Давид Гроссман - Кто-то,с кем можно бежать
Она была потрясена собственной слепотой. Как это случилось? Как она не послушала предупреждений и словно нарочно обрекла себя на неудачу?! Она встала и положила тарелку в раковину. Во дворе уже сидели на земле несколько парней и девушек. Она увидела зелёную гриву Шели, лежащую на плече высокого крупного парня. Другой парень с индейским лицом и длинной косой схватил гитару и запел. Она открыла окно, чтобы подышать воздухом, и песня обволокла её. Она не могла противиться её печальному и мрачному ритму: экстази дешёвый / белый для толпы / синий LSD / денежки плати / да здравствует анархия / тоске не место тут / мы чувства пробуждаем / а нас менты метут...
И парни и девушки вокруг него громко выкрикивали в такт мелодии: "Разве – можно – делать – так – разве – можно – делать - так".
А парень: больше нет чудес / мы ничего не ждём / умирая здесь / мы всё перевернём... И опять пел с начала с монотонным ритмом, а она стояла и раскачивалась, ненавидя слова и крадя силу у музыки. Терзала себя повторяющимся припевом: разве можно делать так? Разве можно забыть продумать самую важную часть плана?
Так обидно было снова обнаружить, насколько мощны в ней силы, мешающие ей победить, её крысиный караван, эта пятая колонна. Она не знала, что ей теперь делать. Бросить всё? Вернуться домой с поджатым хвостом? Ещё одна чёрная крыса бежала вприпрыжку, скакала по всем постоянным и известным пунктам, почёсываясь задом о дорожные знаки и визгливо хохоча над ней: ты ничего в жизни не сможешь добиться! Мечтательница! Фантазёрка! Что-нибудь всегда испортится при воплощении, при столкновении твоего воображения с реальной жизнью... И вот уже собрался весь крысиный ансамбль, дикий писклявый хор: и именно поэтому ты не сделаешь серьёзной карьеры певицы, ты всегда будешь проваливать сама себя в минуты испытаний! Самое большее – будешь получать второстепенные роли, сначала Барбарины, а когда состаришься - Марцелины, а посредине, может, какой-нибудь Фроскиты[32]. Всю жизнь будешь слоняться одинокая и несчастная между любительскими хорами домов культуры. Максимум будешь руководить хором. И кстати: ты никогда не сможешь по-настоящему влюбиться, в этом нет никакого сомнения, из-за той самой детали "Лего", которой недостаёт твоей душе, и детей у тебя не будет, это ясно, ты уж мне поверь...
И вот, именно эта мысль помогла ей собраться. Тамар резко прекратила крысиный хоровод, мобилизовала остатки сил и дала ему решительный отпор. Попыталась трезво понять свой промах, честно и беспристрастно размышляла, не ожесточаясь на себя, и через минуту нашла простой ответ, что если бы она подумала тогда, дома, что Шай не пойдёт ей навстречу, то, наверно, и не стала бы ничего предпринимать.
Так что, в сущности, хорошо, что она об этом не подумала. То есть, её мозг помог ей тем, что скрыл от неё это препятствие... Странно. Она выпрямилась и глубоко вздохнула: удивительно, как ей удалось преодолеть этот приступ желчи; вырваться из её челюстей. Это было что-то новое. Её охватило незнакомое чувство покоя. Почти уверенности в себе. Сейчас оно, конечно, исчезнет, но она сбережёт его в себе, запомнит то место в теле, где оно возникло, и попробует туда вернуться, сама извлечёт его во время следующего приступа.
А пока ей нельзя забывать, что она здесь совсем одна, без союзника, и ей нужно думать за двоих, то есть – создать ситуацию, в которой Шай убежит с ней. Она обязана поставить его перед свершившимся фактом. Эти мысли её немного освежили. Она почувствовала, что после долгих дней забытья, она снова возвращается к жизни. Подумала, где сейчас Шай. В какой комнате. В каком туалете без света он, согнувшись, готовит себе дозу на ночь.
Шели посмотрела на неё со двора с широкой улыбкой, слишком широкой, позвала её немного побалдеть. Глаза Шели были расширены, и что-то в её природной радости было острым и стеклянным. Тамар почувствовала, что сегодня она никого не может видеть, не может ни с кем говорить. Ей надо побыть одной. Смутно подумала, что она, как подруга, должна забрать Шели с собой в комнату. Присмотреть за ней, чтоб не распускалась так и не позорилась. Но у неё уже ни на что не было сил. Криво улыбнувшись, она сделала Шели знак "иду спать". Дотащилась до кровати и, как была в одежде, не помывшись после всего этого дня, даже не погладив Динку, свалилась.
Что здесь происходит, обессилено думала она, как всё началось, как это всё вдруг превратилось в мою реальность, в мою жизнь. В какую-то минуту ты делаешь малюсенький шажок, только на волосок от знакомой дороги, потом ты обязана поставить и вторую ногу, и вот уже ты на неизвестном пути. Каждый шаг более или менее логичен, рождается из предыдущего шага, и вдруг ты просыпаешься в кошмаре.
Прошёл час, другой. Она не могла заснуть. В её мозгу бушевали волны. Ты здесь рядом, кружилась в ней мысль, как при высокой температуре, я тебя вытащу. Она мысленно говорила с ним и умоляла, чтобы он прочёл её мысли, не знаю, как, но увидишь, я тебя вытащу, хочешь ты этого или нет, я вытащу и уберегу тебя, очищу тебя, и ты снова станешь тем, кем был, моим братом.
3. "Я, как слепой, за тобою иду"
***После обеда с Носорогом Динка повела его в незнакомый район позади рынка. Они шли между маленькими белеными двориками. Асаф заглянул за деревянные ворота и увидел огромную герань, полыхающую красными цветами в старом жестяном корыте, он решил когда-нибудь, когда всё закончится, вернуться сюда: его опытный глаз оценил движение пятен света и тени, наметил кадры, обратился к чёрному коту, лежащему между осколками оранжевого стекла, которые торчали, как чешуя дракона, на верхушке стены. Во дворах вдоль стен были старые кресла и кое-где матрацы, на подоконниках стояли большие банки с солеными огурцами. Асаф и Динка прошли мимо синагоги, в которой молились люди в рабочей одежде, мелодия предвечерней молитвы была ему знакома, это была мелодия его отца и деда. Миновали уродливую бетонную глыбу – общественное убежище, покрытое цветными детскими рисунками – ещё одну синагогу, очень узкий переулок, над которым во всю его ширину, как свадебный балдахин, склонялась плакучая ива...
Тут Динка остановилась, понюхала воздух, посмотрела на небо, как смотрит человек, когда хочет узнать, который час, а часов у него нет.
И вдруг решилась. Уселась возле скамейки под ивой. Положила голову на лапы, глаза её были устремлены вперёд. Она кого-то ждала.
Асаф сел на скамейку. Ждал. Кого, чего, он не знал, но уже начал привыкать к этому состоянию. Кто-то придет, кто-то появится. Будет что-нибудь новое. Он ещё что-то узнает о Тамар.
Он только не знал, о какой из двух Тамар – Теодоры или полицейского? А может, есть и другая Тамар, третья?
Минуты тянулись долго, прошло четверть часа. Полчаса, и ничего не происходило. Солнце начало опускаться, всё ещё источая последний жар летних дней, но в узком переулке уже гулял ветер. Асаф вдруг почувствовал, как он устал. С утра был на ногах, и большую часть времени – бегом. Но причиной усталости был не только бег. Физические усилия никогда не выматывают его так. Было что-то ещё, вроде постоянного возбуждения, такого внутреннего горения, как будто у него повышена температура. Но он не чувствовал себя больным. Напротив.
- Динка, - тихо сказал он, не двигая губами, по переулку шли люди, и он не хотел, чтобы подумали, что он разговаривает сам с собой, - ты знаешь, который час? Скоро шесть. И ты знаешь, что это значит? – Динка подняла ухо. – Это значит, что два часа назад Данох запер свой кабинет, и ветеринар тоже ушёл домой. И я не смогу вернуть тебя туда сегодня. А это значит, что тебе придётся спать у меня. – Эта идея его обрадовала. – Есть только одна проблема, у моей мамы аллергия на собачью шерсть, но, к счастью, они за границей, мои родители, ты уж поосторожней там с шерстью...
Собака гавкнула и встала. Молодой человек, очень худой и немного сутулый, вышел из тени плакучей ивы. Асаф выпрямился. Парень тонким голосом сказал:
- Динка! – и подбежал к ней, приволакивая одну ногу. Было что-то странное в повороте его лица, будто он откидывал голову назад или видел только одним глазом. В руке он держал тяжёлый полиэтиленовый пакет с надписью "Маца Иегуды". Увидев Асафа, остановился, и оба отпрянули друг от друга.
Парень, очевидно потому, что ожидал увидеть Тамар, а обнаружил Асафа. Асаф, потому что увидел его лицо. Всю левую сторону его лица покрывал огромный красно-фиолетовый ожог. Всю щеку, подбородок и левую часть лба. Губы тоже, по крайней мере, до середины, выглядели ненатурально, тонкие, слегка натянутые и более светлые, чем вторая половина. Как будто их прооперировали, сформировав заново.
- Извините, - пробормотал парень и начал быстро отступать, - я был уверен, что это собака, которую я знаю. - И удалился, прихрамывая, спиной к Асафу, блестя чёрной ермолкой.
- Подождите! – Асаф побежал за ним, и Динка тоже, парень ускорил свои шаги, не оборачиваясь, но Динка обогнала его, вскочила на него и радостно залаяла, восторженно виляя хвостом. У него не было выбора, она была так взволнована, что ему пришлось остановиться, склониться к ней и обнять руками её большую голову, а она облизала ему всё лицо, и он засмеялся своим странным тонким и дребезжащим голосом.
