какой же я идиот. Мало было просто идти себе, глядеть по сторонам и жизни радоваться. Нет, заинтересовался, кто это – тень или отражение. Вот и получил. А потому, что читать надо меньше всякой чуши. Так, а кто он, собственно, такой? Вот черт, ведь только что помнил. Или нет, или не помнил, а он сам сказал... Откуда же он взялся?»

Петр Петрович на секунду приоткрыл глаза и увидел, что стена рядом с его лицом осветилась и пожелтела – луна снова вышла из-за туч. Почему-то от этого на душе стало чуть легче.

«Так, – стал он думать дальше, – где я его встретил-то? До статуй, это точно. Когда статуи появились, он уже рядом был. И за первой кошкой мы тоже еще до статуй бежали. Да, точно – он еще сначала не соглашался никак. А потом меня пробрало – про природу ему стал говорить, про красоту... Ведь чувствовал, что не надо говорить, что при себе надо все держать, если не хочешь, чтобы в душу тебе плюнули... Как это в Евангелии – не мечите бисера вашего перед свиньями, ибо потопчут, что ли? Вот ведь жизнь какая. Даже если тебе пустяк какой понравился, вроде того, как луна статуи освещает, и то молчать надо. Все время молчать надо, потому что откроешь рот – пожалеешь... И ведь интересно, давно уже это понял, а до сих пор от своей доверчивости страдаю. Каждый раз жду, пока в душу плюнут... А этот тип – хам, хам, хам! Редкий. Еще и говорит – обойдется, мол. Покровительственно так... Да ну его к черту, в самом деле, уже битый час о нем думаю, а тут луна зайдет. Чести много».