Роман Сенчин - Елтышевы
– Кушай. Я к семнадцатому накупила всего, ждали-ждали… Дождались.
– Харюска бери, – тоже двинул тарелку с рыбой Николай Михайлович, – с душком уже, правда, но вкусный. Многие его с душком и любят.
– Хариус, это да. – Денис ел, но не жадно, смакуя. – А здесь река есть? Рыба какая?
– Да какая здесь рыба… В пруду карась, карп. Да я не рыбачу…
– А, это, у Артемки же сын остался?
– Остался.
– И как он? Жена… вдова как?
Валентина горько вздохнула:
– Мы с ними, сынок, не общаемся. Я не рассказывала, не писала, но из-за нее, из-за этой всё. Окрутила Артема, женила…
– А сама, говорят, блядь конченая, – вставил Николай Михайлович, скорее чтоб закончить эту тему, но жена продолжала плачущей скороговоркой:
– И родители ее… Поселили Артема у себя, как работник был. К нам редко приходил, строительство дома вон, как началось, так и… Сам видел. Присылали его сюда за деньгами и чтоб скорее обратно. Но и им отплатилось. Слышала, муж совсем с ума сошел. Как растение. Да и ничего удивительного – жена чуть что по голове его лупила. Вот и долупила – теперь с ложечки кормит.
– Но внука, – настаивал Денис, – надо как-то… Чтоб нашим парень рос.
– Что, на поклон к ним идти? – посуровел Николай Михайлович. – Мне тут вообще ни с кем дела иметь не хочется. Подлые, жадные… Да ворье просто. – Доразлил по стопкам коньяк. – Тут вот мать заболела, прямо свалилась – сознание потеряла, и повез в больницу. Возвращаюсь, дом обшмонан, кое-что украдено… Через несколько дней – опять. Потом вообще, пока спали, «Москвич» обработали.
– Ладно, бать, – выдохнул уверенно Денис, – разрулим проблемы. Все наладим. Ну, за то, чтоб теперь, после всех геморроев, да что там, конечно, и трагедий, начало нам фортить.
– Да уж пора бы…
Выпили. Николай Михайлович достал из холодильника бутылку спирта.
– Давайте паузу сделаем. – Сын поднялся, прошелся по кухне; половицы скрипели, но скрипели сейчас как-то уважительно-уютно, словно под ногами настоящего хозяина.
Заглянув в соседнюю комнату, он увидел висевшую на стене гитару.
– О, наша, старенькая, – снял, вернулся к столу, попробовал струны. – Уцелела и даже настроена боле-мене.
– Гитара-то уцелела, – всхлипнула Валентина Викторовна.
Денис заиграл грустную, неторопливую мелодию. Потом запел:
Иду домой, облепят, словно пчелы:«Скажи, мамаша, а когда придет Сергей?..»А у одной поблескивают слезы.Ты возвращайся, сыночек, побыстрей.
– Ладно, бать, наливай!
…Пришел сентябрь, и пишет сын мамаше:«Не жди, родная, да ты не жди меня домой –Лагерный суд судил меня по новой,За то, что мы порезали конвой»…
Отложил гитару на кровать, не чокаясь, выпил, снова поднялся. Прошел от стола к печке, потянулся. Николай Михайлович с женой молча следили за ним, любовались.
– Пойду пройдусь немного.
Валентина тут же встревожилась:
– Темно уже…
– Да ладно, мам, ты чего! – И снова напел: – «Выйду на у-улицу, гляну на сел-ло-о!..» – Накинул куртку, салютнул рукой и, пригнув голову в низком дверном проеме, шагнул в сенки.
Потом этот его жест рукой долго, будто зайчик электросварки, стоял в глазах Елтышева. Застилал остальное…
А тогда они молча сидели с женой за столом. Мягко светила под потолком лампочка, изредка ударялась о раковину упавшая с носика умывальника капля. Говорить ничего не хотелось, да и не нужно было. Сын, крепкий, закаленный испытаниями, наученный жизнью, готовый и, кажется, способный свернуть горы, наконец-то вернулся. Он здесь. Теперь все наладится. Постепенно, конечно, трудно, но начнут выбираться из этой ямы. Возвращаться в человеческую жизнь.
Николай Михайлович выпил еще немного, с аппетитом съел кусок нежного хариуса, перебрался к печке. Закурил сигарету, далеко выпустил изо рта дым первой затяжки.
– Что, со стола убирать? – спросила жена.
– Да ну погоди пока. Еще, наверно, посидим. Куда нам спешить… Тебе укол-то не пора уже ставить?
Валентина глянула на часы.
– Ой, да! – Метнулась в комнату. – Спасибо, дорогой, напомнил.
«Дорогой»… Так она называла Николая Михайловича давным-давно, в восьмидесятые. Тогда в выходные они вчетвером – он, она и сыновья – гуляли по городу, катали Артема с Денисом на каруселях в парке культуры и отдыха, а потом обедали в открытом кафе на набережной. Шашлыки ели… Шашлыки бы надо как-нибудь устроить.
Затушил едва докуренную до половины сигарету о порожек топки. Хотел положить окурок в пепельницу, а потом бросил на колосники. «Сокращать надо курение. Турник сделать, подкачаться». Напряг, потрогал бицепс на левой руке. «Да, жидковато».
– Эй, хозяева! – раздалось во дворе. – Есть кто?
«Кого там?!» Покупателей спирта сейчас совершенно не хотелось. И вообще пора закругляться с этим. Деньги не ахти какие, а репутация…
Елтышев вышел. Не сразу различил в темноте силуэт у калитки.
– Что нужно? – сказал недовольно.
– Это не ваш парень лежит там?
– Какой парень? Где? – И хотел добавить: «Что за чушь мелете?!» – а сам уже шел на улицу.
Неподалеку от строящегося клуба метался свет карманного фонарика. Не замечая, что бежит, Николай Михайлович повернул туда. Тело горело огнем, и в мозгу мелькнуло удивление: «Почему жарко так?»
Кто-то отшатнулся от Елтышева, кто-то что-то сказал… Николай Михайлович остановился над лежащим на траве человеком. Стоял и смотрел и ничего не видел. Свет фонарика замер на лице. Денис. Неподвижное недоумение… Свет пополз ниже. В груди тонкий, как карандаш, стальной штырек. Николай Михайлович не сразу его и разглядел.
…Рвался, рычал; его держали, крутили руки, били. Он тоже бил, не разбирая, кого, куда. Потом тащили… Очнулся, вынырнул из кровянистого мрака в тесной комнатке. Полно милиционеров, а напротив, в гражданском, знакомый следователь. Уже когда-то допрашивал.
– Я знаю, кто сделал, – хрипло, сквозь боль произнося каждое слово (в висках клокотало), сказал Елтышев. – Знаю…
– Кто?
– Пошли… – Хотел приподняться, но двое милиционеров надавили на плечи, заставили вжаться в стул. – Да я знаю их!
– А доказательства есть? – спокойно задал новый вопрос следователь.
– Да какие доказательства?! Есть до… есть доказательства.
– М-м… Мы, конечно, пальцы с заточки снимем, будем искать. Но только… Курить будете? – Елтышев отрицательно мотнул головой, а следователь закурил. – Но, понимаете, мы можем и старуху ту вспомнить из погреба. Тетку вашу, кажется, да? И Харина, и сына вашего. Все странные смерти, и все на несчастные случаи списаны… Если начать копать, тут столько всего повсплывает. Вам это надо?
– Да я!.. – Елтышев рывком вскочил. – Я тебя, г-гад!..
И тут же несколько рук отбросили его к стене и вниз. На стул.
– Есть у тебя подвал надежный какой? – голос следователя. – Надо его… пускай остынет… Есть, нет?
– За магазином подвал, – снулый голос участкового.
– Во, само то!
– Сейчас за ключами сбегаю.
Глава двадцать шестая
Валентина Викторовна Елтышева живет по адресу: село Мураново, улица Центральная, дом двадцать восемь. Живет одна, ни с кем не разговаривает, но целыми днями сидит у калитки на обрезке бруса. Обрезок заменяет ей лавочку. Утром выволакивает на улицу, вечером заволакивает обратно во двор.
Как она переживает долгие, пустые дни, о чем думает, ради чего вообще живет, кажется, никого не интересует. Да и без нее много в деревне таких же одиноких старух. Некоторые по возрасту вроде бы и не совсем старухи еще, но образ жизни у них старушечий. Сидят у калиток, смотрят перед собой, то ли вспоминают прошлое, то ли просто ждут конца.
Раз в месяц приходит почтальонка и выдает пенсию. Сумма постепенно повышается, правда, Валентину Викторовну это не радует. Да и цены в магазине растут. Ходит она за продуктами редко, покупает крупу, хлеб, консервы; продавщицы отмечают, что любит молочный шоколад. Огород ее почти весь зарос сорняком, лишь по ближнему к хозяйственным постройкам краю есть еще полоска картошки да две-три грядки. Муж Валентины Викторовны пережил младшего сына на полгода. Все перед смертью жаловался, что в голове гудит. «Знаешь, – говорил, – как ток в столбе. В детстве слушали…» Умер он в начале марта. Вышел как-то на крыльцо, постоял и рухнул на землю. Туда, куда упал год назад старший сын. Умер сразу… В город не возили, вскрытия не делали. С помощью управляющего похоронили на другой день. Без поминок.
Автомобиль Валентина Викторовна продала в ту же весну местному жителю, у которого тоже был «Москвич» и той же марки.
– Их выпускать-то перестали, – объяснил он причину покупки, – будет на запчасти. – Оттащил на буксире к себе.
В тот же вечер пришли к Валентине Викторовне ребята лет двадцати, потребовали пять тысяч (продала она машину за десять). Валентина Викторовна возмутилась.
