Валерий Кормилицын - Излом
Лоб Каца покрылся испариной.
«Видно, тоже об этом подумал», – догадался я.
— Скорее захлопывайте крышкой и несите вниз, – услышал сзади приглушённый голос.
— Если бы она дотянула до ста, то я бы не дотянул до пятидесяти, – ответил Кац–старший.
— Яму‑то глубокую вырыли? – спросил у него тот же голос.
— Приличную… вылезти не должна, – постучал он по дереву, чтоб не сглазить.
Кроме покойницы, в крытой машине разместились оба брата и наша бригада.
Остальные безутешные родственники ураганом помчались в дом.
«Сейчас исполнят народный танец «И тут её нет… и там её нет!.. " – сделал грустное лицо и собрался сказать, жалко, мол, мало бабанька прожила, но, глянув на сжимавшего костыль и напряженно следившего за гробом Каца–младшего, передумал.
На кладбище, не успев попрощаться, братья дали команду закапывать.
Когда мы закончили и залезли в машину помянуть покойницу, взбодрившиеся Кацы в ритме «Хаве нагилы» приминали ногами рыхлую почву…
Пока вся страна увлекалась телевидением, родное горбачёвское правительство, ввело талоны на продукты питания.
«Будто послевоенное время! " – возмущались пожилые, вспоминая карточную систему.
Меня особенно удручал лимит на водку – по поллитру в месяц; а жену на сахар – по килограмму на нос. Два шло на Дениса, килограмм на Татьяну, я пил чай без сахара.
С прилавков пропало буквально всё, но в народе ходили слухи, что склады и базы забиты товаром.
Самым популярным анекдотом стал следующий: «Хозяин говорит гостю: «Вы руки с мылом будете мыть? Ну тогда чай станем пить без сахара!»».
Пашка пересказал его всем раз по десять.
Было бы, конечно, смешно, но руки и в самом деле на работе стало мыть нечем. Утром завхоз клала на раковину огрызок хозяйственного, к обеду он уже измыливался.
— Кто придумал это грёбаный хозрасчет? – бурлила курилка. – Расценки падают, по середняку не пускают, так ещё и мыла не дают.
«Даешь мыло!» – накатал лозунг Заев и повесил под потолок, чтоб Михалыч не дотянулся.
— Жаловаться надо! – бубнил Гондурас.
— К Кацу сходи! – советовали ему. – Так костылем огреет – не обрадуешься.
В придачу к мылу в понедельник не стало и воды.
Кто принёс обед с собой – ели всухомятку, без чая.
— Ничего, потерпим денёк, – успокаивали себя, однако во вторник воду не дали.
— Трубу прорвало, – ходил по цеху Кац, – сантехники повреждение ищут.
— И именно наш цех страдает! – переживал Пашка. – Ни тебе бээф развести, ни спирт разбавить.
— Потерпим ещё денёк, – решили мужики.
Однако в среду воды по–прежнему не было.
— Кацу‑то полный графин в кабинет несут, – позавидовал Заев и вывесил ещё один лозунг: «Даёшь воду!».
— Безобразие! – возмущались женщины. – Руки помыть нечем.
— Сухой закон устроили, – поддакивал им Заев.
С горя у него выскочила аллергия.
Пашка убеждал – из‑за того, что смолил корпуса и не вымыл руки, но большинство сходилось в мнении, что из‑за вынужденного неупотребления алкоголя.
Кроме Пашки, у тех, кто работал со смолой, кожа на руках покрылась сыпью.
Из столовой привезли два бидона с водой, но это была капля в море нужды.
Начальство заперлось в кабинете и не появлялось.
Семина ходила по участкам и вдохновляла комсомольцев:
— Не то терпели наши отцы и деды, неужели мы хуже?!
Но терпение иссякло не только у комсомольцев. У меня оно иссякло в четверг.
— Всё! Баста! – отложил прибор и пошёл к начальству.
— А мы что? – ругался Кац. – С Василием Лукьяновичем пойдём трубы менять?
В цеху никто не работал.
Поднялся на четвёртый этаж к Игорю. Перед обедом цех собрался в проходе третьего этажа.
— Предлагаю в полном составе покинуть производство и не приступать к работе, пока не дадут воду, – высказал мнение.
Большинство приняло предложение на «ура».
Кац собачился с Игорем. Стояли друг против друга, держа наперевес костыли.
Перед уходом звякнул в профком председателю. Тот даже заикаться стал на нервной почве.
— Если завтра воды не будет, всем цехом пойдем в областной совет профсоюзов, – голосом завзятого шантажиста попрощался с ним и положил трубку.
Облсовпрофа он боялся даже больше директора.
В пятницу утром вода журчала по трубам.
— Наша взяла! – гудел цех. – Мигом раскачались, раньше надо было уйти.
— Революции начинаются со столиц, а бунты с периферии, – высказался Семён Васильевич.
Свихнувшийся на почве лозунгов Пашка побежал писать новый плакат.
— Ожил человек! – смеялись в курилке.
3
В начале июня в цеху появились двойняшки.
— Неужели уже два года пролетело? – ахнул Гондурас.
— Два года… Я шестьдесят лет не заметил… – вздохнул Родионов.
В следующем месяце он выходил на пенсию.
«Ждут, ждут пенсию, а как время подходит – плачут», – подумал я.
— О–о-о! Одинаковые! Мать вашу!.. – радостно встретил их Заев.
Благодаря талонной системе водки двойняшки достать не смогли, бээфа в цеху не было, и встречу обмывали в кабинете осциллографиста спирто–бензиновой смесью, которой разжились у Тамары.
— Химик хренов! – наблюдая за пламенем над литровой алюминивой кружкой, – высказывался Чебышев.
Слова его относились к Заеву, который следил, чтоб прогорел бензин, но не сгорело ни капли спирта.
— Гаси! Гаси! Спиртяга тлеет! – в ужасе кричал Чебышев.
— Спокойно, граждане! – накрыл кружку «Материалами двадцать седьмого съезда КПСС» Пашка. – Заев службу разумеет, – поднял он книгу. – Светит, но не греет, знаете, что такое? – обратился к Лёлику с Болеком.
— Не–а! – отрицательно помотали они головами.
— Эх, серость армейская. «Прожектор перестройки!» – заржал Пашка, разливая по баночкам смесь. – Экологически чистый продукт, – похвалил он напиток, – не хуже бээфа, – сглонул свою дозу и стал трепаться об армии.
— Это в ваше время солдата уважали, а сейчас на армию плюют, – перебили его двойняшки. – Читали мы там всякие «Огоньки» и «Комсомольские правды». Сколько помоев льют…
Американцы вон как свою армию поднимают… Видели по видаку ихнего Рэмбо, как он наших месит, козёл, – закусывали редиской пойло. – А что творится в наших республиках?.. Начитавшись этой вонючей прессы и подзуживаемые своими националистами, кидаются на солдат как звери… Пятерых ребят в автобусе растерзали!
— Русские в Россию бегут, нам политрук рассказывал… Политрук с одной «л», – объяснил Пашке то ли Лёлик, то ли Болек, – от слова политика, а не поллитра… Замполит, если это тебе понятнее.
«Грамотные стали, – подумал о двойняшках, – подкованные».
— Армии когда‑нибудь надоест терпеть! – пылали они щеками. – Она ещё скажет своё веское слово.
Нам армейское «веское слово» было до лампочки «прожектора перестройки». Талоны бы скорее отменили, да водочка в свободной торговле появилась бы. А то что же это – весь день за родимой стоишь…
Через месяц брякнуло, стукнуло, хлопнуло шестьдесят лет Родионову. Именно такие эпитеты применяли работяги, поздравляя Михалыча.
В отличие от Плотарева, юбилей он отпраздновал по первому разряду.
Шестидесятилетие отмечал дома и пригласил весь участок, а также начальника цеха и его зама. Стол ломился от водки, как в доброе старое время.
«Несколько месяцев всей семьёй не пили, экономили», – сделал вывод.
Закуски тоже хватало. Словом, народ оттянулся во всю, словно в брежневскую эпоху, лишь Пашка под конец всё испортил, во всеуслышание требуя бээфа.
В отличие от Плотарева, Михалыч вообще дома сидеть не собирался.
— Пока силы есть, отдам производству, – всхлипнул он.
Окружающие отреагировали бурными аплодисментами, местами переходящими в овации.
4
В августе у меня был отпуск. Как всегда заготавливал дрова и смотрел телевизор.
Соседи, жившие напротив, получили трёхкомнатную квартиру, и, пока они радовались санузлу и балкону, завистливый народ активно разбирал их вигвам на дрова. Я успел натаскать целый сарай.
— Вот славно‑то, хоть не покупать!
Татьяна не поддерживала мою точку зрения:
— Лучше бы квартиру получили, чем бесплатные дрова! Хвалишься, что с начальством бодаешься, вот и торчим из‑за этого…
Я, как мог, успокаивал её.
— Зато деньги на мебель есть. Уже три тысячи на книжке лежит…
— Куда её ставить‑то, эту мебель? – непреклонно держала оборону.
— Ну, никакого оптимизма! – грустно заключал я, сидя перед телевизором и губкой впитывая море информации, помогавшей забыть семейные будни. Какая там квартира, когда второго августа Ирак напал на Кувейт. Всю осень глядел, как в Москве проходят грандиозные манифестации, а Татарстан, Северная Осетия, Дагестан и Якутия становятся союзными республиками. По крайней мере, они так сами о себе отзывались.
В конце октября с большой помпой прошло объединение Германии – ГДР вошла в состав ФРГ.
«Лучше бы наоборот», – думал я.
