Василий Аксенов - Таинственная страсть (роман о шестидесятниках). Авторская версия
К этому моменту вокруг них уже собралась группа служащих отеля. Подбегали главная переводчица делегации мисс Салганик и едва не рехнувшийся от ужаса советник Блябкин. Подвывая сиреной, по аллеям парка к клумбе подъезжала карета «скорой помощи».
Около месяца Роберт Эр провел в военном госпитале на окраине Нью-Дели. Его там здорово подлечили. Мощный молодой организм справился с множественными внутренними кровоизлияниями. Подкожные гематомы рассосались. Ребра зажили. Левая голень все еще была в гипсе, однако он хорошо научился передвигаться на костылях и много времени проводил в саду, подсвистывая всевозможным канарейкам.
Однажды к нему подошел корреспондент влиятельной лондонской газеты Крис Эванс. Улыбнулся. «Привет, Роберт! Узнаваете ли мьеня?» Он был главой московского бюро своей газеты. Типичный западный журналист: пиджачок в «селедочную косточку», в нагрудном кармане стило «Монблан», из бокового кармана высовывается записная книжка «Молескин».
Они уселись рядом в плетеных креслах. Им принесли минеральной воды. Крис поинтересовался, каким образом произошел этот избыточно малоприятный инцидент. Роберт улыбнулся с избыточной безмятежностью. Да вот, знаете ли, оступился. Был под градусом, ну и брякнулся, хер его знает как. Пил в тот день абрикосовую водку из Гоа. Жжет огнем; никому не советую.
Эванс что-то черкнул в своем «Молескине», как будто одной линией можно запечатлеть две продолжительные фразы. Демонстрировал благорасположение и полную необязательность этой почти случайной беседы. Дескать, хотите отвечать, отвечайте; не хотите, поговорим о колибри. Не испытывал ли Роберт в тот день какой-нибудь острой депрессии? В ответ Роберт помахал зажатой в двух пальцах сигаретой. Нет-нет, ничего особенного не было. Просто нелепость. А почему вы спрашиваете?
Журналист должен не только задавать вопросы, но также быть готовым ответить на вопрос, адресованный ему самому. Эванс отложил записную книжку и взволнованно, путаясь в предлогах и окончаниях, объяснил поэту причину этого интервью. Дело в том, что Запад до сих пор не знает, что произошло в начале марта за стенами Кремля. Ходят невнятные слухи, что послесталинское поколение поэтов подверглось остракизму. Будто бы одной мишенью неосталинистов стал поэт Роберт Эр, известный своей патриотической направленностью. Никто у нас не знает, кто был в авангарде «погромников» — Шешелин, Килькичев, Суслов, Андропов? Иногда даже проскальзывает намек на неблаговидную роль НиДельфы-НиКиты Сергеевича Хрущева, но это, я надеюсь, лишь некоторая фальсификация. Вы бы не хотели, Роберт, хотя бы слегка расширить наши горизонты?
Все преувеличено, произнес Роберт, откидываясь в кресле и поднимая к солнцу свое лицо с зажмуренными глазами. Можете доверять этому Роберту как человеку, упавшему извне на нашу планету. Многие там несли всякую чепуху, особенно графоман Грибочуев, однако большинство следовало по антисталинскому курсу, разработанному нашим лидером НиДельфой Хрущевым. Остракизма не было, дружище Эванс. Административных мер не применялось, иначе я бы не оказался в Индии, а прозаик Ваксон — в Аргентине.
На этот раз журналист отвлекся к своему блокноту минуты на две-три. Потом поднял на поэта умные доброжелательные глаза. Примерно то же самое говорил на эту тему Антон Антонович. Кто? Роберт не сразу понял, что речь идет о друге Антошке, о «мальчике с резвостью жонглера». Эванс подтвердил, что он говорит об Андреотисе. Тот только что вернулся из Прибалтики, где он путешествовал с красавицей Софьей Теофиловой. Говорит, что написал толстую тетрадь стихов. У Роберта в глазах появилось то, что Эванс не раз замечал в глазах различных советских беженцев, то, что он называл Moscow Weather. Что они находят в этом городище, где повсюду несет казармой?
«Случайно, Крис, не видели ли вы Нэллу?»
«Ах, она неотразимая, эта мисс Аххо!»
«Я не об этом. Как у нее со стихами?»
«Супёрб! Весь город весьма удивлялся ее поэмой „Дождь“».
«Вы ее читали?»
«Да, и даже старательно перевел в английский».
«О чем там, не уловили?»
«Это чистая поэтри, Роберт, подобно чисто кристалл. Дождь о дождь, однако с намеканием на ваших биг боссес, ну, вожаки».
«А как там Кукуш Октава; не сталкивались?»
«Лично ноу, однако имею магнитиздат. Моя фаворитская сонг — это „Товарищ Надежда по фамилии Чернова“. А какой ваш выбор?»
«„Комиссары в пыльных шлемах“, это моя сонг».
«Он близкий Киплинг, не так ли?»
Появилась сестра и позвала Роберта на процедуры. Тот стал довольно ловко вздыматься на свои костыли. Сестра, раскинув руки, создавала у него за спиной зону безопасности. Встал и Крис Эванс. На прощанье он поинтересовался, знает ли Роберт, что его ближайший друг Ян Тушинский попал в серьезную переделку. В парижском «Экспрессе» состоялась шумная публикация его «Автобиографии». Там много было интересных идей и даже резких выражений. В ответ на это Шурий Шурьев напечатал в «Правде» огромную и, как у вас говорят, зубодробительную статью против Тушинского. Растоптал сапогами пролетариата. Поэт сейчас пребывает в депрессивном состоянии. И вот чего он, Эванс, никак не может понять: зачем такой чистый писатель как Ваксон отдал свою статью в такую подлую газету как «Правда»? Задав этот вопрос, Эванс внимательно посмотрел на Роберта и заметил, что впервые за всю беседу в этот безоблачный день по его лицу промелькнула тень.
«А это еще что за статья?»
«The Responsibility». Я читал в переводе. «Возможность ответа», так? Это, конечно, политическая игра журнала «Юность», но зачем в «Правде»?
«Какая разница, где печатать? — пробормотал Роберт. — У нас вопрос стоит так: или печатать или не печатать».
Они прошли всю садовую дорожку и остановились у входа в больничный корпус.
«Какие имеете вы планы, Роберт?» — почти по-дружески спросил Эванс.
«Через неделю лечу», — просветлел Роберт.
«Куда, если это не есть секрет?»
«Как куда? Домой, в Москву».
Они обменялись рукопожатием и расстались. Крис Эванс в тот же вечер улетел в Москву. В самолете журналист не раз вспоминал поэта и ломал себе голову, стоило ли прилетать в Индию на один день. У этого парня, похоже, Moscow Weather проникла во все клетки, как лейкемия. Наша беседа в общем-то не пропадет, использую ее для книги: все остальное остается за скобкой.
Спускаясь по трапу высоченного аэрофлотовского самолета в Шереметьево, Роберт вспомнил строчку Поэта «И вечер синь, как узелок с бельем у выписавшегося из больницы». Такое ощущение, что первый порыв московского ветра принес с собой эту фразу. С восторгом он подумал: я выписался из больницы! Я здоров! От трапа до здания аэропорта было сто метров. Он прошел это расстояние без всякого контроля, только лишь с помощью одного костыля; отнюдь не двух костылей, как это было еще третьего дня. В зале таможни сквозь стеклянную стенку он увидел встречающих его друзей: Пападжаняна, Резвова, Салима, Осипа, Вовку Барлахского, Ваксу, Нэлку, Таню Тушинскую, а самое главное — своих родных, теплых, нежнейших, забывших всякие дурацкие «измены», Анку, Полинку, Ритку. Как это здорово, незабываемо! Вот сейчас приедем все на Кутузовский, сядем вокруг стола, начнутся тосты, взрывы хохота, под скатертью прикосновения влюбленных рук, возлюбленных колен… Слегка качнуло, в левую кулису таможенного театра проплыл косяк белых мух.
Застолье началось именно так, как представлялось Роберту, без всяких отклонений. «Давайте выпьем за то, что небезызвестный Роберт Эр снова с нами!» С крепким стуком сдвинулись граненые стаканчики. Роберт опрокинул первую за месяц дозу водки, и тут же, то есть без всяких промедлений, на него надвинулся пандемониум алкогольного кошмара — безмолвные мухи и оглушающие грохоты развала декораций, и дальние отблески шестируких фигур. Он не мог ответить на крики «Что с тобой?», «Что с ним?», а только лишь сидел, спрятав лицо и положив на голову ладони.
Ритка, Анка и даже Полинка, а также Нэлка, Танька, все эти создания с дружеским школьным суффиксом «ка», соорудили Роберту уютнейшее ложе в его кабинете, препроводили его туда, поставили долгоиграющую пластинку с Гайдном, продуманно разместили источники света, чуть-чуть открыли форточку в далекий от проезжей части двор, чтоб долетал до его ноздрей запах весны, заварили крепчайший чай, а самое главное — по совету доктора Ознобишина, приближенного к дому Тушинских, начали пользовать «индийского пациента» самым популярным тогда в Москве транквилизатором, седуксеном. После первых двух таблеток этого зелья Роберт стал уверенно поправляться.
1963, июнь
Всенародное
А где же был Ян Тушинский и что с ним вообще произошло? Идиотская статья Шурия Шурьева, в которой он объявлялся чуть ли не предателем, его подкосила. Он хорошо знал этого хмыря еще по Парижу; тот там годами сидел как спецкор «Правды», словесный пулеметчик передового фронта идеологической войны. Еще при первой встрече Ян, глядя на Шурьева, подумал: раньше в Париже сидел Илья Эренбург, то есть наш Хулио Хуренито, а теперь вот Шурий Шурьев — лоб в два пальца шириной, в маленьких зенках постоянный отсвет основного чувства, то есть классовой ненависти.
