Артуро Перес-Риверте - Учитель фехтования
Дону Хайме повезло. Он не слишком надеялся отыскать в этот час извозчика, как вдруг на углу улицы Алькала перед ним остановился двухместный экипаж. Извозчик уже возвращался домой и взял пассажира с неохотой. Дон Хайме сел в экипаж и назвал адрес Агапито Карселеса, жившего в старом доме рядом с Пуэрта-де-Толедо. Адрес он узнал совершенно случайно и теперь вспомнил его как нельзя более кстати: однажды Карселес зазвал всю тертулию из «Прогресс» к себе домой, чтобы продекламировать первый и второй акты сочиненной им драмы под названием «Все за одного, или Народ-господин», написанной вольным стихом. Поставь он этот шедевр на сцене, первых же реплик было бы достаточно, чтобы отправить автора на неопределенный срок в тюрьму какой-нибудь далекой африканской страны. Правда, кое-что смягчило бы его вину: пьеса была бессовестным плагиатом «Овечьего источника» 49.
Из заднего окошечка экипажа было видно, как убегают назад темные пустые улицы; в ночной тишине звонко раздавался стук конских копыт и редкие щелчки хлыста. Дон Хайме обдумывал, как ему теперь вести себя с приятелем. По-видимому, журналист обнаружил в письмах нечто скандальное, из чего хотел извлечь для себя пользу. Это было непростительно, дона Хайме возмутило такое пренебрежение к его доверию. Однако, немного поостыв, он подумал, что, возможно, Агапито Карселес унес документы безо всякого дурного умысла; быть может, он просто хотел что-то сверить с данными в своем домашнем архиве. В любом случае скоро все должно было проясниться. Экипаж остановился, и извозчик крикнул:
– Приехали, сеньор. Улица Таверна.
Это был узкий, плохо освещенный переулок, пахнущий нечистотами и дрянным вином. Дон Хайме попросил извозчика полчаса подождать, но тот отказался: было очень поздно. Дон Хайме расплатился, и экипаж укатил прочь. Он зашагал в глубь переулка, пытаясь вспомнить, в каком доме жил Карселес.
Дом нашелся не сразу. Узнать его помог крошечный дворик с калиткой, который дон Хайме хорошо запомнил. Войдя внутрь, он почти на ощупь отыскал лестницу. Держась за перила и прислушиваясь к скрипу деревянных ступеней под ногами, поднялся на последний этаж. Оказавшись на открытой террасе, выходящей во двор, он достал из кармана спичечный коробок и зажег спичку. Он надеялся, что это была та самая дверь, потому что в противном случае ему пришлось бы долго объясняться с неизвестным хозяином: полночь не лучшее время, чтобы будить соседей. Он несколько раз стукнул в дверь набалдашником трости.
Ему никто не открыл. Он снова постучал и прижал ухо к замочной скважине, надеясь что-нибудь услышать, но за дверью по-прежнему было тихо. Обескураженный, он подумал, что Карселес куда-то вышел. Но куда он мог уйти в такое время? Он неуверенно потоптался у двери и наконец постучал еще громче, на этот раз кулаком. Скорее всего, его приятель попросту крепко спал. Дон Хайме снова прислушался.
Затем он отошел назад и прижался спиной к перилам террасы. Разгадка откладывалась до утра, что никак не согласовывалось с его планами. Ему нужно было немедленно увидеть Карселеса или по крайней мере заполучить обратно документы. Немного поразмыслив, он решил, что бумаги вполне можно считать похищенными: то, что совершил Карселес в его квартире, было самым настоящим воровством, и эта мысль приводила дона Хайме в ярость.
Маэстро оказался в тупике. Выход оставался один – взломать дверь, и теперь он безуспешно боролся с собственной совестью. А почему бы и нет, собственно говоря?.. Приятель унес его бумаги, что было просто вопиющей наглостью. У дона Хайме имелось веское оправдание: он хотел забрать то, что совсем недавно принадлежало ему.
Он опять подошел к двери и постучал, на этот раз без всякой надежды. К черту колебания. Он не стал ждать ответа и потрогал замок, проверяя его прочность, потом зажег спичку и внимательно осмотрел дверь. Действовать силой было неразумно: шум разбудит соседей. С другой стороны, замок выглядел не таким уж прочным. Маэстро нагнулся и с любопытством прижал глаз к замочной скважине, но ничего не увидел; должно быть, мешал ключ, запиравший дверь изнутри. Дон Хайме удивился. Он выпрямился, нетерпеливо сжав кулаки. Похоже, Карселес действительно заперся и, отлично зная, кто стоит за дверью, не открывал, чтобы его полночный посетитель решил, что его нет дома. Все это казалось дону Хайме крайне подозрительным, и принятое им решение окрепло: главное – попасть внутрь, а позже он уплатит Карселесу за сломанную дверь.
Он огляделся вокруг, пытаясь найти подходящий предмет, чтобы сломать замок Выполнять такого рода работу ему не приходилось, но он сообразил, что нужно смастерить рычаг и поддеть дверь изнутри. В поисках чего-нибудь подходящего он обошел террасу, освещая себе путь огоньком спички, прикрытым ладонью, но ничего не нашел. Постепенно он начал терять надежду. У него оставалось всего три спички.
Он уже готов был оставить эту затею, как вдруг заметил ржавую железную штуковину, прислоненную к стене наподобие стремянки. Он посмотрел вверх и обнаружил в потолке террасы небольшой люк, закрывающий отверстие, без сомнения ведущее на крышу. Его сердце забилось быстрее: он вспомнил, что с внешней стороны у Карселеса есть балкон. Попасть внутрь через крышу было проще, чем ломать дверь. Он снял сюртук и цилиндр, взял трость в зубы и полез вверх. Дверца люка поддалась без труда, и минуту спустя его взору открылось усыпанное звездами небо. Дон Хайме ощупал черепицу и стал осторожно карабкаться по крыше. Если бы он поскользнулся, внизу его ждала бы неминуемая гибель: он был на высоте четвертого этажа. Благодаря постоянным тренировкам он для своих преклонных лет сохранил отличную форму; однако он был уже не тем крепким юношей, что прежде. Он полз на четвереньках, тщательно проверяя устойчивость каждой новой плитки, держась на трех предыдущих. Где-то вдалеке часы пробили четыре раза – каждый удар соответствовал четверти часа, – а потом еще один раз. Ему пришло в голову, что все это чертовски нелепо, и он был рад, что ночной мрак скрывает потешное зрелище от случайных взоров.
Он медленно, предельно осторожно двигался по крыше, зная, что малейший шум разбудит соседей; несколько раз черепичные плитки, на которые он опирался, угрожающе шатались. В конце концов он оказался на небольшом выступе, нависающем над балконом Агапито Карселеса. Уцепившись за водосток, он на мгновение повис в воздухе, а затем прыгнул. Стоя на балконе Карселеса в рубашке, жилете и с тростью в руке, он наконец отдышался. Затем зажег спичку и подошел к двери. Это была простая, довольно обшарпанная деревянная дверь, закрытая на щеколду, которую без труда можно было отпереть снаружи. Прежде чем открыть, он заглянул внутрь: в квартире было темно.
Затаив дыхание, дон Хайме неслышно откинул крючок и вскоре оказался на крошечной кухне, в тесном закутке между плитой и раковиной. В окно струился бледный свет луны, и на столе он отчетливо разглядел кастрюли и остатки еды. Он чиркнул предпоследней спичкой, прикидывая, чем бы осветить кухню. Внезапно он, к своей величайшей радости, увидел на шкафу подсвечник и зажег свечу. Из-под его ног во все стороны прыснули тараканы.
Из кухни он проскользнул в маленький коридор. Со стен лоскутами свисали обои. Он собрался было отдернуть штору, загораживающую вход в комнату, как вдруг слева, из другой комнаты до него донесся какой-то странный звук Он замер и прислушался, но тишину нарушало только его собственное взволнованное дыхание. Язык у него пересох и словно прилип к небу, в ушах звенело; все кругом было словно нереально, мир казался сном, от которого он с минуты на минуту мог очнуться. Он осторожно толкнул дверь.
Это была спальня. Агапито Карселес лежал на кровати. Еще сидя в экипаже, дон Хайме тщательно продумал, как начать разговор, однако он никак не мог предположить, какая сцена предстанет его округлившимся от ужаса глазам. Карселес лежал лицом вверх, совершенно голый, его руки были накрепко привязаны к кровати. Тело от груди до бедер являло собой сплошную кровоточащую рану. На залитом кровью матрасе валялась бритва, сверкнувшая при свете свечи. Карселес был жив. Заметив свет, он слегка повернул голову, не узнавая вошедшего, и с его распухших губ сорвался хриплый стон затравленного животного, глубокий, невразумительный, полный мольбы.
Дон Хайме не мог произнести ни слова. Машинально, словно в каком-то трансе, он сделал шаг к кровати и молча уставился на изуродованное тело своего приятеля. Тот, почувствовав чье-то присутствие, слабо шевельнулся.
– Нет... Умоляю вас... – забормотал он чуть слышно. По его щекам стекали слезы и капли крови. – Умоляю... Хватит, прошу вас... Это все... Я вам все сказал... Во имя милосердия... Нет... Хватит, ради бога!
Он закричал. Обезумевшие глаза несчастного смотрели на пламя свечи, из груди доносился предсмертный хрип. Дон Хайме прикоснулся к его лбу, пылавшему как огонь. От ужаса он едва произнес:
