Эльмира Нетесова - Запоздалая оттепель, Кэрны
— Семья ей надобна. Мужик! Помощник и заступник! Он сам ее беречь станет от бед.
— Муж станет беречь? Да не смеши! Таких на свете нет! Мужья лишь в гроб загоняют! — усмехнулся Яков.
— Ты это про меня? Так я свою берег поболе, чем ты сестру! Она ни дня не работала. Отказу ни в чем не знала. А вот твоя сеструха померла без мужика. Спроси, откуда хвори берутся? Их не заказывают. Иная королевной живет всю жизнь, пальцем не шевеля. Да только хлоп ее какая-нибудь болячка, и нет бабы. Другая по уши в земле всю жизнь. Босиком по грязи и снегу. Хлеба вдоволь не видит. Спит в сарае. А тянет до глубокой стари. Кто у нас нынче дольше всех живет? Нищие и бродяги. Им все по колено. Беды не грызут, заботы не точат. А богатые дохнут. Вот и суди сам, кто от чего и как оно лучше, — нахмурился Кузьма.
— Зря обиделся. Я не тебя имел в виду. Да и при чем здесь ты? Была у меня в юности любовь. Говорил тебе. Не насмелился. Другой опередил. Вчера ее могилу увидел. Оказалось, три года, как она ушла. А бывший муж могилу не навещает. После нее двух женщин сменил. Вот и болит память. Обидно. Хорошая девчурка была. Даже не верится, что никогда не услышу ее смех — звонкий и чистый. Не уберег он. А я — струсил. До конца себе не прощу.
— Ты это к чему каешься передо мной? Я не поп! — удивился Кузьма.
— Дурак ты, ей-богу! С чего б я каялся перед тобой? Разве виноват? Поделился, как с человеком! А ты о себе возомнил! — обиделся Яков.
— Не серчай. Не понял. Ну, ляпнул невпопад, не то! Прости. Но не стоит тебе свою душу рвать! Ну скажи, на что та девка выскочила взамуж за прохвоста? Иль слепой была? Почему тебя не увидела?
— Я повода не дал. Она даже не догадывалась ни о чем. За что ее винить? Да и кто заранее будущее знает? Вот и Шурка тоже замуж неудачно вышла. А есть в том ее вина? Негодяй попался. Я ли с ней не говорил… Просил повременить, приглядеться. Ведь не послушала!
— Сколько ей годов? — спросил Кузьма.
— Саньке? Сорок первый пошел!
— Господи! Я ж против нее старик! — ужаснулся Кузьма.
— Чудак ты, право! Ну какой ты старик? Глянь, как вокруг тебя бабы вьются! Только что от Глафиры избавился. А она баба опытная, видавшая виды, знает толк в мужиках. Вон как прицепилась!
— Срамница! Озорной была! Легко ей жилось, ничего не растеряла из бабьего, окромя молодости. Но она тут одна такая. Остальные — путевые! А Глафире что ни мужик — гостинец! Ей едино! Но кому нужна?
— Это верно, она такая одна у нас. Но говорим не о ней! О Саньке!
— Я ж и не думал, что промеж нами такая разница. Она дите против меня, обижался — с чего она мной погребовала? Понятно теперь!
— А знаешь, на сколько Василий был старше Саньки? На шестнадцать лет!
Кузьма чайную ложку из руки выронил, уставился на Яшку недоверчиво:
— Как же ты дозволил ей?
— Сама выбрала. Полюбила. И никого не стала слушать. Вышла за него, и все тут. Ушла к нему. В его дом. Но дело не в возрасте, Кузьма! Муж и должен быть старше. Так по логике жизни положено. Он опытнее и мудрее. Да и перебеситься успел. Сумеет жену в руках держать. А уж на сколько он должен быть старше, то от жизни. И Санька очень многих своих ровесников отвергла, когда они ей руку предлагали. Смеялась над ними. Никому не верила. И с самой юности говорила, что выйдет лишь за того, кто не меньше чем на десять лет старше будет.
— А Василий до Шурки был женатый?
— Официально — нет. Ну а связи, конечно, были. Далеко не мальчиком женился на сестре. Она его к прошлому не ревновала. Но и тут не состоялось. Не повезло. Другую нашел. Еще моложе Саньки. И живут… Иначе вернулся б! Так что ей виднее, кого выбрать, кого предпочесть… — глянул на озадаченного, погрустневшего Кузьму. — Знаешь, когда сестра умерла, в дом соседи приходить стали. С соболезнованиями, с сочувствием. И один стал возле Шурки увиваться. Ухаживать вздумал за сестрой. Нашел время, дурак! Я не вмешивался, знал: Санька сама за себя всегда постоять сумеет. И вдруг из кухни слышу — что-то упало. Поначалу подумал — кто-то по нечаянности гроб задел. Вбегаю. А там ухажер в углу валяется. Под глазом галоген горит. Спросил Саньку, что случилось, она ответила: «Вот этот кобелюка стыда перед покойницей не ведал, за сиську меня лапнул. Я ему и врубила малость. А мужик мой приедет, еще добавит гаду, чтоб не совался к семейным, говно! На похороны как на попойку пришел! Веселуху сыскал, козел! Теперь пусть уползает, гнида облезлая!» Ну, мужик и впрямь вскоре убежал. Я и спросил Шурку, о каком мужике она говорила. Уж не списалась ли со своим Василием? Она и ответила: «Да при чем он тут? Кому надобен кобель блукащий? Даже если и воротится, не приму его». И вот тут рассказала о тебе. Все. И про баню. И как я помешал вам. Плакала Санька, что сама судьба подножки ставит. И когда кажется — уже все, обязательно сорвется. Говорила мне, чтоб передал тебе, мол, когда сороковины по сестре пройдут, ждать тебя станет к себе. Не сказать этого я не мог. Санька не простила б мне. Хоть и сестра. Но сначала она — женщина. И ей виднее…
Кузьма светло улыбнулся:
— Значит, помнила! — Как наяву увидел бабу, прильнувшую к нему. С трудом заставила саму себя оторваться от Кузьмы. И мужик словно вновь почувствовал запах, тепло ее разгоряченного тела. — Нешто до сороковин и видеть меня не хочет?
— Не в том дело. Неловко мне говорить тебе о таком. Сам знать должен. Прийти можешь в любое время. Но мужчиной лишь на сорок первый день. Так по обычаю… Не мы его придумали, не нам менять. Навестить Саньку в любой день не грех. Да и надо бы тебе появиться, если на будущее что-то решил для себя. Сестра рада будет. Не звала разделить наше горе, потому что у тебя своего хватает. Это она так считает. А я советую — прийти к ней. Твоя поддержка теперь ей как нельзя кстати. Но это только совет, — предупредил Яков и, услышав в коридоре чьи-то шаги, выглянул в двери. — Вам что здесь нужно? — спросил Глафиру, оторопевшую от неожиданности.
— Кузьму ищу. Столяра. К нему пришла. Он в гости пригласил.
— Сейчас одиннадцать часов. О чем вы говорите? Кто ходит в гости в такое время? — спросил строго.
— Мы здесь не в монастыре. И хотя тут стардом, право на личную жизнь у нас никто не отнял. И вам на нее посягать не позволю. Пришла к Кузьме. Зачем — мое дело! Мы взрослые и самостоятельные люди. Закройте двери! Подсматривать за частной жизнью в вашем положении и возрасте просто неприлично! Лучше укажите, где он живет?
Но Яков закрыл двери, не дослушав:
— К тебе гостья!
— Слыхал! Да ну ее! Побарабанит и уйдет. Одно не пойму — зачем ты ее в стардоме держишь? Ведь здоровая баба. Она себе мужика сыщет и станет жить сама. Почему она здесь? Ведь кобыла! Наши бабки против нее былинки! — Услышал стук в дверь. Это Глафира просилась к нему в гости. — Слышь! Плоть у ней зудит. Течка началась. А она в стардоме! Смех, да и только!
— Ничего смешного нет! Давно ли она такой стала? Ты не знаешь, какой ее привезли. В туалет сама дойти не могла. Падала. Ведь она трижды пыталась руки на себя наложить.
— Глафира? Да закинь! Она целую деревню мужиков посилует до смерти, сама жить будет!
— Мне зачем тебе врать? — обиделся Яков.
— Ну, видать, с тоски иль с жиру, а може, по бухой с ума сошла. Но не от горя. Глафира не знает, что это такое.
— Не смейся, Кузьма. Знала и видывала всякое. И роскошь, и нищету. И голод! Да такой, что не приведись никому. Хлебнула до краев. А потому держу ее здесь, радуясь, что не хочет больше умирать, жизни радуется. И себя в ней человеком чувствует.
— Даже шибко! Вона как хамничала тебе! Права вспомнила, срамная!
— Не суди ее строго. Женщина сильна лишь своей слабостью.
— Ага! К мужикам! — хохотнул Кузьма.
— Хорошо хоть эту слабину имеет. А разве лучше быть такой, как Петровна — фронтовичка наша? Она и теперь в день по пачке махорки выкуривает. Сутками сидит не шевелясь. И плачет горькими. Ей ничто не нужно. И никто. Даже сама себе смерти просит все годы. А почему? Видно, оттого, что у нас, живых, тепла для нее не хватает. Вот и поехала психика вразнос. Она себя не только женщиной, человеком не считает. Поздно мы спохватились. Так уж лучше пусть будут Глафиры, со всеми недостатками, это живой человек, чем такие, как Петровна — вечный укор, живой покойник, отвергший саму жизнь. Она ни к кому не придет. Она всем чужая. Ее ничто не расшевелит. Но она — наша беда. Плохо, что за все годы лишь одну Глафиру сумели к жизни вернуть.
— О! Не приведись, если б все такие были! Тут старикам места не хватило бы! — смеялся Кузьма.
— Кстати, она ждет тебя в коридоре. Это невежливо. Выйди, поговори с ней. Но не унижай, не оскорбляй ее. Не души то, что нам не без труда удалось разбудить в ней, — попросил Яков.
Кузьма вышел в коридор. Глафира встала ему навстречу.
— Чего не спишь? — спросил ее.
— К тебе пришла.
— Зачем? Разве я звал? На что я тебе сдался? Да и ты мне без надобностев. Не позорь меня. Я недавно жену схоронил. Не могу ни с кем путаться. Ну что ты прицепилась? — услышал Яков из-за двери и поморщился грубоватой нескладности Кузьмы.
