Игорь Симонов - Год маркетолога
К новым ощущениям, которые за ночь было не переварить, с утра добавилось еще одно: как пережить субботу с воскресеньем. Вот такого действительно никогда не было – самые радостные это были дни, когда можно долго валяться в постели, пробуждая друг друга ласками, и потом долго заниматься любовью, наслаждаясь красотой, молодостью и здоровьем. Но в эту субботу Ирина сорвалась с утра в спортивный клуб, будто и не болел накануне живот, – «я так разъелась за эти десять дней, почти полтора килограмма набрала» – ну уж тут все ясно стало. Знает. Знает и почему-то не хочет об этом говорить.
Я люблю во всем ясность и ненавижу двусмысленность. Мне физически тяжело находиться в состоянии недомолвок, отвода глаз и многозначительной тишины. Я проснулся с готовым решением, если виноват, то надо отвечать, и если не заговорит, то нужно это сделать самому. И я заговорил за обедом – тренировка явно пошла Ирине на пользу, и хотя бы часть ее беспричинного гнева сменилась милостью.
– Я вчера такая ужасная была, извини, Костя, и сегодня еще уехала с утра, но мне нужно было, наверное, в себя прийти, мне какое-то время нужно – не торопи меня... – И грустные глаза, полуприкрытые ресницами, каждое слово отдается болью...
– Я дам тебе сколько угодно времени и не буду никуда торопить, только скажи мне, в чем дело? Все эти твои слова так не вяжутся с твоим цветущим видом, что случилось-то, Ирина? Что не так, скажи мне?
– Это я должна тебе сказать, что не так?
– Но ведь это ты не можешь прийти в себя, не я. Скажи, отчего ты не можешь прийти в себя.
– А ты мне ничего не хочешь сказать? – чуть ли не в первый раз за эти два дня она посмотрела мне прямо в глаза.
– О чем?
– О себе, о нас... Костя, я тебя читаю как открытую книгу. И если ты обманываешь меня, то я это знаю, где бы ни находилась, хоть во Франции, хоть в Америке. Если хочешь, чтобы все было по-старому, скажи правду, если не хочешь – не говори, но я не могу делать вид, будто ничего не происходит. Я тебя тоже не буду торопить, как решишь, так и скажешь. И тогда мы оба будем знать, что нам делать дальше.
Это уже было похоже на прежнюю Ирину – спокойно, прямо, откровенно. Она была готова к этому разговору и всем своим поведением подготовила меня, и я сделал то, что считал в тот момент очень мужественным и очень правильным, – сказал правду. Я сказал ей очень большую часть правды и одну очень большую неправду – я сказал, что все это закончено и никогда больше не повторится.
– Кто она?
– Это не имеет значения.
– Она живет здесь?
– Нет, в Англии.
– Русская?
– Да.
– Сколько ей лет?
Даже представить себе не мог, что ответ на этот простой вопрос, при том что разница в возрасте между ними всего семь лет, может произвести такой эффект.
– Понятно, – только и сказала она, молча встала из-за стола, взяла сумку. – Я не хочу сегодня тебя видеть. И завтра. Я переночую у кого-нибудь. Я позвоню тебе завтра – сказать, что со мной все в порядке. Или sms пошлю. А ты сделай так, чтобы нам не пришлось больше к этому разговору возвращаться. – Я знал, что останавливать ее бесполезно, да и слишком чувствовал себя виноватым, чтобы отважиться на решительные действия.
Вот все говорят: скажи правду – я пойму, прощу, только скажи правду. А узнав, редко когда понимают, а еще реже прощают. И нельзя сказать, чтобы это было для меня откровением, и, конечно, ничего не сказать было бы намного проще, да и любой так посоветует – никто ничего не видел, не слышал, это же надо быть идиотом законченным, чтобы на ровном месте взять и признаться. Так почему же я тогда признался? Думаю, просто хотел себе ношу облегчить и часть ее на Ирину переложить. А еще вот вертелось на языке сказать, что, если бы она Настю увидела, так, может, и не судила бы меня строго. Хорошо, что не сказал.
В результате получилось то, что получилось. Ирина вернулась в воскресенье вечером, даже и попытки не сделав объяснить, где была, и предложила нам некоторое время пожить раздельно. Молча собрала чемодан и уехала.
Так начался новый этап моей жизни. А при всем том надо было ходить на работу и исполнять столь вожделенную еще совсем недавно роль начальника, хотя исполнять ее оставалось совсем недолго.
Одновременно с началом первых выстрелов на Кавказе и синхронным появлением на российских каналах одной и той же картинки с разрушенным зданием и группой спасающихся от обстрела мирных жителей, а на западных – бесконечной колонны российских танков в офисе появился Андрей. По всему было видно, что отдохнул он хорошо, но, как всегда бывает после хорошего отдыха, человек в первые день-два с трудом находит общий язык с окружающей действительностью – организм как может сопротивляется переходу из одного энергозатратного состояния в другое. По крайней мере, на первом финансовом совещании после отпуска он был непривычно пассивен, и дело даже не в том, что мало говорил – так бывало часто, особенно в последнее время, а в том, что мысли его были где-то далеко от нашего конференц-зала. И поскольку все последние годы совещания проходили на той волне и в той тональности, которую он задавал, то это конкретное мероприятие проходило необычайно вяло. Люди выступали, объясняли расхождение с плановыми показателями, никем не спрогнозированное и пока не поддающееся объяснению, снижением маржи на целый ряд продуктов, увеличением дебиторской задолженности – кто-то из дистрибьюторов недоплатил, кто-то заплатил на день позже, когда месяц уже закрылся, – многотонное перечисление цифр, процентов, названий продуктов и компаний – и никакой реакции. Люди смотрят на Андрея, на меня, на финансового директора, друг на друга, они не могут без ответной реакции, она необходима им, как витаминная инъекция, как капельница с раствором глюкозы, как донорская кровь, – еще чуть-чуть и девушка с лазерной указкой у экрана не выдержит и заплачет, и в этот момент Андрей, додумав или отложив напоследок какие-то свои мысли, произносит первые за сорок минут слова:
– То есть можно сделать вывод, что месяц мы закончили так себе. – Это не вопрос, это утверждение, обращенное, полагаю, непосредственно ко мне. Но с ответом меня опережает финансовый директор:
– Я бы сказал, это не лучший месяц в году. Но... – он сделал паузу, то ли подбирая слова на чужом языке, то ли решая, говорить или нет вообще при таком скоплении людей, – я был бы счастлив, если бы он оказался худшим.
– Что ты имеешь в виду? – Андрей посмотрел на него с интересом.
– Я имею в виду то, что происходит вокруг, – улыбнулся Кристофер своей белозубой скандинавской улыбкой.
– Уж не против ли ты вооруженной помощи братскому народу Южной Осетии? – это уже было больше похоже на прежнего Андрея.
– Нет, нет, – картинно замахал руками Кристофер, – меня только экономика интересует исключительно.
– А то я было подумал, что ты не с нами, – засмеялся Андрей, – что ты не патриот... Хорошо, всем спасибо, все свободны, я попрошу остаться вас двоих, – он сделал еле заметный жест рукой в сторону Кристофера и в мою, – или ко мне пойдем, чтобы здесь место не занимать.
Так почти месяц спустя после нашего последнего разговора я снова оказался в кабинете Андрея. Будто и не изменилось ничего: все так же солнце пробивалось сквозь жалюзи на окнах, знакомая мебель, знакомая улыбка Жени – его помощницы: «Вам чаю, кофе или воды?» – а сколько всего произошло за это время, будто в другой жизни встретились.
– Ну что, отбили уже Цхинвал от захватчиков? – спросил Андрей Женю вдогонку, она остановилась, озадаченная вопросом. – Ну, чего молчишь, признавайся, только не говори, что ты что-то другое в Интернете смотришь.
– Нет, про это смотрю, – сказала ничуть не смущенная Женя.
– В добровольцы еще не записалась?
– Пока нет, – кокетливо ответила она.
– Ну и правильно. Войну лучше на экране смотреть. Так освободили или нет?
– Не пойму я. То говорят, освободили, то опять стреляют. Похоже, что нет еще.
– Ну ладно, – отпустил ее Андрей, – будешь нашими глазами и ушами. Значит, еще не решили, освободить или нет.
– Это как? – искренне удивился Кристофер.
– Что как?
– Не понимаю, как решил? Кто решил?
– Кто надо решил. Если по телевизору сказали, что освободили, значит – освободили. Правда, это не то, что произошло, правда – это то, о чем рассказали по телевизору. Значит, решили, что рано еще, а то получится, что очень быстро освободили, как будто и воевать было не с кем. А если воевать не с кем, то кому тогда ордена вручать? Это у вас там, в Швеции вашей, все просто, а у нас одно слово – политика.
– Ужас, – согласился Кристофер, – мне нравится, когда просто, а здесь я сколько живу – все равно ничего не понимаю. У вас все очень путано. Или как надо говорить – запутано?
– Все одно. Это исключительно от загадочности русской души происходит. Достоевского ведь читал?
– Читал. Не нравится.
– Понятное дело. Нам тоже не то чтобы очень. Ты что такой грустный, Костя? – решил он сменить тему. – Устал? Тогда отдыхать надо ехать. Видишь, какие мы все тут отдохнувшие.
