Гектор Тобар - 33. В плену темноты
Позже Мария Сеговия вспоминала, что после разговора с министром едва не пала духом. «Ты понимаешь, что должен сражаться дальше, но при этом не можешь отделаться от тоски, тревоги и ощущения полнейшего бессилия», – признавалась она впоследствии. Она куталась в одеяло, чтобы не замерзнуть, и слушала министра, одетого в красную куртку правительственного чиновника. На спине у него красовалась надпись заглавными белыми буквами: GOBIERNO DE CHILE[23]. После того раза министр стал частенько наведываться к ней в палатку, где вместе с другими членами семьи пил мате и беседовал. Ему удалось завоевать ее доверие. Но в ее присутствии он ощущал непривычное смирение, даже когда сообщил ей, что еще один бур, по их расчетам, через день или около того должен достигнуть цели. Мария, в свою очередь, стремилась преодолеть врожденный скептицизм по отношению к сильным мира сего и всему, что они говорят, и потому пыталась поверить министру.
Для нормальной работы мозгу обычного человека требуется в среднем 120 г глюкозы ежедневно, а оказавшимся в ловушке шахтерам доставалось не более одной двадцатой этого количества. В течение первых суток вынужденного голода организм человека вырабатывает глюкозу из гликогена, запасы которого накоплены в печени. Спустя еще двое или трое суток человеческий организм начинает сжигать прослойки жира на груди и животе, вокруг почек и во множестве других мест. Однако этого недостаточно для нормального функционирования центральной нервной системы. И тогда в мозг начинают поступать кислоты или кетоновые тела, вырабатываемые печенью в процессе переработки жировой ткани. После того как запасы жира в организме истощаются, основным источником энергии для мозга становится белок, содержащийся главным образом в мышцах. Белок расщепляется на аминокислоты, которые преобразуются в глюкозу. Другими словами, чтобы выжить, человеческий мозг начинает поглощать мышечную ткань: именно тогда и начинается голодание. После двух недель, проведенных в подземном плену, самые низкорослые и худощавые из тридцати трех шахтеров потеряли достаточно мышечной массы, чтобы остальные это заметили.
Из-под кожи у Алекса Веги выпирали ключицы: «Эй, ты, Ходячий Скелет, ты только взгляни на себя!» – в шутку бросил Омар Рейгадас Алексу, тому самому мужчине, который пришел на шахту, чтобы пристроить еще несколько комнат к своему дому. Но затем Омар решил, что Ходячий Скелет – чересчур большое и громоздкое прозвище, которое решительно не подходит для описания вконец исхудавшего Алекса с чахлой и впалой грудью. Скорее, тот напоминал charqui, что на чилийском диалекте обозначало «вяленое мясо». Charqui – это сушеное или вяленое мясо животных. Он называл Алекса Charqui de mariposa. Засушенная бабочка. Можно себе представить, что это такое и как это выглядит. Невесомая пыль.
Но Алекс отнесся к его словам со снисходительным юмором, чего, собственно, и ожидал его обидчик. Омар и сам выглядел не лучшим образом, как и все остальные, откровенно говоря. Процессы обмена веществ у них замедлились, и даже самые бойкие и энергичные спали теперь намного дольше обыкновенного. Им стало трудно мыслить связно, и разум их подернулся пеленой безразличия. Кое-кому уже довелось испытать на себе необычный побочный эффект длительного голодания, который в один голос отмечают люди, сидящие на строгой диете на протяжении недели или более: им начали сниться необычайно долгие сны и кошмары. Они очень походили на реальную жизнь. Многие постящиеся приписывают это очищению тела и духа во время голодания. Лишенный нормального питания мозг давал волю подсознанию, отправляя шахтеров в путешествие по желанным и памятным для них местам, разыгрывая мысленные драмы на основе пережитого жизненного опыта, когда актерский состав подбирается из родных и близких.
Карлос Мамани, свежеиспеченный чемпион бесконечных турниров в Убежище, вдруг обнаружил, что его подсознание увлекает его в неведомые дали. «Я старался спать как можно дольше, чтобы во сне не чувствовать голода, – рассказывал он впоследствии. – И тогда я начинал мечтать, и в своих мечтах навещал родственников. Потом я просыпался и засыпал вновь, уже дольше, и тогда виделся еще с кем-нибудь из моих братьев». Его восемь братьев и сестер разъехались по всей Боливии: покинув родную деревню Чойла в провинции Гуаберто Вильярроэль, они перебрались в большие города, Ла-Пас и Кочамбу. Члены семьи Мамани были сиротами и сами воспитывали друг друга. «Единственной, кого я не видел, была моя старшая сестра, та самая, что заставляла меня учиться после смерти наших родителей. Ну, вот я и бывал во сне у них дома. У одного за другим. А еще я навещал своих дядьев и теток», – говорил позже шахтер. В снах он гулял по Альтиплано, бродил по немощеным дорогам, мимо корралей для лам и коз, заходил в маленькие гостиные, заставленные мебелью, в больших городах или возвращался обратно в свою деревню, где вдалеке виднелся сверкающий льдом пик Иллимани, Золотого орла. Он вырос на равнине, где крестьяне выращивают картофель и овес, а также семена канауа и квиноа[24]. «Я вырос на campo[25], в провинции, – рассказывал он. – В деревнях бытует поверье: если кому-либо суждено скоро умереть, он начинает бродить по ночам. А я в своих снах как раз и ходил». И, просыпаясь, Карлос ощущал тоску: он не готов был умереть в столь юном возрасте. Он вспоминал годы учебы в Чойле, когда старшая сестра заставляла его, круглого сироту, посещать занятия. Ему предстоял долгий обратный путь по Альтиплано, и домой он возвращался и в восемь, а то и в девять часов вечера. Иногда, во время этих одиноких прогулок, он краем глаза замечал чей-то силуэт, но потом тот мгновенно пропадал. Это духи тех, кому предстоит умереть, думал он, и вот теперь он сам стал одним из таких призраков. В череде снов он повидался со всеми родственниками, за исключением старшей сестры, той самой, которая стала воспитывать Карлоса после смерти матери, умершей, когда Мамани было всего четыре года. Он помнил день похорон матери, которые представлялись ему очень долгой пирушкой, на которой было много еды и повсюду носилась детвора, но воспоминания о том периоде, когда сестра собирала его в школу, были намного сильнее. Он еще не видел и не хотел увидеть свою сестру во сне: «Я сказал себе, что, если увижу старшую сестру, это действительно будет означать, что я вскоре должен умереть». Вместо этого Карлосу приснился новый сон, полный надежды. Он стоит в огромной металлической корзине – вроде той, с которой работал на руднике, – и его поднимают наверх, а он словно бы едет на элеваторе к небу, солнцу и безопасности.
Эдуардо Уртадо и его бригада из компании «Террасервис», едва успев оправиться от прошлой неудачи, приступила к бурению скважины, теперь уже под номером 10В. Во вторник, 17 августа, перед самым рассветом они предприняли третью попытку добраться до оказавшихся в плену людей. Через каждые сто метров они останавливали работу и геолог Сандра Хара опускала в скважину гироскоп и измеряла пройденное расстояние. Хара, Уртадо и операторы буровой установки совещались друг с другом и по мере того, как ствол шахты удлинялся. Они обменивались знаниями в области топографии и бурения, чтобы принять критически важное решение: они станут бурить очень медленно, пожертвовав скоростью ради точности, всего на 6 оборотах в минуту вместо стандартных 12 или 15. Нельсон Флорес, один из двух операторов буровой машины, управляющий ею в течение двенадцатичасовой смены, скрепя сердце вынужден был согласиться с этим, хотя его душа восставала против такого подхода. «Вам становится скучно, вы хотите добиться успеха поскорее и сделать эту работу», – говорил он. Когда его смена заканчивалась и он присоединялся к другим спасателям, выходившим через ворота, семьи, ожидающие известий, встречали их громом аплодисментов.
В одну из таких голодных ночей, когда далекий звук бура надрывал ему душу, Эдисон Пенья несколько минут жаловался на судьбу, пытаясь заснуть. «Я умираю, умираю», – твердил он снова и снова. Рядом с ним старался забыться сном и Марио Сепульведа, но у него лопнуло терпение и больше не хватало сил выслушивать стоны товарища по несчастью. «Довольно, Эдисон, хватит», – думал он. Наконец шутник в Перри взял верх. Он начал трясти головой, имитируя умирающего, широко открытым ртом издавая булькающие звуки, словно для него уже наступил последний час. А затем он произнес киношную речь, Марио любил фильмы, особенно с Мелом Гибсоном. «Это конец, Эдисон, – прохрипел он. – Я умираю. Я ухожу от вас. Передайте… моей… жене… что…»
Когда Марио, словно сыграв свою роль, закрыл глаза и умолк, Эдисон вскочил, потянулся к нему и принялся отчаянно трясти его.
– Нет, Перри, нет! – закричал он. – Нет! Не умирай!
А Марио открыл глаза, озорно улыбнулся и отпустил несколько непечатных чилийских идиоматических выражений насчет злых и порочных мужчин. Он-то был уверен, что эта сцена смерти понарошку – самая удачная шутка, которая ему когда-либо удавалась. Эдисон начал подыгрывать ему, делая вид, что был в курсе с самого начала, и немного погодя они с Марио разыграли сценку смерти еще раз, только теперь Эдисон вставил и свою реплику: «Перри, скажи, где ты спрятал деньги? Где твои сбережения?» Еще один шахтер, который стал свидетелем происшедшего, позже заметил: «Поначалу это казалось удачной шуткой, но потом стало сильно смахивать на реальность». Можно было бы предположить, что люди, находящиеся в двух шагах от смерти, не станут шутить на эту тему, но Марио и Эдисон считали иначе. Вот как это объяснил сам Эдисон: «Думаю, что иногда вас может заставить рассмеяться только тот факт, что вы смирились с неизбежным, признав: выхода нет». После их первой глупой выходки перспектива погибнуть от удушья в Убежище на некоторое время поблекла и сгладилась воспоминаниями о том, как ловко Марио подшутил над Эдисоном. Да и кто еще мог бы отважиться на подобную шалость? Кто еще рискнул посмеяться над предсмертными стонами товарища? Тот же человек, что призывал их на молитву и который мог заявить группе умирающих от голода мужчин, что готов съесть любого из них.
