Стив Эриксон - Явилось в полночь море

Она взглянула на него; у нее были яркие-яркие голубые глаза, каких он никогда не видел. Карл не помнил, чтобы когда-либо видел такие голубые глаза, и уж определенно не на азиатском лице, и они так поразили его, что лишь через несколько минут он осознал, насколько все остальное в ней напомнило ему ту, другую, девушку из сорокалетней давности – хотя он был совершенно уверен, что у той девушки не было таких голубых глаз. Девушка в магазине воздушных змеев была, вероятно, примерно того же возраста, что и та, другая, когда он ее знал, – возможно, чуть постарше, – и эта девушка, работающая в магазине воздушных змеев, почти полминуты смотрела прямо на него, а потом вернулась к своей работе.

Через пару часов, когда старик не без труда поднялся по ступеням отеля к себе в пентхауз и сидел за столом, поглощая единственную пищу, перепавшую ему за день, он вдруг заметил, что от утреннего толчка стена напротив разошлась. Сразу за трещиной поблескивала старая голубая бумажка – голубая, как глаза у той девушки-азиатки. При виде крови на голубой бумаге у Карла мелькнула испуганная мысль, что где-то за стеной может оказаться и тело, и в ту ночь со своей постели на полу он до самого утра все смотрел на стену, а после бессонной ночи заставил себя чуть расширить трещину и посмотреть, что там еще кроется. Если бы там было тело, урезонивал он себя, он бы уже его нашел – стены, в конце концов, не такие уж толстые, – хотя, с другой стороны, оно могло пролежать там долго, с тех пор, как здание было покинуто. Карл гадал, не найдется ли и оружие. Он страшно боялся найти окровавленный нож.

Но за стеной больше ничего не было. Никаких признаков того, что здесь случилось, и никаких объяснений, как вообще запачканный кровью клочок бумаги с цифрами попал за стену. Возможно, подумал было Карл, сами координаты несут в себе ответ на этот вопрос. Возможно, кто-то охотился за шифром, предваряющим координаты; возможно, это была какая-то секретная формула. Но если бы это была секретная формула, вряд ли ее сунули бы в трещину в стене – ее или забрали бы, или вообще уничтожили. Как человек, чья жизнь была расчерчена по клеткам, как человек, проживший всю жизнь по координатам, Карл очень близко к сердцу воспринял значение чисел, они показались ему некоего рода удивительной благодатью: когда-то они были утеряны в пучине, а теперь увидели свет, и нашел их он. [47]

Возможно, предположил он, это не координаты. Но что же тогда? Банковский счет или телефонный номер? После проведенного исследования единственным возможным местом на планете, где мог быть такой телефонный номер, оказался Камерун. Сначала Карл даже не знал точно, где Камерун находится. Если его специальностью были карты – с раздражением сказал он себе в одном из споров ни с кем, какие всегда ведут старики, – это еще не значит, что он должен знать географию. Изучив одну из своих карт Африки, он наконец отыскал Камерун рядом с Нигерией, повыше Конго. На другой карте, геологической, он увидел, что в Камеруне, похоже, находится большой вулкан. Это было интересно, но едва ли походило на ответ – во всяком случае, на ответ, которым можно было бы воспользоваться. Не могут же сокровища быть зарыты в камерунском вулкане! А даже если они там зарыты, есть ли там рядом телефонная будка? Не звонил же кто-то по междугородному в камерунский вулкан?

Нет, это не телефонный номер и не банковский счет, решил Карл. 2.3.7.5.68.19. 68 и 19 – это координаты, а 2, 3, 7 и 5 – это шифр для широты и долготы и их значения. Впрочем, вопреки его воле, мысли Карла приняли более мистический оборот. Прежде всего он сразу заметил, что в ряду содержались все цифры от 1 до 9 с единственным бросающимся в глаза исключением – во всяком случае, явным для того, кто хоть сколько-то размышлял над значением чисел. По правде сказать, Карл не очень часто размышлял над значением чисел, он был просто картографом, черт подери, и потому цифры являлись для него средствами измерения. Но потом он заметил, что все цифры шифра до координат были простыми числами, то есть делились лишь на самих себя. Жаль, что 5 оказалось после 7, это нарушает прогрессию, и что бы это означало? Не будучи нумерологом, он не мог применить каких-то особых знаний к этим числам, кроме самых очевидных: 2, конечно, означало основное деление жизни – биполярность земли и неба, дня и ночи, мужского и женского; 3 – ну, это, наверное, три физических измерения и период развития человеческого эмбриона в триместрах. 3 – это самое взрывное число, оно всегда бросало вызов предшествующей ему двойке, угрожая разрушить 2, пока наконец не разорвет 2 на части или не привяжет к себе навсегда. Где были двое возлюбленных, например, или хотя бы двое близких друзей, вмешательство третьего всегда нарушало равновесие – если только третий не был ребенком тех двоих. Поэтому 3 означало одновременно единство и хаос, святую троицу и третий круг ада. 7: семь дней в неделе, время, за которое Бог сотворил землю и небо, а потом отдыхал. В Библии для человека, пытавшегося выцарапать себе что-то на жизнь из египетской пыли, 7 – это число, которое могло заставить его бежать под крышу или протянуть ноги, в зависимости от того, относится ли оно к годам празднеств или к годам голода. 5 – самая примитивная единица в высшей математике, рассудил Карл, пещерные люди использовали для счета свои пять пальцев, пока наконец не соединили две руки вместе, аплодируя десятке.

Но внимание Карла привлекло единственное число между 1 и 9, отсутствовавшее в ряду, как в координатах, так и в шифре. Прежде всего, очевидно, что 4 – первое число, не являющееся простым. Но что более важно – 4 являлось числом, общим для времени и пространства. Во времени есть четыре основные точки на часах, четыре времени года. В пространстве существует четыре стороны света, четыре квадранта. Конечно, это переводилось в более обобщенные вселенские термины, если можно представить себе что-то более вселенское, чем пространство и время: четыре недели, за которые Луна обращается вокруг Земли, четыре недели женского менструального цикла – иными словами, четыре недели, за которые человеческой расе постоянно предоставляется шанс увековечить себя. Стало быть, 4 являлось числом высшего порядка в пространстве и времени, полученное путем удвоения 2 – числа день/ночь и земля/небо, и 2 от 4 отделяло лишь анархическое и непредсказуемое 3. Отсутствие 4 в этом ряду на голубом окровавленном листке, в то время как остальные числа присутствовали и не повторялись, поразило Карла своей значительностью, превосходящей любой возможный смысл, скрытый или явный, и вступившей уже на территорию зловещего. Иными словами, голубой окровавленный листок являлся картой, на которой единственной важнейшей числовой составляющей пространства, времени и жизни не хватало.

Но он так и не имел представления, что же эта карта означала. Он все пытался прочесть формулу как иероглиф, пытался придать каждому компоненту символическое значение, но был озадачен с самого начала, чуть ли не до того, как стал пытаться осмыслить 2. Вверх или вниз? День или ночь? Он все равно никогда особенно не сознавал времени, поэзия времени всегда казалась ему банальной по сравнению с пространством. Картографу, больше пекущемуся о времени, чем о пространстве, следовало бы быть часовщиком, а Карл в жизни не имел часов, не говоря уж о календаре. Вычисляя значения, складывая и вычитая их, умножая и деля, складывая одни и деля другие, вычитая третьи и умножая четвертые, он ждал, что какая-нибудь формула с каким-то очевидным соответствием совместит координаты на маленькой голубой карте с какой-нибудь значительной точкой на его больших картах, с какой-нибудь до боли знакомой топографией так же неотвратимо, как оптический прицел находит цель.

Его последняя и самая сумасшедшая картографическая авантюра случилась более пятнадцати лет назад, когда лос-анджелесские власти поручили ему составить карту пропавших снов города. Через несколько месяцев после 31 декабря 1999 года жители Лос-Анджелеса начали замечать, что их сон совершенно лишен сновидений, и этот феномен совпал с массовым разграблением капсул времени в Парке Черных Часов на западной окраине города. Постепенно население города впало в состояние судорожной бессонницы, а потом и буйно цветущего помешательства.

Конечно, с точки зрения логических умозаключений задача, стоявшая перед Карлом, была абсурдом. Было бы не так-то просто снять карту и с существующих снов, что уж говорить о несуществующих, пропавших из мира? Как-то раз четырехлетняя девочка прибежала по пыльной улице призрачного китайского квартала спросить нечто подобное у своего дяди и поставила его в тупик – а годы спустя Карлу поручили не только дать ответ на этот вопрос, но и выстроить диаграмму. Тем временем отцы города ломали голову над причиной того, почему сны пропадают, но были полны решимости выяснить ее любой ценой, так как от этого зависела сама жизнь города. Хотя Карл никогда раньше не бывал там, он понимал, что Лос-Анджелес представляет собой не что иное, как город чужих снов, – потому-то отцы города буквально превратили городской пейзаж в кинозал, где денно и нощно на стенах зданий, на стенах комнат, на бетонных плитах тротуаров и асфальтовых равнинах улиц показывали старые фильмы.