Эдуардо Мендоса - Правда о деле Савольты
Ну, вы уж хватили лишку! — возразил Пере Парельс, которому чтение этого журнала, как, впрочем, и некоторых других, доставляло особое удовольствие. — Все хорошо в своем роде.
— И вот, — продолжала сеньора Ван Пелтс, не склонная к такому легкомысленному разграничению, — художники в пику аристократии создали тот самый натурализм, который мы терпим и который есть не что иное, как стремление идти на поводу у народа, ублажая его низменные инстинкты.
Пере Парельс, не склонный к подобным разговорам, отошел от них и присоединился к компании промышленников, с которыми имел шапочное знакомство. Приперев к стене тучного, насмешливого банкира, они срывали на нем скопившееся в них раздражение.
— И пожалуйста, не уверяйте меня в том, что банки не повернулись к нам задом! — восклицал один из них, тыча в сторону банкира кончиком своей сигары.
— Мы вынуждены действовать осторожно, сеньоры, очень осторожно, — отвечал банкир, не переставая ухмыляться. — Вы не должны забывать, что у нас в руках не свои сбережения, а чужие. И то, что, по вашим понятиям, всего-навсего смелый шаг, для нас безрассудная авантюра.
— Уловочки! — кипятился другой промышленник, то краснея, то покрываясь смертельной бледностью. — Когда ваши дела на мази, вы вздуваетесь от прибылей…
— И извлекаете для себя выгоду! — поддержал его первый.
— …а чуть что не так, поворачиваетесь к нам спиной…
— Задом, задом!
— …и становитесь глухи. Разоряете страну и еще смеете утверждать, что действовали как хорошие коммерсанты.
— Мне платят жалованье, которое не меняется от месяца к месяцу, сеньоры, — парировал банкир. — Если мы поступаем так, а не иначе, то не из личной выгоды. Мы распоряжаемся деньгами, которые нам доверили.
— Уловочки! Вы спекулируете на кризисах.
Мы тоже переживали крахи, не забывайте этого и не вынуждайте меня вспоминать о трагических случаях.
— А, это ты, Парельс, — заметил его наконец один из промышленников, — а ну, дружище, иди-ка сюда и сломай свое копье в этом споре. Что вы скажете по поводу банка?
— Благородное заведение, — уклончиво отвечал Пере Парельс, — хотя связывающие его узы и мешают ему действовать достаточно решительно и смело, как нам того хотелось бы.
— А не считаете ли вы, что банк повернулся к нам задом?
— Задом?.. В прямом смысле этого слова… не думаю. Хотя, возможно, и создается такое впечатление.
— Парельс, вы увиливаете от ответа.
— Да, вы правы, — согласился финансист, почувствовав вдруг смертельную усталость и желание оказаться подальше от этого спора.
— Бросьте увиливать, черт подери! А верно, что предприятие Савольта идет ко дну? — не унимался первый промышленник, желая подогреть разговор, который, очевидно, доставлял ему удовольствие.
— С чего вы это взяли? — спросил Парельс так поспешно, что не успел скрыть свои слова за иронией.
— Да тут все об этом говорят.
— Правда? И что же говорят, позвольте узнать?
— Не прикидывайтесь святой наивностью.
— И будто ваши акции обесцениваются?
— Обесцениваются? Нет, насколько мне известно.
— А верно, что Леппринсе собирается вскрыть пакет с завещанием, которое его жена унаследовала от Савольты? Поговаривают даже, будто какое-то предприятие в Бильбао заинтересовано в покупке…
— Сеньоры, все это плод вашей неуемной фантазии.
— А верно, что мадридский банк отказался принять у вас вексель?
— Спросите об этом в банке. Я понятия не имею.
— Ха! Эти щеголи ничего нам не скажут.
— Ах, да, — согласился Пере Парельс, подмигивая банкиру, — я совсем забыл, что они всегда поворачиваются к вам задом.
И, похлопав каждого из промышленников по плечу, он любезно улыбнулся смеющемуся банкиру и пошел бродить по зале. Ему вдруг нестерпимо захотелось вернуться домой, закутаться в халат, надеть шлепанцы и отдохнуть в своем кресле. В глубине залы, у двери, ведшей в библиотеку, он увидел Леппринсе, дававшего какие-то указания камердинеру. Дождавшись, когда слуга отошел от него, он решительно направился к французу.
— Леппринсе, мне надо немедленно поговорить с тобой.
— Сеньор, скажите мне свой адрес, я отведу вас домой, — настаивал Немесио Кабра Гомес. — Вот увидите, завтра все образуется. — Пьяный дремал, обняв фонарь. Немесио в сердцах тряхнул его. Пьяный открыл глаза и покосился на него.
— Который час?
Немесио Кабра Гомес поискал глазами городские часы, но нигде их не увидел.
— Уже очень поздно. И холод пробирает до костей.
— Нет, еще рано. Мне надо сделать одно очень важное дело.
— В такой поздний час, сеньор? Все закрыто.
— То, что нужно мне, не закрывается. Это почтовый ящик. Пойдемте на почту.
— А это по пути к вашему дому?
— Да.
— Тогда пошли.
Он подхватил пьяного под мышки и сразу же согнулся под его тяжестью. Хилый от рождения, Немесио едва удерживал его, и, покачиваясь из стороны в сторону, они двинулись вперед, каким-то чудом удерживаясь на ногах.
Трижды пробил колокол.
— Пять часов! — воскликнул пьяный. — Я же говорил вам, еще рано.
— А не могли бы мы отложить ваше дело до завтра?
— Завтра может быть слишком поздно. То, что мне надо сделать, совсем нетрудно. Всего-навсего опустить в почтовый ящик письмо. Оно при мне. Обычный клочок исписанной бумаги, но… Ах, мой дорогой друг, много голов слетит с плеч, когда оно дойдет до своего адресата. Который час?
— Не знаю, сеньор. Осторожно, здесь край тротуара.
Они медленно двигались к почте. Дорога отняла у них более получаса, хотя почта находилась в каких-нибудь двухстах метрах от них. Время от времени Немесио останавливался, чтобы перевести дух или отдохнуть, присев на ступеньку колоннады. Пока Немесио отдыхал, пьяный горланил песни. Когда они добрались до почтамта, пьяный принялся шарить руками по стене, пытаясь засунуть письмо в одну из щелей между камнями. Наконец Немесио обнаружил почтовый ящик.
— Давайте письмо, сеньор, я опущу.
— Нет, нет, я сам. Вы не должны видеть, кому оно адресовано.
— Я не буду смотреть.
— Его нельзя никому доверить, оно очень важное. Где почтовый ящик?
— Здесь, только приоткройте щелку.
Он помог пьяному опустить письмо в ящик, стараясь при этом разглядеть адрес на конверте. Но конверт был сильно помят, замусолен, и Немесио успел только заметить, что оно адресовано кому-то в их городе. Завершив столь важную операцию, пьяный, казалось, несколько успокоился.
— Я исполнил свой долг, — торжественно произнес он.
— Тогда пошли к вашему дому, — сказал Немесио.
— Хороню, пойдем. Который час?
Теперь они пошли быстрое по направлению к Рамблас. Заморосил дождь, но тут же прекратился. Воздух потеплел, ветер стих. На скамьях бульвара спали пьяные и бродяги. Со стороны Борне ехали телеги с овощами, запряженные першеронами. У ног Немесио залаял пес, оборванец вскочил на скамью, чтобы избежать укусов. В основном же они проделали этот путь без особых происшествий. Дойдя до угла Рамблас и улицы Уньон, пьяный попрощался с Немесио:
— Не провожайте меня дальше, я уже протрезвел и теперь дойду сам. Я живу вон в том доме, — и он махнул рукой в глубину улицы. — А вы идите спать и не беспокойтесь обо мне. Я и так достаточно хлопот причинил вам этой ночью. Вы даже не представляете, как я вам благодарен за все, что вы для меня сделали.
— Сеньор, меня не за что благодарить. Если поразмыслить, то мы с вами не так уж плохо провели время.
Пьяный вдруг погрустнел.
— Да, возможно, вы и правы. Иногда даже было забавно. Но теперь все изменится. Жизнь скупа на передышки.
— Как вы сказали?
— Я хочу попросить вас об одном одолжении. На вас можно положиться?
— Вполне…
— Видите ли, у меня дурное предчувствие. Если со мной вдруг что-нибудь случится, запомните хорошенько, если со мной что-нибудь случится… понимаете?
— Конечно, сеньор, если с вами что-нибудь случится…
— Разыщите моего друга — имя его я вам назову, — как только узнаете, что со мной что-то произошло. Разыщите его и скажите, что меня убили.
— Убили?
— Да, убили, а кто, он знает сам. Передайте ему, чтобы он позаботился о моей жене и сыне и не бросал их. Его зовут, запомните хорошенько, его зовут: Хавиер Миранда. Запомнили?
— Да, сеньор, Хавиер Миранда. Я не забуду.
— Разыщите его и расскажите все, что я говорил этой ночью. Но только в том случае, если со мной произойдет беда. А теперь уходите немедля.
— Вы можете положиться на меня, сеньор. Клянусь богом, я вас не предам!
— Прощайте, друг, — произнес пьяный, пожимая руку Немесио.
— Прощайте, сеньор, и будьте осторожны.
Они расстались. Немесио увидел, как тот побрел неторопливым, но твердым шагом. И счел бестактным со своей стороны шпионить за ним. Помедлив секунду, Немесио пошел в обратную сторону. Когда он дошел до угла Рамблас, его ослепили фары автомобиля, который в эту минуту сворачивал на улицу Уньон. Какая-то смутная догадка промелькнула и голове Немесио Кабры Гомеса, какое-то смутное беспокойство охватило его. Но он продолжал идти дальше, пока догадка эта не выкристаллизовалась в его сознании: этот автомобиль преследовал их. Сначала он стоял у двери таверны, потом — напротив почты, а затем следовал за ними, ловко лавируя среди телег, груженных овощами, когда они шли вверх по Рамблас. Тогда Немесио не придал этому значения, но теперь, после слов незнакомца, сказанных ему на прощание, таинственное совпадение вселило в него предчувствие неминуемой беды. Немесио повернул обратно и побежал к улице Уньон. Он бежал до тех пор, пока не услышал крики. В ста метрах от него, при тусклом свете газового фонаря толпились люди в домашних халатах. А те, у кого не нашлось под рукой халатов, чтобы накинуть на себя, стояли на балконах в ночном белье. Два жандарма пробирались сквозь толпу зевак. В какой-то миг безмолвная до сих пор улица ожила. Немесио осторожно приблизился и спросил у какой-то женщины:
