Эмма Донохью - Чудо
– А как это будет выглядеть, если ваши старые друзья позволят дочери умереть? – прошептала в ответ Либ.
Макбрэрти затаил дыхание.
– Значит, вот так мисс Найтингейл учила вас разговаривать со старшим по рангу?
– Она учила меня бороться за жизнь пациентов.
– Миссис Райт, будьте любезны отпустить мой рукав.
Либ даже не осознавала, что держит доктора за руку.
Старик отдернул руку и вышел из хижины.
Китти раскрыла рот от удивления.
Либ поспешила в спальню. Анна опять спала, еле слышно похрапывая курносым носом. Все же по-своему милая, несмотря на все ее странности.
По-хорошему Либ следовало бы упаковать сумку и попросить, чтобы ее довезли до станции в Атлоне. Если она считает, что этот надзор не имеет оправдания, то не станет больше в нем участвовать.
Но она не могла уехать.
В половине одиннадцатого вечера вторника, в гостинице Райана, Либ прошла на цыпочках по коридору и постучала в дверь к Уильяму Берну.
Ответа не было.
Что, если он отправился в Дублин, возмущенный бездействием Либ в отношении Анны О’Доннелл? Что, если к двери подойдет другой постоялец, – как она объяснит свое поведение? Она вдруг увидела себя глазами других людей – безрассудная женщина у двери мужского номера.
Она подождет, сосчитав до трех, а потом…
Дверь распахнулась. Уильям Берн со всклокоченными волосами и в сорочке, без сюртука.
– Вы?
Либ мучительно покраснела. Утешало только то, что он не в ночной рубашке.
– Пожалуйста, извините меня.
– Нет-нет! Что-то случилось? Вы не… – Он скосил глаза на кровать, потом отвел их.
Его комнатушка, как и ее, не подходила для разговора. Либ не могла попросить его спуститься вниз – в столь поздний час это привлекло бы внимание.
– Должна перед вами извиниться. Вы абсолютно правы в отношении состояния Анны, – прошептала она. – Этот надзор – просто гадость.
Слово было произнесено слишком громко – того и гляди прибежит Мэгги Райан.
Берн сдержанно кивнул.
– Я разговаривала с сестрой Майкл, но она и шага не сделает без разрешения начальства, – продолжала Либ. – Я упрашивала доктора Макбрэрти прекратить надзор и постараться отговорить ребенка от голодания, но он обвинил меня в неразумной панике.
– Я бы назвал ее вполне разумной.
Спокойный голос Берна немного улучшил настроение Либ. Какими необходимыми стали для нее беседы с этим человеком, и как быстро.
Он прислонился к дверному косяку:
– Вы даете клятву Гиппократа, клятву врачей лечить и не навредить?
– Нет, – ответила она. – Как профессия, медсестринское дело переживает период становления.
– Значит, для вас это вопрос совести.
– Да, – сказала Либ.
Только сейчас до нее дошло. Указания не так важны, есть чувство долга.
– И думаю, даже больше, – проговорил он. – Вы печетесь о своей питомице.
Начни Либ отрицать это, Берн не поверил бы.
– Если бы этого не было, я уже вернулась бы в Англию.
«Лучше не слишком привязываться к вещам», – сказала на днях Анна. Мисс Н. предостерегала как от личных симпатий, так и от влюбленности. Либ научилась распознавать любые привязанности и искоренять их. Так что же пошло не так на этот раз?
– Вы говорили Анне в простой и доступной форме, что она должна питаться? – спросил Берн.
Либ попыталась вспомнить.
– Безусловно, я говорила с ней на эту тему. Но в целом я старалась оставаться объективной, нейтральной.
– Время нейтральности прошло, – сказал Берн.
Шаги на лестнице, кто-то поднимается.
Либ влетела в свою комнату и тихо притворила дверь.
Пылающие щеки, сильно стучащее сердце, ледяные руки. Что подумает Мэгги Райан, если застукает на лестнице английскую медсестру, в столь поздний час беседующую с журналистом? И ошибется ли она?
Каждый человек – вместилище тайн.
Состояние Либ было абсолютно предсказуемым. Не будь она столь занята Анной, то заметила бы опасность раньше. Или, возможно, не заметила бы, потому что все оказалось для нее внове. Она не испытывала ничего подобного ни к мужу, ни к любому другому мужчине.
Насколько моложе Либ этот Берн, с его кипучей энергией и молочной кожей? В голове звучал голос мисс Н.: «Одно из этих сильных желаний, как сорняк, пробивающееся из скудной почвы, питающей жизнь медсестры». Неужели Либ совсем себя не уважает?
Она падала с ног от усталости, но заснула не сразу.
Либ снова шла по зеленой дороге рука об руку с мальчиком, который почему-то был ее братом. В ее сне трава расступалась, и начиналось обширное болото, а тропа почти совсем исчезла. Она не поспевала за братом, который, вопреки ее протестам, выпустил ее руку и пошел впереди. То и дело она увязала во влажном мху. Когда Либ перестала различать его зов или отличать его от голосов птиц над головой, она увидела, что мальчик отметил путь корками хлеба. Однако птицы уносили хлеб в клювах, и Либ все время теряла тропу. А потом тропа исчезла, и Либ осталась одна…
В среду утром Либ увидела в зеркале свое осунувшееся лицо.
Она подошла к хижине еще до пяти. У двери стояло кресло-каталка с намокшей от росы вельветовой обивкой.
Либ застала Анну спящей, лицо измято складками наволочки. В ночном горшке черноватая лужица.
– Миссис Райт… – словно оправдываясь, начала сестра Майкл.
Либ посмотрела ей в глаза.
Монахиня замялась, потом, ни слова не говоря, вышла.
Прошедшей ночью Либ разработала тактику. Она выберет оружие, с большой вероятностью способное потрясти девочку, – Библию. Положив себе на колени стопку религиозных книг Анны, она принялась листать их, отмечая отрывки полосками бумаги.
Когда девочка немного погодя проснулась, Либ еще не закончила, поэтому положила книги обратно в коробку.
– У меня есть для тебя загадка.
Вымученно улыбнувшись, Анна кивнула.
Либ откашлялась:
Тебя я вижу там, где не бывал ни разуИ где тебе не быть,И все же в том же местеТебя увижу сразу.
– Зеркало, – почти сразу проговорила Анна.
– Ты становишься чересчур умной, – сказала Либ. – Скоро загадки иссякнут.
Поддавшись порыву, она поднесла к лицу Анны ручное зеркальце.
Девочка вздрогнула. Потом стала пристально себя разглядывать.
– Видишь, как ты сейчас выглядишь? – спросила Либ.
– Вижу, – откликнулась Анна.
Перекрестившись, она выбралась из кровати, но покачнулась, и Либ сразу же заставила ее сесть.
– Дай я поменяю тебе ночную рубашку.
Либ вынула из ящика чистую рубашку.
Девочке никак было не справиться с маленькими пуговками, и Либ пришлось самой их расстегнуть. Снимая ей рубашку через голову, Либ затаила дыхание при виде многочисленных коричневых пятен на коже, а также красновато-голубых пятнышек, напоминавших разбросанные монеты. К тому же новые синяки в разных местах, как будто ночью девочку избивали невидимые враги.
Когда Анну одели и, чтобы унять дрожь, завернули в две шали, Либ уговорила ее выпить чайную ложку воды.
– Еще наволочку, Китти, пожалуйста, – позвала она из-за двери.
У горничной руки были по локоть в ведре с посудой.
– У нас больше нет, но я могу отдать девчушке свою.
– А как же ты?
– Найду что-нибудь к вечеру. Не важно. – Тон у Китти был безрадостный.
– Ну хорошо, – замялась Либ. – Можно еще что-нибудь мягкое, чтобы положить сверху?
Горничная утерла бровь багровой рукой:
– Одеяло?
– Мягче одеяла, – сказала Либ.
Она стащила с кровати три одеяла и сильно встряхнула их. «Положили на его кровать все одеяла, какие нашлись в доме», – сказала как-то Розалин О’Доннелл. Должно быть, это кровать Пэта, дошло вдруг до Либ. Других кроватей, помимо той, что стояла в закутке, где спали родители, в доме не было. Потом сорвала засаленную нижнюю простыню, обнажив чехол матраса, и увидела несмываемые пятна. Стало быть, Пэт умер именно здесь, остывая в теплых объятиях младшей сестры.
Сидящая на стуле Анна съежилась, почти исчезла, как перчатки из Лимерика в скорлупе грецкого ореха. Либ услышала доносящиеся из кухни резкие голоса.
Через четверть часа в комнату влетела Розалин О’Доннелл с наволочкой и овчиной, которую она позаимствовала у Коркоранов.
– Как тихо сегодня утром, соня!
Она взяла в свои руки опухшие руки дочери.
Как может эта женщина называть соней дочь, впавшую в летаргию? Разве она не видит, что Анна тает как свеча?
– Ну ладно. Как сказано в пословице: мать понимает то, о чем молчит ребенок. А вот и папа.
– С добрым утром, детка, – с порога произнес Малахия.
Анна откашлялась:
– С добрым утром, папочка.
Он подошел и погладил ее по волосам:
– Как ты сегодня?
– Довольно хорошо, – ответила она.
