Магда Сабо - Избранное. Фреска. Лань. Улица Каталин. Романы.
— Сусу поедет со мной! — спокойно заявила Янка.
Все уставились на нее. У священника дух перехватило от негодования. Ни на кого не обращая внимания, Янка первой вышла за ворота, она же раньше всех уселась в машину, ни на минуту не отпуская от себя Жужанну. Священник сел с краю, девочка жалась посередине, Приемышу досталось место впереди, рядом с шофером. Наконец-то они тронулись в путь. Священник молчал. Дорогой он поймал себя на нелепейшей мысли: он словно боится Янки. С отвращением вертелся он на сидении; вот ведь дожили: приходится ездить в машине, принадлежащей Совету, и даже замечания отпустить нельзя, так как сам он не сумел найти какого-либо иного выхода. Ехать в такси на похороны или даже на свадьбу — то неугодное Богу дело, вопиющее роскошество и чванство в равной мере. А пролеток в городе почти не осталось, одна при больнице да одна у вокзала, а впрочем, раскатывать в пролетке — тоже претенциозно и нескромно. В прежние времена, на заре века, каждый мало-мальски приличный человек, даже из крестьян, что позажиточнее, держал собственный выезд, и в случае надобности за священником посылали экипаж, а до войны у церковной общины был наемный экипаж, и им пользовались, если уж почему-либо необходимо было именно выехать в церковь или на кладбище. И вот теперь он вынужден пользоваться машиной нечестивцев этих, да еще, к превеликому посрамлению, над карбюратором развевался красный флажок. С этим тоже приходится мириться — доколе не настал час расплаты, — принимать как кару Господню, ниспосланную ему в виде милости Всевышнего. Машина, красный флажок, поздний приход Ласло Куна настолько отвлекли его внимание, что они уже подъехали к кладбищу, когда он вспомнил об Эдит.
Янка за всю дорогу не проронила ни слова. Сусу, которой всегда доставляло необыкновенное удовольствие кататься на автомобиле, на сей раз от испуга и огорчения даже не смотрела по сторонам, она не сводила глаз с матери, ластилась к ней, прижималась лбом к ее плечу. В другое время Янка тотчас наградила бы дочь ответной лаской, однако сейчас она казалась безучастной. Янка, правда, держала ее за руку, но делала это безотчетно и неосознанно, сама же она из-под вуали неотрывно и пристально уставилась на дорогу прямо перед собой. Даже Приемыш сидел молча, нахохлившись, он прикрыл глаза и о чем-то задумался. Он никому ни словом не обмолвился об Аннушке, то-то вытянутся у всех физиономии, когда увидят ее на кладбище. А, черт бы побрал эту Аннушку, как будто нет у него на сегодня дел поважнее! В пять часов партийное собрание, а пока что, до четырех, он волен тянуть псалмы.
Автомобиль подкатил ко входу на кладбище и, как только они вышли, повернул обратно, за остальными. От ворот до часовни было минут десять хода, священник вытянулся, точно кол проглотил, и уставился вдаль, — лишь бы не видеть раскрашенной статуи Иисуса, которая стояла в обвитой плющом нише как печальная память о той поре, когда открывали кладбище; кладбище было общее с иноверцами, и потому городские власти дали разрешение католикам установить эту статую, на святом месте поставить этого идола размалеванного.
Священник опирался на руку Янки не потому, что нуждался в поддержке или жаждал этой дочерней близости, но таков был обычай; и Приемыш, тоже не дожидаясь чьих-либо указаний, взял за руку Жужанну. Янка поправила на девочке шляпу, когда Сусу и Приемыш прошли вперед. Священник искоса поглядывал на дочь, плачет ли она, но Янка не плакала. Дочь была совершенно неузнаваема, точно бы и вовсе чужая. Откуда набралась она дерзости, чтобы ослушаться воли отца и взять с собой Жужанну, как посмела она произнести вслух ласкательное имя, упоминать которое он запретил еще несколько лет назад? Это смерть матери так изменила ее — попытался он найти объяснение и на том почти успокоился: сколько слез перевидал он на своем веку и каких только богохульных речей не наслушался за долгие лета, как читал отходную над усопшими, и, хотя смерть есть благостное соединение с Господом, в их же случае — особая милость Господня, от Янки не приходится ждать трезвого образа мыслей, как подобает христианке, исповедующей реформатскую веру. «Волнение и скорбь породили в ней и обеспокоенность, и несдержанность эту», — подумал он, но тут же с чувством какой-то растерянности вдруг осознал, что Янку не назовешь сейчас ни обеспокоенной, ни несдержанною. Священник опять покосился на дочь. На этот раз и Янка тоже ответила ему взглядом. Лицо ее, угадываемое под вуалью, приобрело неведомую дотоле значительность и казалось почти красивым.
— Папа, — начала она ровным, спокойным голосом, но негромко, — помните, вы искали тогда траурное извещение, вам не хватало, чтобы послать в Шарад дяде Даниэлю. Это я взяла извещение, потому вы и недосчитались. Я послала его Анжу.
Должно быть, сам Господь удержал десницу его, иначе священник прибил бы Янку! Он выдернул руку из ее руки, не в силах более выносить ее прикосновение. Янка — что было видно даже под вуалью — улыбнулась. Она окликнула дочку и притянула ее к себе, а священник вцепился в Приемыша: от ярости у него все плыло перед глазами.
Достойная супруга богоотступника! Тот призвал Аннушку, дабы смиренно открыть перед Господом сердце свое, а Янка пригласила Анжу — втайне, исподтишка, самым предательским способом. Во что они желают превратить похороны?! Янка поставила на стол лишний прибор, не испросив у него соизволения, — похоже, от одной только мыслимой возможности, что Аннушка появится, нарушен благочестивый порядок в доме, все полетело кувырком, все пошло прахом, и голуби превратились в аспидов. Ужели воистину нет подле него никого из близких духом, никого, помимо этого юноши, его же ниспослал ему Всевышний, дабы не был он в старости своей сир и одинок в юдоли сей? Верного и послушного сына, кроткого и благонравного, единственного богобоязненного среди прочих всех, грешников и нечестивцев. Янка с дочерью шла впереди него — медленно, спокойно, как человек, совесть которого чиста.
Что сокрыто в душах людских? Лишь единожды, за всю жизнь нарушила она отцовское повеление, когда пыталась писать той, другой, ступившей на стезю распутства. Тогда ему казалось, что он навеки выколотил из дочери дурные помыслы. «Это все Ласло Кун, это его влияние, — с неприязнью подумал он. — Антихрист в образе человеческом, с коим она в сожительстве». Не женись он, священник, не поддайся плотскому соблазну, и посейчас радостью его были бы лишь священные книги и служение Господу, его устами возвещалось бы слово Господне, а в награду ему был бы дан сан епископа, а то и кафедра теологии. Шобар остался в безбрачии, и, Господи, как он прав. Ужели обе его единокровные дочери от рождения порочны? До сей поры он прозревал дурные наклонности только в Аннушке. Священник глубоко вздохнул и замедлил шаг; они подошли к ступеням, ведущим к катафалку; еще несколько шагов, и он узрит гроб с прахом Эдит.
«Смири сердце свое! — приказал он себе, но в душе его не было смирения: гнев, стыд, возмущение и ненависть обуревали его. — Воспрети себе помыслы о Янке! — попытался он внушить себе. — Я думаю лишь об усопшей, об Эдит!» — Но нет, не мог он думать ни о чем другом, кроме постыдного проступка дочери: что Янка стащила траурное извещение. Какой-то человек поздоровался с ним, он машинально ответил на приветствие. Янка задержалась в дверях часовни, пропуская отца вперед. Священник вошел первым, за ним Приемыш, после них — Янка; она обняла Сусу за плечи и крепко-накрепко прижала к себе дочь, потому что Сусу дрожала от страха.
Ласло Кун ждал машину возле ворот, обеих старух он оставил в саду. Дечи выглядела непривлекательнее, чем обычно, вуаль придавала ее лицу выражение какой-то особой вульгарности. Надо бы сказать ей, чтобы стерла краску, но такие вещи в глаза людям говорит обычно разве что его тесть; как правило, говорить об этом не принято. А все же приятная сегодня погода, сентябрь стоит великолепный, хорошо бы сейчас вот сесть в машину и ехать сотни и сотни километров — он отлично мог бы поспать в машине. Остановиться бы в какой-либо удобной, приветливой гостинице, послушать музыку. Он очень любит музыку. Никакого волнения он не испытывал, — вытащил пилочку для ногтей, привел в порядок руки. Стольким людям предстоит сегодня протягивать руку! Машине пора бы уже обернуться, дело кончится тем, что они опоздают; истинная кара Господня этот провинциальный городишко с его извечными сплетнями, мелочной суетой. Бедняжка Жужанна, как она, должно быть, напугана сейчас всем происходящим. И он тоже хорош: если уж побывал в саду, мог прихватить фруктов для дочери. Янка… Как она взглянула на него и поспешно опустила вуаль… Что она могла написать Аннушке в том письме, которое перехватил старик?
За все годы, прожитые с Янкой, он так мало и редко разговаривал с женой, что попросту не мог представить себе направления ее фантазии, воссоздать ход ее мыслей, не мог вообразить, что она думает сейчас о нем: зачем ему понадобилось отправиться в сад, для чего хотел он встретиться с Аннушкой. Что может быть известно Янке? Когда в доме заходила речь об Аннушке, он неизменно хулил ее. И все же неведомо какое чувство подсказывало ему, что Янка догадывается о его любви к Аннушке: ведь если бы она думала, что он желает поговорить с Аннушкой без помех, с глазу на глаз, выспросить ее, какой образ жизни она ведет в столице, и правда ли, что она сожительствует с кем-то, как утверждала Францишка, или же законным порядком вышла замуж, — тогда не было бы этого странного взгляда Янки и этого необычного выражения лица, скрытого под вуалью. А может, Янка любит его, любит как мужчину? Ему припомнилась их последняя ночь, и он едва не рассмеялся вслух. Будто Янка умеет любить! Но в таком случае как объяснить ее поведение? Тут он увидел вынырнувшую из-за поворота машину и кликнул старух со двора.
