Пол Остер - Сансет Парк
Он старался не вспоминать о той ночи много лет, никогда не возвращался к этому даже в самых темных, самых интимных мечтах воображения, но затем вернулся Майлс, а с Майлсом вернулись воспоминания, и весь прошедший месяц Бинг проигрывал в своей голове те сцены пять раз в день, и теперь он просто не знает, кто или что он. Означает ли его реакция на эрегированный фаллос, увиденный в лунном свете одиннадцать лет тому назад, что он предпочитает мужчин женщинам, что его более привлекают мужские тела, а не женские, и если это так, то, может, это и есть причина его вечному невезению с женщинами, за которыми он пытался ухаживать все эти годы? Он не знает. Только одно он может уверенно сказать, что его тянет к Майлсу, что он думает о теле Майлса и его эрегированном фаллосе, когда Майлс с ним, что происходит часто, и что он думает о прикосновениях к телу Майлса и его эрегированному фаллосу, когда его нет рядом, что происходит еще чаще; и, в то же время, если он пойдет навстречу этим желаниям, будет ужасной ошибкой, ошибкой, у которой будут самые ужасные последствия, потому что у Майлса нет никакого интереса спариваться с другими мужскими телами, а если бы Бинг как-то предположил бы о такой возможности, даже шепотом единственного слова, что у него на уме, он навсегда потерял бы дружбу Майлса, которую он, словно святыню, никак не хотел терять.
Майлс — недостижим, его взял в бессрочный заем мир женщин. Но от мучительного притяжения к этому эрегированному фаллосу Бинг начал думать о других вариантах, о способах удовлетворить свое любопытство; и в то же время Майлс — только один мужчина его желаний, он спрашивает себя, может, еще наступило время экспериментов с другим мужчиной, потому что только так он сможет понять, кто и что он — мужчина для мужчин, мужчина для женщин, мужчина для мужчин и женщин, или ни для кого, а лишь для себя. Проблема — как узнать. Все члены его группы женаты или живут с подругами, у него нет знакомых геев, а сама идея пойти в бар геев никак не греет его. Он подумывал о Джэйке Бауме пару раз, замышляя различные стратегии — как и когда он бы смог приблизиться к нему, не выдавая своих намерений и не становясь при этом посмешищем — и он подозревает, что есть нечто неопределенное в приятеле Алис, и даже если сейчас он живет с женщиной, вполне вероятно, что он был с мужчинами в прошлом, и может поддаться чарам фаллической любви. Бинг сожалеет, что его так не тянет к Джэйку, но ради интересов научного само-открытия он бы смог лечь с ним в постель, чтобы увидеть, знакома ли тому фаллическая любовь. Ему еще предстоит как-нибудь продвинуться к этому, однако, как только он настроился на то, чтобы заманить Баума в постель обещанием устроить интервью с Рензо Майклсоном (не самая лучшая идея, возможно, но их не так уж и много), Эллен попросила его позировать для нее, и его путешествие за знаниями временно зашло в тупик.
Он не понимает, что происходит с ними. Что-то извращенное, чувствует он, но в то же время невинное и безопасное. Что-то вроде молчаливого договора, позволяющего им разделить между собою их одиночества и разочарования, но, даже становясь ближе друг к другу в этом молчании, он все так же одинок и полон разочарований, и, ощущает он, Эллен чувствует себя ничем не лучше его. Она рисует, а он стучит по барабанам. Барабаны всегда помогали ему выкрикнуть себя, и новые рисунки Эллен тоже превратились в крики. Он снимает с себя одежду для нее и делает все, чего она попросит. Он не понимает, почему ему так спокойно с ней, под взглядом ее глаз, но предоставить свое тело ее искусству — такая малость, и он будет делать это для нее, пока она сама его не остановит.
В воскресенье, четвертого января, он проводит восемь часов с Майлсом в Больнице Для Сломанных Вещей, давая ему первый урок по деликатной, точной работе обрамления картин, открывая секреты крепких механизмов пишущих машинок, знакомя его с инструментами и материалами в подсобном помещении крохотной Больницы. На следующее утро, пятого января, они возвращаются за теми же уроками, но в этот раз Майлс выглядит обеспокоенным, и когда Бинг спрашивает его, что случилось, Майлс объясняет, что он только что звонил отцу на работу, и ему сказали, отец вернулся вчера в Англию по срочному делу, и он обеспокоен тем, что, возможно, это как-то связано с его приемной матерью. Бинг тоже обеспокоен и озадачен новостью, но не может полностью открыть все волнения сыну Морриса Хеллера, как и не может ему рассказать о разговоре с Моррисом Хеллером всего сорок восемь часов тому назад, и тогда не было ничего неладного. Они упорно работают до пяти-тридцати, и в это время Майлс говорит Бингу, что он хочет попробовать дозвониться до своей матери, и Бинг почтительно убывает в ближайший бар на улице, понимая — такой звонок требует полнейшего одиночества. Пятнадцать минут спустя, Майлс входит в бар и говорит Бингу, что он и его мать решили встретиться поужинать завтра вечером. Сотня вопросов появилась у Бинга, но он озвучивает только один: Как она восприняла? Очень хорошо, говорит Майлс. Она назвала его нехорошим говнюком, придурком и вшивым трусом, а потом она заплакала, а потом они оба заплакали, а в конце концов ее голос потеплел и стал нежным; она говорила с ним с такой добротой, какую он не заслуживает, и слышать ее вновь после стольких лет было почти невыносимо для него. Он сожалеет обо всем, говорит он. Он думает, что он — самый глупый человек на свете. Если была бы справедливость в мире, его давно нужно было бы пристрелить.
Бинг никогда не видел до сих пор Майлса таким расстроенным. Через несколько мгновений ему начинает казаться, что Майлс заплачет. Забыв о своих клятвах не прикасаться к нему, он обнимает своего друга и крепко прижимается к нему. Не унывай, мудила, говорит он. По крайней мере ты знаешь — ты и есть самый глупый человек на этом свете. У кого хватило бы ума признаться в этом?
Они едут в автобусе до Сансет Парк и входят в дом около шести-тридцати, за пару минут до запланированного рандеву Майлса с Алис на кухне. Как ожидалось, Алис уже там, вместе с Эллен, и обе они сидят за столом, не занимаясь приготовлением еды, не делая ничего, просто сидя за столом и смотря друг на друга. Алис гладит правую кисть Эллен, левая рука Эллен гладит лицо Алис, и обе они выглядят печальными. Что такое? спрашивает Бинг. Это, говорит Алис, и затем она берет лист бумаги и подает ему.
Бинг ожидал этой бумаги с первого дня их вселения в августе. Он знал, что она появится, и он знал, что он будет делать, когда она появится, чем он как раз и решает заняться. Не утруждая себя взглядом на текст решения суда освободить здание, он рвет лист однажды, дважды и затем трижды, а потом он выбрасывает восемь кусочков на пол.
Не волнуйтесь, говорит он. Это ничего не значит. Они нашли нас здесь, но вытащить нас отсюда займет больше, чем эта дурацкая бумажонка. Я знаю, как это все работает. Они дают нам уведомление, а теперь забывают о нас на время. Через месяц или около того они придут назад с другой бумажкой, которую мы опять разорвем и выбросим на пол. И еще раз, и еще раз после этого, и, может быть, еще раз после всего. Городские маршалы ничего нам не сделают. Им не нужны проблемы. Их работа — доставить бумажку, и все. Нам не надо беспокоиться до тех пор, пока они не придут с полицейскими. Тогда станет серьезнее, но мы не увидим никаких копов здесь еще долгое время, может, и никогда. Мы слишком малы, а у копов есть дела получше, чем думать о четырех тихих человеках, живущих в тихом маленьком домике в тихом маленьком никаком районе. Не паникуйте. Мы, может, когда-нибудь съедем, но этот день — не сегодня; и, пока не покажутся копы, я не уступлю ни дюйма. И даже когда они появятся, они должны будут поколотить меня и вытащить отсюда в наручниках. Это наш дом. Он принадлежит нам сейчас, и я скорее пойду в тюрьму, чем уступлю им мое право жить здесь.
Вот это дух, говорит Майлс.
Ну, что, вы со мной? спрашивает Бинг.
Конечно, с тобой, говорит Майлс, поднимая правую руку в воздух, словно принимая клятву. Вождь Майлс не покидать типи.
А ты, Эллен? Хочешь уйти или остаться?
Остаюсь, говорит Эллен.
А ты, Алис?
Остаюсь.
МЭРИ-ЛИИ СУАНН
Саймон уехал прошлой ночью назад в Лос Анджелес на уроки истории киноискусства, и так начинается терка приездов и отъездов, бедняга ездит взад-вперед через всю страну каждую неделю последние три месяца, красные глаза черта, перелетная усталость, несвежая одежда и разбухшие ступни, неприятный воздух в салоне, накачиваемый насосами, искусственный воздух, три дня в Лос Анджелесе, четыре дня в Нью Йорке, и все за жалкие гроши, которые они платят ему, но он говорит, что он наслаждается учительством, и, конечно, лучше для него быть занятым, делать хоть что-нибудь, чем ничего; только все это сейчас некстати — как она нуждается в нем сейчас, как она ненавидит спать в одиночестве, а эта роль, Уинни, такая изнурительная и трудная, и она боится, что не справится с ней, тоскует и боится, что упадет лицом в грязь и станет посмешищем, о это волнение, те же узлы в животе перед поднятием занавеса; и откуда ей было знать, что эммет — это муравей, старинное слово, обозначающее муравья, она должна была даже заглянуть в словарь, и почему Уинни говорит эммет вместо муравей, смешнее сказать эммет вместо муравья, да, несомненно смешнее, или, по крайней мере, неожиданнее и потому страннее, эммет!, после чего Уилли произносит одно слово, Муравление, весьма забавно, вы подумаете, что он неправильно выразился вместо совокупление, а она должна была заглянуть в словарь из-за этого тоже, прежде чем поняла шутку, ощущение тела, похожее на то, когда по коже карабкается муравей, а Фред говорит свои реплики блестяще, он — прекрасный Уилли, близкая душа для работы, и как замечательно он читает газету в начале первого акта, Возможность работы для молодых умников, Требуется сообразительный юноша, она рассмеялась на первой читке, как только он произнес фразу; Фред Дерри, такое же имя, как и у персонажа в кинофильме, который она смотрела с Саймоном той ночью, и который он будет показывать своему классу сегодня, Лучшие Годы Нашей Жизни, прекрасное старое кино — чувства переполнили ее в самом конце фильма, и она зарыдала; а когда на следующий день она пошла на репетицию и спросила Фреда, может, его назвали в честь этого персонажа в кино, ее сценический муж скривился улыбкой и сказал, Увы, милая, нет, я — старый пердун, который прокрался в этот мир за пять лет до того, как его сняли.
