Кен Кизи - Над кукушкиным гнездом
— Мясник пользовался кувалдой. И вот здесь у коллег возникли сомнения. В конце концов человек не корова. Где гарантия, что кувалда не соскользнет и не перебьет нос? А может, даже выбьет все зубы? Что тогда делать при нынешних ценах на протезирование? Если уж придется бить человека по голове, нужно поискать что-нибудь понадежней и поточней кувалды; и они наконец сошлись на электричестве.
— Боже, неужели они не подумали, что это может навредить? Почему люди не подняли шум?
— Я не уверен, что вы полностью и глубоко понимаете людей, друг мой; у нас в стране если что-то не так, то чем быстрее поправить это, тем лучше.
Макмерфи качает головой.
— Ого! Электричество в голову. Все равно что электрический стул за убийство.
— Вы себе даже не представляете, насколько близки цели этих двух мероприятий: оба они средства лечения.
— Так ты говоришь, совсем не больно?
— Гарантирую. Совершенно безболезненно. Вспышка — и вы мгновенно теряете сознание. Никакого газа, никакой кувалды. Абсолютно безболезненно. Но весь фокус в том, что второго раза никто не хочет. Вы… меняетесь. Забываетесь. Это как если бы… — Он прижимает руки к вискам и зажмуривается. — Как удар, запускающий дикое колесо образов, эмоций, воспоминаний. Вы видели такую рулетку: хозяин берет твою ставку, нажимает на кнопку. Дзинь! Лампочки, музыка, цифры кружатся и кружатся в водовороте; может быть, вы выиграете там, где оно остановится, а может быть, проиграете и вынуждены будете играть снова. Плати тогда еще за один раз, сынок, плати.
— Спокойней, Хардинг.
Открывается дверь, выезжает каталка, на ней под простыней пациент, а техники идут пить кофе. Макмерфи запускает пальцы в волосы.
— Никак у меня в голове не вмещается: ну и дела здесь творятся!
— Что именно? Лечение шоком?
— Да-а. Нет, не только. Все это… — Он делает обобщающий жест. — Все, что здесь происходит.
Рука Хардинга опускается на колено Макмерфи.
— У вас голова кругом идет, друг мой, давайте прекратим. Думаю, вам не стоит волноваться по поводу ЭШТ. Электрошок почти вышел из моды и применяется в крайних случаях, когда ничего не помогает, например, лоботомия.
— Кстати, лоботомия. Это когда отрубают часть мозга?
— И снова вы правы. Становитесь сведущим человеком по части нашего жаргона. Да, режут мозг. Кастрируют лобную долю головного мозга. По-видимому, раз она не может резать ниже пояса, будет пытаться резать выше глаз.
— Ты имеешь в виду Вредчет?
— Совершенно верно.
— Неужели слово сестры в этом деле что-то значит?
— Да, это так.
Похоже, Макмерфи рад, что разговор о шоке и лоботомии закончился и перешел на Большую Сестру. Он спрашивает у Хардинга, причем здесь, по его мнению, она. У Хардинга, Скэнлона и некоторых других есть разные предположения. Какое-то время они обсуждают, в ней ли корень зла, и Хардинг говорит, что в большинстве случаев именно она инициатор. Многие пациенты так считают, но Макмерфи уже больше не уверен в этом. Он говорит, что одно время думал так же, но теперь не знает. Он не думает, что, устранив ее, можно что-нибудь изменить, по-видимому, за всеми этими делами стоит нечто большее, и пытается объяснить, что это, по его мнению, такое. Но толком объяснить не может и сдается.
Макмерфи еще не понимает, он только подходит к тому, о чем я давно догадался: это не Большая Сестра сама по себе, а весь Комбинат, Комбинат в государственном масштабе — вот кто действительно сила, а сестра всего лишь их высокопоставленный сотрудник.
Пациенты не согласны с Макмерфи. Они говорят, что знают, в чем дело, и начинают спорить. Они спорят, пока Макмерфи их не прерывает.
— Ну и ну, послушаешь вас — так только и слышно: обиды, обиды, обиды. На сестру, на персонал, на больницу. Скэнлон хочет разбомбить всю шарагу. У Сефелта во всем виноваты лекарства. У Фредриксона — неурядицы в семье. Вы все стараетесь свалить вину на кого-нибудь.
Макмерфи говорит, что Большая Сестра не более чем вредная, с каменным сердцем старуха, и вся эта возня и попытки устроить его с ней драчку — это куча дерьма, и ничего хорошего не получится, особенно для него. Избавиться от нее еще не значит избавиться от глубоко скрытой занозы, которая вызывает эти обиды.
— Вы так считаете? — спрашивает Хардинг. — Тогда, раз уж вы так неожиданно начали разбираться в проблемах психического здоровья, в чем причина? Что это за «глубоко скрытая заноза», как вы метко выразились?
— Послушай, я не знаю. Ничего подобного я раньше не видел.
С минуту он сидит без движений, прислушивается к жужжанию из рентгеновского кабинета, потом говорит:
— Но если бы это было только то, о чем вы говорите, если бы дело было, скажем, только в старушке сестре и ее сексуальной озабоченности, то, закинув ее в постель, можно было бы запросто решить все ваши проблемы.
Скэнлон хлопнул в ладоши.
— Черт возьми! Правильно, Мак. Тебя и назначим, ты как раз тот жеребец, который должен справиться.
— Только не я. Нет, сэр. Вы ошиблись.
— Почему нет? После всех этих разговоров о бабах я думал, ты супержеребец.
— Скэнлон, приятель, я собираюсь держаться от старой мерзавки как можно дальше.
— Это я заметил, — говорит Хардинг улыбаясь. — Что между вами произошло? Сразу вы ведь прижали ее к канатам, а потом отпустили. Внезапная жалость к нашему ангелу милосердия?
— Нет. Я просто кое-что выяснил. Навел кое-какие справки. Узнал, почему вы все лижете ей зад, раскланиваетесь и расшаркиваетесь перед ней и позволяете вытирать о себя ноги. До меня дошло, с какой целью вы меня используете.
— Да? Это интересно.
— Ты прав, еще как интересно. Мне интересно, почему вы, гады, не предупредили меня, чем я рисковал, когда накручивал ей хвост. Если она мне не нравится, это не значит, что я буду щипать ее, пока она не накинет мне пару лишних годиков заключения. Случается, иногда приходится спрятать гордость подальше и подумать о собственной шкуре.
— Друзья, послушайте. Наверное, вполне обоснованны слухи о том, будто наш мистер Макмерфи смирился с местными порядками, чтобы повысить свои шансы на досрочное освобождение.
— Ты знаешь, Хардинг, что я имею в виду. Почему ты не предупредил, что она может держать меня здесь, на принудиловке, пока ей самой не надоест?
— Я просто забыл, что у вас принудительное лечение. — От улыбки лицо Хардинга складывается посередине. — Да. Вы начинаете хитрить. Ну точно как мы все.
— Да, начинаю, и заруби это себе на носу. Почему на собраниях именно я должен махать кулаками из-за пустячных жалоб на закрытые двери спальни или по поводу сигарет на дежурном посту? Сначала я не понял, чего вы бросились ко мне, будто я какой спаситель. Но потом я случайно узнал, что больше всего от сестры зависит, кого выписать, а кого нет. И тут до меня сразу дошло. Я сказал себе: «Ага, эти шустрые ребятки накололи меня, запудрили мне мозги, чтобы я нес их поклажу. Подумать только, наколоть самого Р. П. Макмерфи!» — Он задирает голову и с ухмылкой смотрит на всех. — Поймите, ребята, я не хочу вас обидеть, но на хрена мне это все сдалось? Я так же, как и вы, хочу выбраться отсюда. И от потасовок с этой старой стервой я теряю не меньше вашего. — Ухмыляется, подмигивает и тычет пальцем Хардинга под ребра: мол, хватит с этим и чтобы никаких обид, но у Хардинга, кажется, есть кое-что еще.
— Нет, друг мой. Вы теряете гораздо больше.
Хардинг снова улыбается, игриво косит глазами, словно норовистая кобылка, даже шею выгибает. Все сразу придвинулись ближе. Мартини выходит из-за рентгеновского экрана, застегивает пуговицы на рубашке, бормочет: «Никогда бы не поверил, если бы собственными глазами не видел», а к черному стеклу на его место встает Билли Биббит.
— Вы теряете гораздо больше, — повторяет Хардинг. — Я здесь добровольно, а не на принудительном лечении.
Макмерфи молчит. Он снова озадачен, чувствует: что-то здесь не так, а что именно — понять не может. Он сидит, смотрит на Хардинга, и игривая улыбка Хардинга вянет, он начинает ерзать под этим странным взглядом Макмерфи, потом сглатывает и продолжает:
— Дело в том, что всего несколько человек из нашего отделения находятся здесь не по своей воле. Только Скэнлон и… пожалуй, пару хроников. И вы. А вообще в больнице мало таких. Да. Очень мало.
Макмерфи все смотрит на него, и Хардинг не выдерживает, замолкает.
Макмерфи молчит, потом наконец тихо спрашивает:
— Ты брешешь?
Хардинг отрицательно вертит головой. Похоже, испугался.
Макмерфи встает и громко, на весь коридор, повторяет:
— Вы что, брешете?
Все молчат. Макмерфи ходит взад-вперед вдоль скамейки, ерошит свои густые волосы. Пошел от одного конца скамьи к другому, потом к рентгеновскому аппарату, который шипит и фыркает на него.
— Ты, Билли… черт возьми, ты-то не добровольно?
